Исторические портреты (Петр I, Иоанн Грозный, В.И. Ленин) - Страница 37

28 июня 1941 года, после того, как неожиданно рухнул Западный фронт и пал Минск, Иосиф Сталин вдруг бросил все и уехал на одну из своих дач. Через несколько дней, первого июля, за ним приехали члены Политбюро, и от приехавших не укрылось выражение острого страха в глазах встретившего их диктатора: стало очевидно, что все эти дни он ждал своего ареста.

Его бегство можно было бы объяснить паникой и назвать обыкновенным дезертирством, кстати, именно на это и намекает Н.С.Хрущев, впервые сделавший достоянием гласности этот факт. Но, думается, все обстояло куда как серьезней. Сталин и в самом деле не отличался большим мужеством, но тот эпизод вовсе не был проявлением его трусости, не был сдачей перед лицом внезапно обнаружившейся всесокрушительной силы германского нашествия. По-видимому, это было приуготовление самого себя к смерти. Точнее сказать, к стандартному в те поры обвинению по пятьдесят восьмой статье в измене Родине, но, впрочем, тогда это было одно и то же.

Основания для показательной расправы с ним, в духе тех помпезных судебных представлений, которые разыгрывал со своими былыми политическими противниками он сам, были вполне достаточные и неопровержимые. В сущности состав вины был сформулирован им же самим – история оставила для потомков его собственные слова, сказанные накануне ухода: «Великий Ленин оставил нам социалистическое государство, а мы его просрали». В те трагические дни многим казалось, что и в самом деле таинственная рука уже начертала на стене церемониального зала свое «Мене, текел, упарсин». В самом деле, третьего июля начальник германского генерального штаба Гальдер занесет в свой военный дневник торжествующую фразу о том, что кампания против России уже выиграна, на следующий день, четвертого, об этом же заявит и сам Гитлер (а главы государств так просто словами не бросаются). Правда, уже через несколько дней они переменят свое мнение, но это будет позднее. Сейчас же кому как не ему, Иосифу Сталину, должно было быть ясно, что это «мы» из ставшего историческим речения в обвинительной речи Государственного Прокурора будет подразумевать в первую очередь его и никого другого. Упрямое нежелание принять к сведению сигналы, свидетельствовавшие о готовности Германии к скорому нападению, ошибка в оценке ее военно-экономических возможностей, неспособность к точной оценке конфигурации воинских сосредоточений у границ СССР, к определению направления главного удара уже отмобилизованной вражеской военной машины, прямое запрещение принять какие-то превентивные оборонительные меры, – всего этого было более чем достаточно для обвинительного приговора.

Но было и другое, куда более страшное – сотни тысяч уничтоженных жизней, миллионы и миллионы изломанных человеческих судеб. И вот теперь террор, развязанный им в России, как когда-то в революционной Франции он пожрал породивших его якобинцев, должен был пожрать его самого, политические же просчеты давали к этому вполне удобный и доказательный предлог. Словом, созданный им же самим политический режим уже не оставлял ему решительно никаких шансов.

Отдадим должное: он не стал прятаться, не пытался окружить себя какими-то особо преданными лейб-гвардейскими контингентами, у него хватило мужества встретить неизбежное достойно. Говорят, в мгновение смерти перед человеком проносится вся его жизнь… Само возмездие вдруг на минуту предстало перед ним в лице приехавших на его дачу, – и одно только Небо знает, что довелось пережить ему тогда.

Однако парадокс истории заключался в том, что приехали вовсе не арестовывать, но уговаривать его вернуться к управлению страной… Разумеется, он вернулся. И уже в самое короткое время началась новая волна кровавых расправ.

Впрочем, если уж мы вспомнили о Сталине, нужно привести и другой факт его биографии. В октябре 1941 года, когда в очередной раз рухнул фронт и в двух (Брянском и Вяземском) «котлах» уже погибали остатки разбитых советских армий, Жуков посылает начальника своей личной охраны в Москву. Этот эпизод, ставший известным позднее, не приводится в его знаменитых мемуарах: как известно, советская цензура свой хлеб ела не даром. И в самом деле – он выдавал действительные настроения, охватывающие уже и высший генералитет РККА. Основным заданием порученцу ставилось, не привлекая внимания, выяснить, где находится Сталин? То есть не бежал ли он. Словом, если называть вещи своими именами, наступал момент принятия решения: ведь если Верховный Главнокомандующий все еще в Москве, – волей неволей надо продолжать борьбу за нее, если он уже скрылся, – пора спарывать петлицы и «делать ноги» самому. Напомним, что в это время дорога к столице была практически открыта, заградить путь врагу было практически нечем.

