Истинная правда. Языки средневекового правосудия - Страница 4

~ 33

потревоженных народных веровании» .

В этих «нестыковках» или «выпадениях» из официально принятого дискурса и следует, как мне представляется, искать выражение единичной личности, особенности ее мировосприятия. Именно этот «зазор» между двумя типами дискурса позволяет сделать реальностью анализ переживаний, внутренних мотиваций и представлений средневековых преступников. Сложность подобного исследования заключается лишь в том, чтобы этот «зазор», безусловно

31 Леви Дж. К вопросу о микроистории // Современные методы преподавания новейшей истории. М., 1996.С. 167-190, здесь С. 169.

32 Гинзбург К. Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI в. М., 2000. С. 37.

присутствующий в устной речи, остался заметным, прочитываемым в письменном тексте, который является вторичным по отношению к речи источником. Анализируя судебный документ, чаще всего мы сталкиваемся с ситуацией, которую Жак Деррида описывает как насилие письма над речью.

Естественно, что в такой ситуации важнейшим фактором, позволяющим в принципе поставить проблему изучения внутренних переживаний человека в суде, является источник. Не всякий судебный регистр, будучи изначально формализированным документом, позволяет провести подобное исследование. Не всякий регистр, составленный клерком, сохраняет в записи хотя бы следы индивидуальности того или иного обвиняемого, особенности его речи, последовательность высказанных мыслей - то есть следы некоей «субъективности», которая сознательно подавлялась в суде.

Если понимать под микроисторией изучение отдельного индивида, исследование «пределов свободы каждого человека в условиях несовпадений, противоречий и зазоров в господствующих нормативных системах»³⁴, то «Регистр Шатле» способен дать поистине уникальный материал. Замысел автора, как представляется, не сводился лишь к констатации нормы, то есть того, как должен развиваться процесс в соответствии с устоявшимися правилами. Создавая образцовый регистр, Кашмаре одновременно стремился предупредить все возможные нестандартные ситуации, возникающие в зале суда. Исключительность того или иного процесса могла проявляться и в составе преступления, и в особенностях процедуры и наказания. Но весьма важен и тот факт, что в ряде случаев Кашмаре связывал нестандартность ситуации с поведением и речью обвиняемых в суде.

Эта особенность позиции Алома Кашмаре предоставляет исследователю возможность проникновения во внутренний мир средневекового преступника, изучения его собственного видения тюрьмы и суда, его представлений об одиночестве, о физической и душевной боли, о теле и душе и о возможностях спасения. Не отказываясь от попытки представить себе всю полноту картины - мир средневековой преступности - мы можем подойти к решению этой задачи с позиций малого масштаба исследования - через рассмотрение отдельной личности,

ЪАЛеви Дж, Ук. соч. С. 168.

ее индивидуального мировосприятия, ее мыслей и чувств, системы ценностей и особенностей поведения.

Конечно, такое исследование должно учитывать массу привходящих факторов: фрагментарность отраженных в признаниях заключенных мыслей и чувств, условия получения этих признаний (в частности, фактор пытки), вторичный характер их записи. Тем не менее, экстремальность ситуации, в которой находились герои Кашмаре, ощущаемая ими близость смерти в какой-то мере даже облегчает поставленную задачу: мы в праве ожидать, что в последние минуты

жизни человек вспоминал лишь то, что было по-настоящему значимо для него.

ÿc ÿc

Особенностям поведения и речи обвиняемых в зале суда, их отношению к власти и к праву будет посвящена первая часть данной книги. Однако специфичность такого источника, как «Регистр Шатле» и - шире -судебных протоколов, способных донести до нас голоса обеих противоборствующих сторон, позволяет продолжить исследование.

Во второй части книги будет предпринята попытка анализа самих уголовных регистров - не только их содержательной стороны, но и особенностей построения и стиля отдельных документов, использования их авторами определенной правовой лексики и формуляра. Как в этих конкретных делах - еще на уровне текста, письменной речи -отражалось желание средневековых судей быть главными на процессе, обладать властью над обвиняемым, олицетворять эту власть, утверждать свои полномочия и демонстрировать их окружающим -таковы вопросы, на которые я попытаюсь здесь ответить.

