Истина и единство Церкви - Страница 10

Богословским академизмом мы называем отрыв богословия от жизни и опыта Церкви, объективизацию церковной истины в отвлеченных интеллектуальных схемах «догматического», т. е. аксиоматического, характера или в теоретических «принципах», которые можно принимать в качестве идейных убеждений, ни в чем не меняя при этом своей жизни. Богословская истина здесь отделяется от жизни, утрачивает динамический характер знания, полученного благодаря участию в событии возникновения и существования Церкви. Богословская истина ограничивается понятиями и формулами, начинает восприниматься как самодостаточное интеллектуальное построение и идейная «система», становится «наукой», подчиненной законам и принципам понятийно-силлогистической непротиворечивости и последовательности [31].

С позиции богословского академизма, принадлежность к Церкви проявляется в том же, в чем проявляется приверженность любой идеологии: в умственном принятии теоретических «принципов» и «положений» без изменения природы человека, способа его существования. Единство Церкви уже не воспринимается как событие нового существования, как «новая» природа, способ существования во Христе. Церковь воспринимается как идеологическая однородность, совпадение разделяемых каждым индивидуумом «метафизических» убеждений, приспособленных к интеллектуальному познанию.

Несомненно, академизм в богословии является типичным историческим продуктом богословского рационализма западной средневековой схоластики[32]. Схоластики учредили гносеологию, в которой познание исчерпывается пониманием условностей объективных силлогизмов, а истина ограничивается совпадением понятия и понятого или же мистикой сущности, contemplatio (созерцанием) безличного Абсолюта. Богословие превращается в «науку» со своими «доказательствами», в науку, объективирующую предмет исследования и подчиняющую его правилам и принципам (regulae, axiomata, principia) позитивистской гносеологии.

Но в той конкретной форме, какую мы видим сегодня, академизм в богословии начинает господствовать после Реформации[33]. Новые «церкви», непрестанно откалывающиеся от Рима, ищут оправдания своего исторического становления и бытия прежде всего в формулировании теоретических отличий, т. е. стремясь «более верно сформулировать» церковную истину, «искаженную папизмом». За каждым реформатором идут его последователи, разделяющие его индивидуальные взгляды и мнения. Их идейное согласие, выраженное в конечном счете в официальных «исповеданиях» и «параграфах веры», выстраивает духовную идентичность всякой вновь создаваемой «церкви» исключительно как общность убеждений[34].

Так богословие применяется для возможно более «объективного», т. е. «научного», утверждения «конфессиональных» отличий. Богословский академизм не имеет ничего общего с переживанием события спасения, с объединяющим Церковь вселенским опытом – опытом сущностного единства и общения единого лика верных в богослужении и в аскетическом подвиге. Попытка научной обработки этой конфессиональной теологии неизбежно приводит к рационалистической и исторической критике основополагающих истин, на которых зиждется опыт и жизнь Церкви[35]. Шизофренический разрыв между верой и знанием, чудом и логикой, опытным восприятием и рациональным постижением может стать центральной проблемой протестантской теологии.

Восприятие теологии как отвлеченной науки, превращение ее в теоретическую отрасль знаний и идеологическую систему намечаются в духовной жизни православных восточных церквей начиная с XVII в. В эту эпоху на завоеванном турками Востоке, а также в Польше, Литве и России усилия римокатоликов и протестантов по «обращению» православных достигают высшей точки[36]. В борьбе на два фронта православное богословие, с целью защиты своего предания и истины, начинает использовать оружие своих противников, применяя аргументацию, найденную на Западе в ходе религиозных споров. Оно перенимает тактику и образ мысли «конфессиональных» богословов Запада и выражает себя в «исповеданиях веры», смещая центр собственного религиозного самосознания с литургической жизни и непосредственной данности опыта в сторону декларации идейных позиций и вероучительных положений[37]. Богословие как выражение сущностной вселенскости события спасения, воплощенного во всевременном единстве евхаристического тела – единстве веры и опытного переживания апостольского преемства, – и сознание этого единства, которое всегда отличало Церковь от ереси, уступают место фрагментарно-конфессиональному восприятию самого православия.

Неизбежным следствием богословского академизма является пиетизм. Пиетизмом мы называем явление церковной жизни, имеевшее, конечно, определенные исторические и «конфессиональные» рамки[38], но получившее широкое развитие в духовной жизни всех христианских церквей – не исключая и православных восточных церквей.

Пиетизм можно определить как религиозную позицию, при которой спасение во Христе рассматривается и принимается как событие индивидуальной жизни, как новая возможность, открытая перед индивидуумом. Пиетизм представляет собой абсолютизацию индивидуального благочестия, субъективное «присвоение спасения», когда для спасения человека вполне достаточно его нравственного усилия[39].

С точки зрения пиетизма, спасение не является событием для Церкви, богочеловеческим «новым творением» тела Христова – человеческой природой «по истине», т. е. способом существования по образу Троицы, единством общения лиц. Оно не становится динамически-личным участием в теле церковной общины, которая спасает человека, несмотря на его индивидуальное недостоинство (т. е. исцеляет его – делает целым, целостным в сущностных возможностях личной вселенскости, и обращает его грех посредством покаяния в возможность принятия благодати и любви Божией). С точки зрения пиетизма, оправдание человека удостовернется самим человеком. Оно обеспечивается его индивидуальными достижениями, его индивидуальным выполнением религиозных обязанностей и моральных предписаний, индивидуальным подражанием Христовым добродетелям. Для пиетизма Церковь является лишь внешней оболочкой индивидуального оправдания: она представляет собой совокупность нравственно «возрожденных» индивидуумов, собрание «чистых», способствующее развитию индивидуальной религиозности[40].

Пиетизм подрывает, если не отрицает полностью, онтологию церковного единства, но при этом не подвергает сомнению формулировки истины о Церкви. Он просто игнорирует эти формулировки, воспринимая их как умственные схемы, не имеющие отношения к спасению человека, и оставляя их в ведении оторванного от жизни богословского академизма. Как богословский академизм, так и пиетизм хранят отличающую их верность букве догматической формулы, но это – мертвая буква, не имеющая отношения к жизни и опыту существования человека.

Оба вида реального разрушения церковной истины и единства отличаются от более древних ересей. Ибо они не отрицают вероучения и формулировок истины о Церкви: они отделяют истину от жизни и от спасения человека. Этот разрыв может иметь множество вариантов и оттенков, а потому крайне трудно дать академизму или пиетизму «определение»*, т. е. вывести их за пределы церковной истины и единства. Но именно поэтому они и представляют наибольшую опасность для истины о единстве Церкви.

Начиная с арианства и вплоть до пиетизма при всех исторических и теоретических разногласиях явно проступает «однотипность» ересей: всегда одно и то же отрицание или искажение истины о личности и истины о природе. Отрицание вселенскости каждой личности и личного способа существования природы. Отрицание или неправильное понимание реальных различий между природой и личностью, природой и энергией.