Исторические портреты (Петр I, Иоанн Грозный, В.И. Ленин) - Страница 35

Но можно взглянуть на произошедшее и несколько по-другому. Если бы число жертв той далекой новгородской бойни простиралось не до шестидесяти тысяч, о которых говорят хроники того времени, но только до десяти, то что же наше нравственное чувство было бы задето в шесть раз (или хотя бы даже на шестьдесят процентов) меньше?… Да нет же и тысячу раз нет! Поэтому искать в статистических упражнениях подобного рода предлог для какого-то оправдания – дело абсолютно безнадежное: черного кобеля, – гласит старая русская пословица, – добела не отмоешь.

И уж тем более не дано отмыться тому, кто прямо повинен в непоправимом. Знаменитый монолог Бориса Годунова говорит именно об этом:

Разруха, – скажет позднее Михаил Булгаков, – происходит в первую очередь в головах людей, и уже только потом – в окружающей их действительности. Практический распад Российского государства, который произошел на рубеже шестнадцатого – семнадцатого столетий – совсем не исключение из этого сформулированного им закона. Но ведь именно потрясения народного сознания и предуготовили тот политический коллапс, который еще предстояло пережить нашему отечеству. В «головах» же людей в числе прямых виновников пережитых страною потрясений навсегда остался и этот, первый и последний представитель новой династии российских вседержителей.

Так что же тогда говорить об Иоанне, вина которого перед Россией была куда как больше и про которого историк скажет, что он достиг «высшей степени безумного своего тиранства; мог еще губить, но уже не мог изумлять россиян никакими новыми изобретениями лютости». Так могут ли вообще какие бы то ни было исправления, задним числом вносимые в статистику его жертв, обелить его преступления, его черную душу?… 

Все те, кто погружался в обстоятельства опричнины, в один голос утверждают, что представить ее средствами беспристрастного исторического документа вообще нельзя. Выразить ее можно лишь бесхитростным – подобным дневнику блокадной девочки Тани Савичевой – рассказом ребенка, либо раздирающим душу воем матери, у которой только что отняли и убили ее родное дитя. Наверное самое точное созвучие в русской душе всему тому, что творилось тогда в России, может быть найдено в пронзительных воспоминаниях очевидцев и жертв коллективизации, свидетелей и потерпевших, дававших свои показания на судебных процессах о преступлениях зондеркоманд СС. Режим опричнины может быть сопоставим, вероятно, только с репрессиями и всеобщим голодом «великого» сталинского «перелома», режимом еврейских гетто времен второй мировой войны, а то и просто лагерей смерти. Огромный, пусть и не обнесенный заградительными кордонами, единый истребительный лагерь – вот во что превратила Россию клокотавшая ярость ее свирепого повелителя.

Естественная для любого ребенка потребность в домашнем тепле и ласке – и отравленное их вечным дефицитом детство; острое вожделение всенародной любви – и неистребимый животный страх, разлитый в ядовитом воздухе всеобщей измены; непреходящее желание безоговорочно первенствовать над всеми – и горькое одиночество в мире обыкновенных посредственностей, неспособных даже понять его до конца; немедленная готовность к потрясающим все устои дерзаниям, бессмертным подвигам, может быть, даже к великим жертвам – и абсолютное отсутствие тех, ради кого они могли бы совершаться, кого они были бы достойны… вечный позор так и не признанной никем гениальности, – вот что принес ему этот окруживший его тупой враждебный мир. Так на какое же воздаяние мог рассчитывать и он сам, уже изначально оказавшийся неспособным разглядеть и осознать очевидное?

«Не мир, но меч…» «Мне отмщение и Аз воздам!»

