Испытание (СИ) - Страница 35

Кретьен встал, с шумом отодвигая скамью. В ушах у него стучали кровяные молоточки. Господи, да он, кажется, и в самом деле пьян.

— Куда же это вы, мессир? — всполохнулся трактирщик, видя, как выгодный гость прямо-таки ускользает из рук. Такие все съедают, все выпивают, о деньгах не спорят — это, мол, ниже их достоинства… Рыцари, одним словом. — По нужде, может, собрались? Так давайте я вас провожу, фонариком посвечу… А еретиков смотреть сейчас даже и не вздумайте, бесполезно. Да и не на что там смотреть-то, вот те крест, — Жакоб истово перекрестился. — Я ж их вблизи видел, вот как сейчас вас — их же у меня в трактире и брали, как раз пополудни! Они тут рыбку ели. Рыбку! Да не в пост!.. Останьтесь, господин хороший, я вам и больше расскажу, сам видел… Ввалились мессиры солдаты, раз, два, повязали, те и пикнуть не успели! И что смешно-то — ведь не защищались совсем, прямо как овцы. Один-то ладно, совсем хиляк, соплей перешибешь, а другой на вид вроде складный, даже, не в обиду вам будь сказано, покрупнее вас будет… Однако ж нет, так и дали себя повязать, одно слово — еретики… Мессир! Куда же вы?.. А заплатить?.. А, тьфу, пропасть…

Злой как сто тысяч асассинов, трактирщик грохнул по столу кулаком и рявкнул на подвернувшуюся девчонку. Вот кой хрен их разберет, этих рыцарей? А на вид такой солидный был… И ведь не привяжешься теперь, не гнаться же за ним, в самом деле — еще ка-ак рубанет своим мечищем, с них, благородных, станется, смотрит-то как мрачно… Вот ведь незадача, кто ж по нему мог разглядеть, что ему и всего-то было нужно выпить на халяву!.. Впрочем, не столько выпить, сколько пролить. Скотина рыцарская, сколько хорошего вина пропало!..

Морель нетерпеливо пританцовывал у коновязи. Кретьен вскочил в седло, почти не чувствуя своего тела. Руки его заледенели и слегка тряслись. За то недолгое время после заката, которое Кретьен провел в познавательной беседе с трактирщиком, успела сгуститься промозглая, темная ночь начала октября. В воздухе висела неразличимая морось, сырой туман приполз от реки. Все эти вилланы, наверное, уже попрятались по домишкам — и спросить-то не у кого…

Выпустить Кретьена за ворота двора явилась босая растрепанная девочка лет двенадцати, с широким, неправильным личиком, слишком серьезным и взрослым для ее детских лет. Будто ребенок шутки ради надел взрослую маску. В руках у девочки горела свечка, прикрытая стеклянным закопченным колпаком от непогоды.

— Девочка, — проговорил Кретьен, склоняясь с коня к светоносице и стараясь, чтобы его хриплый, непослушный голос звучал не слишком уж страшно. — Скажи, малыш, ты не знаешь, где… поместили двух пленных? Которых сегодня взяли тут, в кабаке?

— Знаю, — серьезно отвечала она, поднимая освещенное личико, казавшееся в свечном свете почти красивым. — Одного в сарай к Жану Кривому, который раньше старостой был, а второго, молодого — к Жерену Горожанину, это на том конце деревни, где плетень косой. А вы их что, спасать собираетесь, благородный сир?

— Спасибо, милая, — не отвечая, Кретьен вытащил из кошелька денежку, положил ей в ладонь. — Вот, возьми. А это передай хозяину, я ему забыл заплатить.

— Благодарю вас, мессир… Только там — стража, — предупредила благодетельница с серыми косичками, оттягивая в сторону тяжелый засов ворот, перебирая замерзшими босыми ногами.

— Я знаю.

— Ну, Бог вам в помощь. Езжайте, благородный сир.

Кретьен почувствовал, как глаза его защипало. На кого-то она похожа, чуть ли не на Этьенета, Боже ты мой… Он сжал ногами бока Мореля, высылая его вперед, и огромный конь проплыл, словно черный корабль, мимо девочки со свечкой — прочь из ворот.

…И в самом деле стража. Четверо. Двое явственных вилланов, которых приказ вырвал из родимых лачуг и теплых постелей, и с ними — два кольчужника. Плохие, конечно, кольчуги, крупные, короткие — но все же это солдаты, исполняющие свои обязанности. Дай Бог, чтоб не графские.