Вновь отдадим должное: не обладая большой отвагой, Сталин все же остается в Москве. Политик самой высшей квалификации, он прекрасно понимал все значение этого факта для ее обороны и, возможно, в те дни был даже готов жертвовать собой.

Столица устояла. В какой-то степени благодаря и этому мужественному шагу сумевшему преодолеть свой страх человека. Через короткое время враг был отброшен, и теперь уже гитлеровское командование стало перед выбором, ибо здесь, в отступлении из-под Москвы, впервые явственно обнаружилась невозможность военного разгрома СССР.

А за четыреста с лишним лет до этого в сущности в точно такой же ситуации бежал другой российский властитель.

Весной 1571 года на Русь с более чем стотысячным войском двинулся татарский хан. В сущности это нашествие было уже бледной тенью того, во главе которого стоял внук великого Чингисхана. Но изнасилованная опричниной и изнемогшая от сопроводивших ее напастей страна представлялась легкой добычей даже правителю какого-то жалкого лоскута былой империи. Да поначалу так оно и было – ни серьезных возможностей, ни даже воли к сопротивлению уже не имелось, и практически не встречая отпора, Девлет-Гирей очень быстро оказался у стен Серпухова. Там еще совсем недавно со своим опричным войском стоял сам царь. Русским князьям было хорошо знакомо чувство личной опасности, не однажды им приходилось заступать пути врагу, вверяя собственную жизнь превратностям войны. К тому же и нашествие татар для России, еще не забывшей своего долгого рабства, в те поры означало куда большее, чем вторжение любого другого супостата. Словом, и торжественный царский обет, и многовековая традиция требовали от государя готовности к самопожертвованию, но случилось то, что доныне было еще неведомо русской истории. «Требовалось решительности, великодушия: царь бежал!… в Коломну, оттуда в Слободу, мимо несчастной Москвы; из Слободы к Ярославлю, чтобы спастися от неприятеля, спастися от изменников: ибо ему казалось, что и воеводы и Россия выдают его татарам!»

Вдумаемся: ведь даже в эпоху республиканизма во время военной грозы верховная власть всегда консолидировала все силы наций. Во все времена народы сплачивались даже вокруг уже растративших свою былую популярность лидеров. Больше того, известно, что очень многие войны тайно провоцировались и продолжают провоцироваться высшими должностными лицами именно для того, чтобы поднять их пошатнувшийся рейтинг. Сведение каких-то счетов с ними всегда начиналось потом, когда опасность уже устранялась. Что же говорить о временах, когда во главе народов стояли те, источником полномочий которых были уже не переменчивые настроения никогда не знающей чего ей хочется толпы, но само Небо?

Нет, бегство Иоанна – это не трусость (хотя, может быть, и она тоже), здесь явственно различается нечто другое. Нам, обывателям, к каким относит себя и автор, трудно представить, как перед лицом смертельной опасности повели бы себя мы сами, но все время привыкшие быть на виду люди, причастные к высшей власти, сотканы из каких-то иных материй. Готовность достойно принять мученическую смерть, по-видимому, у них в крови, – да без этого, наверное, и не может быть никаких серьезных притязаний на престол. Но можно одолеть свой страх и жертвовать собой на виду у всех, зная, что твой подвиг станет красивой возвышающей легендой и долгие тысячелетия потомки будут хранить о тебе благодарную память. Там же, где дело клонится к тому, что восставшая чернь просто разобьет ставшую ненавистной ей голову о булыжные камни мостовой, гордые позы не принимают и красивые слова не произносят. Меж тем стихия не знающего пощады народного бунта была хорошо знакома Иоанну еще с детских лет. Из окон московских палат выбрасывали многих, так что и опыт и должные навыки у толпы, как, впрочем, и у тех, кто водил ею, были. До царей, правда, дело еще не доходило, да вот лиха ли беда начало? (А ведь и правда: уже очень скоро в эти окна выбросят сумевшего-таки завоевать народные симпатии самозванца-Дмитрия, которому незадолго до того присягнут как природному российскому государю, а еще через какое-то время начнут разбивать головы и душить офицерскими шарфами и вполне легитимных монархов.)