Исторические портреты (Петр I, Иоанн Грозный, В.И. Ленин) - Страница 34
Формальным поводом послужил анонимный подметный донос о том, что новгородцы замышляют измену и мечтают о том, чтобы отдаться под власть Литовского княжества. Никаких объективных подтверждений этому, как кажется, не было и нет. Правда, когда-то, в 1470 Новгород действительно вел переговоры о союзе с Литвой, но уже через несколько лет, в 1478, в результате Шелонской битвы и осады он лишился своего вечевого колокола, и pеспублика окончательно вошла в состав Московского царства. И потом, с тех пор минуло целое столетие, сменилось не одно поколение людей, которые выросли и воспитались в условиях совершенно нового государственного устройства. Так что единственными свидетельствами могли быть только те показания, которые выбивались под пыткой, когда уже вершилась расправа. Но ведь под пыткой чаще всего показывают вовсе не то, что было в действительности, а то, что хочется услышать самому следствию. Что же касается тех или иных умонастроений, то они, конечно же были; была и ностальгия о старых, теперь уже утраченных, привилегиях древнего города, было и определенное «литовофильство». Точно так же, впрочем, как и в самой Литве не могло не существовать определенного тяготения к России. В каждой стране во все времена существовало подобное тяготение друг к другу, его порождали и продолжают порождать бытовые, родственные, этнические, культурные, хозяйственные связи – ведь народы не существуют в абсолютной изоляции друг от друга. Так что какое-то «ино-фильство» существует всегда, в любой нации, но это нисколько не мешает при необходимости даже воевать с теми, чей образ жизни, культура, обычаи часто служат образцом для подражания. Кстати, если мы обратимся к истории нашей собственной страны, то обнаружим, что вся дворянская Россия в свое время была просто помешана на всем французском, однако это нисколько не помешало плохо знавшему по-русски русскому же дворянству встать на защиту своего отечества от наполеоновского нашествия. Причем зачастую рафинированные французской культурой русские офицеры обращались с врагом вовсе не так, как требовал манерный рыцарский кодекс, – история партизанства хранит в себе много такого, о чем не принято упоминать в патриотических изданиях.
Словом, никакой измены (во всяком случае массовой, народной) в подобных умонастроениях нет и в помине, но если очень хочется, то ее можно обнаружить где угодно и когда угодно. Вот так и здесь, видно очень уж хотелось.
Ведомое царем и его сыном Иоанном войско подвергает все на своем пути откровенному ограблению и опустошению.
Но здесь пожарища оставались хоть и за спиной, но отнюдь не отступающей рати, они выжигали вовсе не то, что могло достаться супостату. Тактика «выжженной земли», как оказывается, применима не только по отношению к иноверцу, не только как средство обороны от иноземного вторжения, но и как форма устрашения непокорных.
Сначала была опустошена Тверская область; опричники брали у жителей все, что можно было унести с собой, и уничтожали остальное. «Иоанн, – пишет Карамзин, – велел смертоносному легиону своему начать войну, убийства, грабеж там, где никто не мыслил о неприятеле, никто не знал вины за собою, где мирные подданные встречали государя как отца и защитника. Домы, улицы наполнились трупами; не щадили ни жен, ни младенцев. От Клина до Городни и далее истребители шли с обнаженными мечами, обагряя их кровию бедных жителей, до самой Твери… Иоанн не хотел въехать в Тверь и пять дней жил в одном из ближних монастырей, меж тем как сонмы неистовых воинов грабили сей город, начав в духовенства и не оставив ни одного дома целого: брали легкое, драгоценное; жгли, чего не могли взять с собой; людей мучили, убивали, вешали в забаву; одним словом, напомнили несчастным тверитянам ужасный 1327 год, когда жестокая месть хана Узбека совершалась над их предками.»
За Тверью уничтожительному опустошению подверглись Торжок, Вышний Волочек и другие города и села, лежащие на пути: «Вышний Волочек и все места до Ильменя были опустошены огнем и мечом. Всякого, кто встречался по дороге, убивали, для того что поход Иоаннов долженствовал быть тайною для России!»