Четверо в тоске жгли костер перед дверьми большого дровяного сарая и играли во что-то — кажется, в кости. Один валялся плашмя, накрывшись плащом. Но никаких бутылок, никаких признаков согревающего напитка — дело серьезное, еретика стерегут, аббат бы им показал — выпить!.. Трезвы, как стеклышко. Поэтому при звуке копыт те из них, что в кольчугах, резво повскакали на ноги, один схватился за меч.

— Эй, кто здесь?.. Чего надо?.. Проезжай, не велено!..

Кретьен, чувствуя, как в нем дрожит, исполняясь огня, каждая жилка, медленно подъехал, и не думая спешиваться. На огромном черном коне он нависал над насторожившимися стражниками, словно тень вне круга огня. Отсветы пламени озарили его бледное лицо, сдвинутые брови. На поясе — меч, не такой, как у солдат — длинный, рыцарский. А доспеха — нет. Нет доспеха, проклятье…

— Х-хэмм, монсеньор, — слегка оробев, подал голос один из вилланов, самый здоровый, тот, что недавно лежал на земле у огня. — Чего вам надобно-то?.. Мы тут… это… еретика стережем. Пущать не велено.

— Пустите меня к нему, живо, — процедил Кретьен, собирая в голосе все равнодушное презренье, на которое только был способен. Сердце его бешено колотилось, он играл наудачу. Все — или ничего. — И без разговоров, вы… мужичье!..

Светловолосый виллан помялся с ноги на ногу, обернулся за поддержкой к остальным. Солдаты оказались посмелее, один даже отставил ногу вперед (ну и делов-то, что рыцарь! Зато — один против четверых. И он, кажись, без доспеха…)

— Не, бла-ародный сир, не велено. Господин аббат с живых шкуру спустит. До утра придется повременить, бла-ародный сир.

Сердце Кретьена исходило огнем. За все годы своего рыцарства он так и не научился одному — тону и образу высокородной скотины, для которой вилланы — что грязь под ногами. Вроде того саксонского рыцаря по имени Лудольф, которого обрызгал грязью ехавший на телеге крестьянин — а тот, недолго думая, взял да и отрубил виллану ногу. «Ибо был он вне себя от гнева», как рассказывал некогда граф Тибо. Кретьена страшно перекосило тогда от этой истории, и до сих пор он не выносил рыцарей именно такого типа, в который должен был сейчас перевоплотиться сам. Но что ж поделаешь, надо. Призвав на помощь бессмертные образы короля Луи, юного Жерара де Мо и еще многих, многих, — он скривился от плохо сдерживаемого гнева и слегка приподнялся в стременах.

— Как ты разговариваешь с рыцарем, ты, грязный виллан?! Да я тебя сейчас… Да ты знаешь, кто я таков?..

— Никак нет, мессир, — солдат чуть попятился, но позиции не сдал. Два мужлана переминались у него за спиной, зыркали с легким страхом. — Вы ж не представились… А у меня приказ…

— Да я — племянник графа, весь день скакал с личным порученьем насчет этого… дерьма еретического! От самого Везеле!.. И не для того скакал, чтобы всякая вилланская свинья меня, видите ли, «не пущала»!

— Нащ-щет вас не было приказано, — стойко держался честный служака. — Я ж не графу служу, ваша милость, мы в подчинении у господина аббата… А он нащ-щет вас ничего не говорил.

— Дубина, мужлан! — прорычал Кретьен так, что второй солдат слегка подпрыгнул. — Да что мне твой дерьмовый аббат!.. А, кр-ровь Господня, валяй, рыло пакостное, буди своего аббата, я с ним сам разберусь!.. Я ему вот этой вот рукой, — он потряс внушительной перчаткой, обшитой стальными бляшками, — по морде наваляю за то, что так распустил смердов! Ну, пошел, скотина — да поскорей, я тут долго торчать не собираюсь.

Солдат неуверенно обернулся на товарища, тот сделал большие глаза. Расчет Кретьена оказывался верен — чуть больше наглости, и ни один из них не сунется к аббату, не посмеет его будить — а ну как гонец окажется истинным, аббат тогда небось по головке не погладит!..

Тем более этот, о котором такие злодейские слухи. А если все же — провал… Ну что же, тогда придется драться, и, может быть, покачиваться завтра на веревочке рядом с Этьеном. Рыцарей вешать не то что бы не запрещено, но случается… А за ересь — и подавно.

— Буду я аббата будить, ага, как же, — пробормотал бедняга страж, раздираемый извечным противоречьем меж любовью — очевидно, в его случае это была любовь к жизни — и долгом. — Чтобы он в случ`чего с меня семь шкур спустил? Эт-та, значит, господин рыцарь, может, вы сами сходили бы?.. Привели бы господина аббата, а там — хоть к еретику, хоть к черту лысому, проходите, пожалста…