Тотальный террор, геноцид, холокост – любое из этих родившихся в последующие века страшных понятий без какой бы то ни было натяжки может быть применено к русской действительности времен Иоанна Грозного. «Довершим картину ужасов сего времени: голод и мор помогали тирану опустошать Россию. Казалось, что земля утратила силу плодородия: сеяли, но не сбирали хлеба; и голод и засуха губили жатву… Бедные толпились на рынках, спрашивали о цене хлеба и вопили в отчаянии. Милостыня скудела: ее просили и те, которые дотоле сами питали нищих. Люди скитались, как тени; умирали на улицах, на дорогах. Не было явного возмущения, но были страшные злодейства: голодные тайно убивали и ели друг друга! От изнурения сил, от пищи неестественной родилась прилипчивая смертоносная болезнь в разных местах. Царь приказал заградить многие пути; конная стража ловила всех едущих без письменного вида, неуказною дорогою, имея повеление жечь их вместе с товарами и лошадьми… Но ни судьба, ни тиран еще не насытились жертвами.» И все эти испытания, готовые спорить даже с казнями, обрушенными Моисеем во имя спасения Израиля на фараона, были порождены вовсе не вражьим нашествием, не озлоблением религиозных войн, но каким-то безумным остервенением так и не удовлетворенной гордыни того, кто самим обетом своего царского служения обязан был хранить Богом врученный ему народ от всех возможных напастей.

Меж тем никакие испытания не проходят бесследно для наций. Опустошительные вражеские нашествия, эпидемии смертельных болезней, наносящие долго незаживающие раны целым народам природные катаклизмы, вооруженные гражданские и религиозные противостояния – все это откладывается не в одних только письменных памятниках ушедших эпох. Ведь, как известно, природа человека двойственна – это одновременно и духовное существо и просто биологическое тело. А значит, и на него в обязательном порядке распространяются все те законы, которые определяют и регулируют развитие жизни на этой доставшейся нам в удел планете. Живая же плоть не может оставаться неизменной там, где гибельное давление внешних стихий начинает превышать какие-то критические для нее пороги; необратимые деформации в наследственном аппарате – неизбежный результат любых переживаемых ею потрясений. Но может ли духовная составляющая какого бы то ни было социума остаться иммунной по отношению ко всем этим катаклизмам?

Едва ли…

Вот так и развязанный Иоанном террор, наверное, был обязан, наверное, не мог не стать мощным мутагенным началом, вызывающим незримые тектонические сдвиги в пластах национального самосознания. Напомним один известный еще из школьного курса отечественной истории факт. После сокрушительного разгрома, учиненного Борисом Годуновым одному из старинных боярских домов, ничтожный его осколок, спасаясь от бризантного действия страшного государственного гнева, перелетел аж через литовскую границу и уже вскорости возвратным смертельным рикошетом ударил по самому Кремлю. Правда, Лжедмитрий I, сумевший, как свидетельствуют современники, завоевать симпатии простого народа, как известно, сгинул довольно быстро, но за ним потянулась целая череда жадных до абсолютной власти самозванцев. Только ли сказочная удача отважного Гришки Отрепьева породила всех этих соискателей мономаховой шапки? Может быть, правильней сказать, что обильное кровопускание, учиненное грозным самодержцем целой нации, вызвало в ней какие-то скрытые генетические сдвиги? Ведь истории, как кажется, любого народа известен феномен самозванства, но где еще на самый трон могли посягать возникающие из ниоткуда плебеи? Родовитая знать, в жилах которой текла королевская кровь, – это еще куда ни шло, отчаянные командиры лейб-гвардейских контингентов, да даже просто пригревшиеся у трона выскочки, вроде Меншикова, – тоже не Бог весть какая невидаль, но вдруг возникающий из какого-то абсолютного небытия Пугачев? Как видно, исковерканными оказались не только судьбы отдельных русских фамилий, но и судьба целого народа. Какая-то грозная необратимая мутация произошла с самим его генотипом: нужно было сломаться чему-то очень серьезному, ответственному за формирование менталитета в наследственном аппарате нации, чтобы такое вообще стало возможным…