Наконец, в третьей части книги речь пойдет о судебном ритуале - как об одном из языков средневекового правосудия, одном из самых верных способов коммуникации власти с ее подданными. В мою задачу, однако, не входило изучение всей системы судопроизводства с точки зрения ее ритуализированности. В последнее время появляется все больше работ,

35

посвященных данной проблематике . В связи с этим мое внимание привлекли всего два ритуала, менее историографии. С достаточно резкой критикой самой возможности существования ритуалов в средневековом обществе выступил французский историк Филипп Бюк: Вис P. The Dangers of Ritual. Between Early Medieval Texts and Social Scientific Theory. Princeton, 2001. Подробный анализ его позиции содержится в: Koziol G. The Dangers of Polemic: Is Ritual Still an Interesting Topic of Historical Study? // Early Medieval Europe. 2002. T. 4. P. 367-388; Walsham A. Review Article: The Dangers of Ritual // Past and Present. 2003. № 180. P. 277-287; Le Jan R. (рец.) Buc P. The Dangers of Ritual. Between Early Medieval Texts and Social Scientific Theory // AHSS. 2003. № 6. P. 1378-1380.

всего исследованные в литературе, но дающие при этом весьма специфическое представление о средневековой судебной власти. Являющие собой, скорее, исключения из правил - ситуации, которые будут находиться в центре моего внимания прежде всего.

it it it

Эта книга представляет собой итог моих теперь уже почти 15-летних

36

исследований . История средневекового права и правосознания заинтересовала меня еще в студенческие годы и не отпускает до сих пор. Первые варианты многих глав публиковались мною ранее, однако для нынешнего издания все они были существенно переделаны, если не переписаны заново⁸. Далеко не всегда они давались мне легко, но я всегда знала, что могу рассчитывать на помощь и дружескую поддержку тех, кто был рядом.

К сожалению, я не сумею перечислить здесь всех своих российских и иностранных коллег, кто принимал участие в обсуждении отдельных частей книги, помогал советом или участием. Прежде всего я бы хотела назвать своих учителей -Нину Александровну Хачатурян, профессора МГУ им. М.В.Ломоносова, которой я обязана «подсказанной» много лет назад темой исследований, а также Клод Г овар, профессора университета Париж-1-Пантеон-Сорбонна, научившую меня работать с судебными архивами.

Юрий Львович Бессмертный, с которым мне посчастливилось работать в Институте всеобщей истории РАН, не был в строгом смысле слова моим научным руководителем, но именно он первым привлек мое внимание к «маленьким человечкам», к их личным проблемам, к их мыслям и чувствам, из которых в конце концов и складывается нечто более общее. Он научил меня видеть то, что лежит отнюдь не на поверхности, задавать такие вопросы, на которые - вроде бы - нет ответа, а потому я с гордостью могу назвать его своим учителем.

Я глубоко признательна коллегам, принявшим участие в обсуждении рукописи: П.Ш.Габдрахманову, И.Н.Данилевскому, О.В.Дмитриевой, А.А.Котоминой, О.Е.Кошелевой, Ю.П.Крыловой, С.И.Лучицкой, П.Ю.Уварову, С.К.Цатуровой. Особая благодарность - Михаилу Анатольевичу Бойцову, ставшему не только первым читателем, но и настоящим научным редактором и самым строгим критиком моей книги.

Безусловно, исследование по истории западноевропейского средневековья не могло быть написано без консультаций с моими иностранными коллегами. Благодаря поддержке парижского Дома наук о человеке и его руководителя Мориса Эмара, мне удалось не только поработать в 2000-2001 гг. во французских архивах и библиотеках, но встретиться и обсудить интересовавшие меня вопросы с Франсуазой Мишо-Фрежавиль и Оливье Бузи из Центра Жанны д'Арк в Орлеане, с Бернадетт Озари и Жаном-Мари Карбассом из Центра юридических исследований при Национальном Архиве Франции, с Андре Воше из Французской школы в Риме.