Испытание на прочность - Страница 6

До сих пор я считала, что, прожив больше года в этой двухкомнатной квартире с кухней, прихожей и ванной, общей площадью, как я уже говорила, восемьдесят квадратных метров, я знаю ее как облупленную. Я бы просто высмеяла любого, кто посмел бы в этом усомниться. На деле же я знала ее далеко не так хорошо, — к моему глубочайшему изумлению, я даже не могла на сто процентов быть уверенной в тех микроскопических изменениях, которые, как мне казалось, сумела обнаружить. И то, что я тогда предприняла, было, можно сказать, настоящими исследовательскими экспедициями по собственной двухкомнатной квартире.

Еще когда я занималась обследованием плинтусов, половиц, отверстий от сучков, царапин, щепок, в дверь вдруг позвонили. На пороге стоял Петер X. Он выглядел не просто ухоженным, следящим за собой человеком. Он успел буквально разодеться в пух и прах. На нем был серый фланелевый костюм, свежая рубашка, он был самым тщательным образом причесан и выбрит — поначалу я только с удивлением отметила все это, никак не связав с оброненными мною словами об обещании Томаса Ш. заехать около шести.

Петер X. осведомился, удалось ли мне наконец прийти в себя. Я пригласила его зайти, но предупредила, что долго оставаться ему не стоит, так как с Томасом Ш. мне хотелось бы побеседовать наедине. Он как будто бы не возражал. Что он может дождаться Томаса Ш., а потом попросту взять и не уйти — такое мне в тот момент даже в голову не приходило.

А на деле Петер X., после того как Томас Ш. позвонил в дверь, поднялся с кресла всего раз, и то лишь затем, чтоб снова откинуть ковер, которым я наспех прикрыла развороченные половицы у двери гостиной, он вынул эти половицы и прислонил к стене, чтоб развороченный пол тотчас бросился в глаза вошедшему.

Пусть он все это увидит, заявил Петер X. и снова плюхнулся в кресло, не обращая внимания на мои намеки оставить нас одних. Он лично продемонстрировал Томасу Ш. разобранный пол, словно боялся, что тот не уделит ему достаточно внимания, а потом битый час старался посеять в нем сомнения насчет достоверности моих выводов и моей трактовки предшествующих событий.

Казалось, он совсем забыл, как недавно сам же рассказывал мне о людях, часами просиживающих прямо против нашего дома в автомашинах, о дверном замке, который с некоторых пор стал у него хуже работать, о рукописях, которые время от времени кто-то перекладывал у него на письменном столе.

Томас Ш., понятно, не мог не заметить настойчивости, с какой Петер X. отрицал всякое правдоподобие моих рассказов, — лицо его при этом раскраснелось, исказилось от напряжения и какого-то непонятного возбуждения, — так вот, Томас Ш. напрямик спросил Петера X., почему это для него столь важно, чтоб мои рассказы воспринимались исключительно как плод больного воображения.

И тут Петер X. смешался. Все, конечно, возможно, заюлил он, даже слежка за моей скромной особой, даже обыски у меня на квартире. Но все-таки наибольший интерес из двоих, подвел он итог, представляет он, Петер X., и если уж за кем-то должна вестись слежка, если уж у кого-то должны проводиться обыски в квартире, то, разумеется, он первый на очереди.

Но ведь не исключено, что и твою квартиру обыскивают, заметила я.

И уж чего он совсем не понимает, продолжал Петер X., так это что я не способна взглянуть на все с иронией.

Ты только подумай, с иронией! —воскликнул Томас Ш., покачав головой. Однако Петер X. резко сменил тему и заговорил о высокой роли поэзии, которую он толкует весьма расплывчато, и о месте поэта в обществе, которое в его рассуждениях тоже оказывалось довольно неопределенным.

Впрочем, в тот вечер я не собиралась вникать в его болтовню. Я перевела разговор на террористов, живших в этой квартире, когда он числился съемщиком.

Застигнутый врасплох, Петер X. не стал отрицать, что лет шесть назад здесь действительно обитали какое-то время террорист П. и террористка X. Более того, он подтвердил, что очень сблизился тогда с ними. Упомянул в свойственной ему уклончивой манере, что и самого его однажды задержали на сутки. После чего вновь посоветовал мне смотреть на подобные вещи с иронией.