Наконец, пришла очередь и Новгорода. «2 генваря передовая многочисленная дружина государева вошла в Новгород, окружив его со всех строн крепкими заставами, дабы ни один человек не мог спастись бегством. Опечатали церкви, монастыри в городе и в окрестностях: связали иноков и священников; взыскивали с каждого из них по двадцати рублей; а кто не мог заплатить сей пени, того ставили на правеж: всенародно били, секли с утра до вечера. Опечатали и дворы всех граждан богатых; гостей, купцов, приказных людей оковали цепями; жен, детей стерегли в домах. Царствовала тишина ужаса. Никто не знал ни вины, ни предлога сей опалы. Ждали прибытия государева.
6 генваря, в день Богоявления, ввечеру, Иоанн с войском стал на Городище, в двух верстах от посада. На другой день казнили всех иноков, бывших на правеже: их избили палицами и каждого отвезли в свой монастырь для погребения. Генваря 8 царь с сыном и дружиною вступил в Новгород…»
«Судили Иоанн и сын его таким образом: ежедневно представляли им от пятисот до тысячи и более новгородцев; били их, мучили, жгли каким-то составом огненным, привязывали головою или ногами к саням, влекли на берег Волхова, где сия река не мерзнет зимою, и бросали с моста в воду, целыми семействами, жен с мужьями, матерей с грудными младенцами. Ратники московские ездили на лодках по Волхову с кольями, баграми и секирами: кто из вверженных в реку всплывал, того кололи, рассекали на части. Сии убийства продолжались пять недель и заключились грабежом общим: Иоанн с дружиною объехал все обители вокруг города: взял казны церковные и монастырские; велел опустошить дворы и келии, истребить хлеб, лошадей, скот; предал также и весь Новгород грабежу, лавки, домы, церкви; сам ездил из улицы в улицу; смотрел, как хищные воины ломились в палаты и кладовые, отбивали ворота, влезали в окна, делили между собою шелковые ткани, меха; жгли пеньку, кожи; бросали в реку воск и сало. Толпы злодеев были посланы и в пятины новогородские, губить достояние и жизнь людей без разбора, без ответа.»
«Уверяют, что граждан и сельских жителей изгибло тогда не менее шестидесяти тысяч. Кровавый Волхов, запруженный телами и членами истерзанных людей, долго не мог пронести их в Ладожское озеро. Голод и болезни довершили казнь Иоаннову, так что иереи, в течение шести или семи месяцев, не успевали погребать мертвых: бросали их в яму без всяких обрядов.»
Новгородский летописец рассказывает, что были дни, когда число убитых достигало до полутора тысяч; дни, в которые избивалось 500—600 человек, считались счастливыми. Военно-карательные отряды посылались даже в глубину страны, верст за 200—300 от Новгорода, и там производили подобное же опустошение. Из Новгорода Грозный отправился к Пскову и готовил ему ту же участь, но почему-то ограничился казнью лишь нескольких псковичей и грабежом их имущества и возвратился в Москву, где снова начались розыски и казни: искали сообщников новгородской измены…
Сегодня можно спорить по поводу масштабов кровавой резни, что была учинена Иоанном во время той карательной акции, можно подвергать сомнению приводимые летописцем цифры. Они и в самом деле плохо сочетаются с тогдашней численностью населения этого древнего великого города. Вот только нужно ли? Дело ведь вовсе не в точности. Летописи того времени – это отнюдь не протокол, который требует несколько отстраненного и холодного отношения к фактам; они хранят в себе то, что запечатлелось в сознании самого народа. Массовое же сознание никогда не бывает холодным и беспристрастным. Больше того, зачастую потрясенное чем-то выходящим из общего ряда, оно значительно расходится с реальной действительностью, но, парадоксальным образом, сама действительность со временем начинает мутировать под воздействием афтершоков тех катаклизмов, которые были пережиты их прямыми свидетелями и жертвами, и теперь истекшие события воспринимаются уже их и только их глазами. Поэтому часто даже вооруженные документами историки в оценке былого уже ничего не могут исправить: стихия людской молвы оказывается много могущественней любого анализа, и если результаты их исследований вступают в противоречие с нею, для доверия им зачастую не остается места.