Но если оружие, некогда принадлежащее П., найдут теперь в этой квартире, плохи ее дела, сказал Томас Ш. А может, они и в самом деле нашли что-то при обысках, добавил он.

Эта простая мысль вообще не приходила мне в голову. Она казалась чудовищной и одновременно убедительной, хоть как-то проясняя обыски, все чаще повторявшиеся у меня на квартире, усиленную слежку за моей скромной особой. Я вдруг взглянула на развороченные половицы другими глазами. Под ними ведь могло находиться бог знает что, точнее: под ними и сейчас может находиться бог знает что. Ведь до сегодняшнего дня я не проводила планомерного исследования всех половиц, да и никто не делал этого по моей просьбе.

А может, стоит самой обратиться в полицию: так, мол, и так, мне стало известно, что в моей квартире лет шесть назад обитали террористы, и попросить их проверить пол? — спросила я Томаса Ш.

Тот поначалу нашел идею неплохой, однако затем счел, что при таком раскладе полицейские решат, будто я собираюсь заранее снять с себя любые подозрения, чтоб потом беспрепятственно укрывать здесь оружие и боеприпасы.

После такого заявления они будут обыскивать квартиру еще более тщательно, сказал он.

Он обещал подумать, чем тут можно помочь. Кстати, какое-то время Томас Ш. не подавал о себе вестей. Да он и не скрывал, что вся эта история со слежкой и обысками убедила его лишь наполовину, главным образом, по-моему, из-за ехидных замечаний и всего поведения Петера X.

Почему все-таки Петеру X. было так важно, чтоб Томас Ш. не поверил моим словам, я и сегодня не могу толком объяснить. А в тот вечер, возмущенная до глубины души, я в конце концов прогнала его и вышла на улицу вместе с Томасом Ш, чтобы продемонстрировать, как при моем появлении сорвутся с места машины, стоящие прямо против моего дома, у противоположного тротуара.

Однако, когда мы оказались на улице, ни одна машина с места не тронулась. И в течение следующих пяти минут, пока мы медленно прогуливались вокруг квартала, не произошло абсолютно ничего из ряда вон выходящего.

Вернувшись домой, я занялась уборкой. И еще до того, как я улеглась в постель, позвонил почтальон и вручил мне спешное письмо с рецептом успокоительного. Впрочем, в аптеку я отправилась лишь на другой день. Приняла двойную дозу и проспала в общей сложности, не считая коротких мгновений, когда я просыпалась и вновь глотала таблетку, пятьдесят шесть часов. С тех пор мысль, что меня могут вдруг без видимой причины арестовать, уже не внушает мне былого ужаса. Панический страх перед новыми актами произвола, охвативший меня с того самого дня, как я окончательно убедилась, что квартиру мою обыскивают, а за моей скромной особой ведется слежка, — этот страх улетучился раз и навсегда.

Теперь я уже точно не припомню, когда это было. Должно быть, недели за две до разговора с Томасом Ш. на веселом сборище после премьеры какой-то бульварной французской пьесы в полуподвальном мюнхенском театрике, куда я отправилась лишь потому, что там играла моя знакомая актриса, да, именно там я познакомилась с неким господином Андауэром, по крайней мере так он себя назвал. Господин Андауэр, довольно высокий, крепкий, гладко выбритый мужчина с голубыми глазами, зачесанными назад светлыми волосами и весьма невыразительным носом, я бы даже сказала — носиком, поначалу не вызывал у меня подозрений. Однако что-то в этом господине, назвавшемся стажером и ни с того ни с сего поведавшем мне о своем намерении стать адвокатом, настораживало меня.

Господин Андауэр, не знакомый, судя по всему, ни с кем, кроме владельца театрика, кстати парня весьма сомнительного, ни с актерами, ни с собравшимися на премьеру зрителями, одиноко стоял в фойе в расстегнутом пальто, а после того как владелец театрика заявил, что в это время вызвать такси невозможно, пригласил меня в свою машину. Подъехав к моему дому, он предложил выпить еще где-нибудь по бокалу вина. Отвергнуть его предложение было неловко, ведь он только что оказал мне любезность.