Исправляя ошибки (СИ) - Страница 217

Так или иначе, Рен не питает иллюзий, он знает: если допросчику доведется одержать верх, тогда пленника, уже не представляющего ценности, все равно оставят умирать в муках. Лежать, содрогаясь от судорог, в луже крови и собственной рвоты, пока сердце под воздействием яда, наконец, не остановится. В лучшем случае его просто пристрелят. Нет никакого смысла оставлять в живых того, кто однажды уже был убит у всех на глазах; живое свидетельство своего обмана. Диггон говорил правду; Кайло уже мертв, и Бен Соло — тоже.

По окончании установленного времени личинку убирают. Пленника развязывают и возвращают в камеру. Холодный скрип тяжелой железной двери и лязг засова — все, что он слышит прежде, чем окончательно погрузиться в пучину томительного молчания и боли, неуклонно расцветающей в его венах.

— Удачи вам, магистр, — бросает напоследок Диггон с улыбкой, которая выдает его любопытство — до сих пор его подопечный демонстрировал чудеса стойкости и силы духа; интересно, как долго тот сумеет протянуть на сей раз? Насколько майору позволяет судить его опыт, пытка ядами всегда имеет эффект — больший или меньший, незамедлительный или немного отложенный, но все же имеет.

Первые пару дней Кайло почти ничего не чувствует. Только небольшой жар, расходящийся по венам и легкую слабость. По-настоящему он начинает ощущать пытку лишь к концу вторых суток, когда жар, постепенно нарастая, становится невыносимым.

Еще через день ему вдруг чудится, словно камера становится меньше. Как будто стены потихоньку наезжают на узника в стремлении раздавить его. Тогда же он впервые смутно улавливает приглушенное звучание неких призрачных голосов.

Кайло старается сохранить самообладание, напоминая себе, что это просто бред, вызванный отравой таозина. Силясь не замечать слабости и растущего страха, юноша отыскивает самый дальний и темный угол, и прячется там — в последнем возможном для него укрытии. Его то и дело тошнит. Виски ноют.

— Кричите, Бен, — говорит ему Диггон, когда является проверить, как идут дела. — Вам вовсе не обязательно себя сдерживать.

То ли ехидный совет, то ли смягченный ультиматум. Допросчик знает, что пленник способен многое вынести, и дает понять, что тот получит лекарство не раньше, чем его боль превысит порог терпимости.

Кайло приближается к этому состоянию лишь в конце недели. Боль начинает казаться нестерпимой даже ему, давно привыкшему к страданиям плоти. Накатывая постепенно в своей безжалостной монотонности, та медленно, но верно сводит его с ума. Воистину, боль — это дикий зверь, опасный и непредсказуемый. Способный вероломно, исподтишка растерзать того, кто полагает, что сумел его приручить.

Когда Бен уже не может удержать крика — он кричит во сне, а вернее, в бреду, похожем на сон; ведь известно, что расслабленное сознание способно делать так, кто любые ощущения и впечатления становятся острее, — так вот, когда это, наконец, происходит, медики первый раз дают пленнику противоядие, а Диггон, не скрывая удовлетворения, касается его отросших волос, сбившихся в грязные клоки, и трепет их, словно шесть на загривке у домашнего любимца. Этот простой жест вызывает у юноши волну омерзения, и на какие-то мгновения кольцо цепи, которой он прикован к стене, само собой начинает дико дрожать, готовое вылететь из пазов. Но майор, уже знающий, что к чему, смотрит на эту угрожающую аномалию со скепсисом и долей иронии. Волна Силы, идущая от узника, быстро утихает, сходя до жалких и смешных трепыханий. В таком состоянии Кайло действительно ни на что не способен.

«Ненавижу… ненавижу…» — твердит он сквозь зубы, непонятно кого имя в виду — Диггона или себя самого. Он до слез презирает себя за эту промашку, зная, что крохотные и кажущиеся незначительными с виду уступки куда унизительнее и, пожалуй, опаснее, чем сломаться в одночасье — как он сам единым махом сломил волю Дэмерона. Даже сломленный, этот ничтожный дурак сохранил себя; ему же самому, Кайло — выходит, еще более ничтожном дураку, — уготована иная участь: неспешно ступать навстречу безумию и рабской покорности. Тот, кто сделал один шаг на этом пути, сделает и второй, Кайло видел это множество раз, он точно знает. Знает и Диггон.

Лекарство начинает действовать почти мгновенно — видно, сам по себе его организм все еще силен, — и тогда пленник впервые за эту неделю забывается настоящим мертвецким сном, лишенным сновидений. Он лежит прямо на полу посреди камеры, раскинув в стороны руки и ноги, не замечая ничего вокруг. Его сон крепок; Кайло не шелохнется до самого утра. А наутро все начинается заново; продолжительных передышек никто не ему не обещал.

Вскоре пленник напрочь теряет счет дням, проведенным в замке. Реальность то и дело ускользает от него под натиском навязчивых галлюцинаций, и юноше остается считать время промежутками от одного впрыскивания антидота до другого. Паузы кажутся ему насмешливо быстротечными, а боль — отвратительно тупой, ноющей. Кайло твердит себе, что вытерпит, надеясь обмануть собственное тело, и во время кратких вспышек сознания беззвучно молится, прося своего прославленного деда дать внуку сил, укрепить его дух для того, чтоб если не выйти победителем, то хотя бы умереть достойно.

Иногда в его мыслях по-прежнему проскальзывают образы матери и Рей. Хорошо, что здесь, в окружении Тьмы, вселенский поток не способен пробиться наружу. Ни к чему им знать, что с ним происходит. Ни к чему переживать ту же боль.

Ему видятся призраки. Бесформенные тени, кружащие рядом в каком-то бесноватом танце; неумолимые мстительные духи, питающиеся его страданием и самой его жизнью. От их обжигающего слух визга хочется оглохнуть. От тоски и ужаса, что они несут, хочется умереть. Бен не ведает, кто они, однако уверен, что они желают ему гибели — трудно сказать, откуда взялась эта уверенность, но она быстро укоренилась в душе пленника. Его страх растет. Он задыхается в удушающей Тьме этого замка, среди нескончаемых страданий — своих и чужих, уже не отличая толком одних от других, — будто рыбка, угодившая в смрадное болото.

Расчеты не обманули; однажды Диггон походя, как бы между прочим предлагает пленнику получить «внеочередной» антидот, если тот извинится за какое-то оскорбление, которое тот выкрикнул в очередном припадке боли, и которое сейчас уже не помнит. Бен рычит сквозь зубы, чтобы тот убирался прочь, а потом, бессильно лежа на полу, трясется от горького смеха, зная, что оказался прав в своих предположениях. Из него впрямь хотят вылепить раба, сломленное и отвратительное существо, которое не заслуживает называться разумным; живущее лишь для того, чтобы подчиняться. Что ж, поглядим, как у них это выйдет!

С той поры Диггон ежедневно является со своим предложением, незлобным и даже ласковым голосом напоминая, что с каждым днем, с каждым новым потоком ругательств со стороны магистра Рен цена временного освобождения будет увеличиваться. Кайло делает вид, что угрозы на него не действуют. Диггону ведь не нужна его смерть, верно? Верховный канцлер рассчитывает на положительный результат, а значит, рано или поздно тюремщики обязаны будут сделать заключенному спасительную инъекцию. Вот только этого никак не происходит.

Проходит время, Кайло становится хуже, и мысли о «поздно» пугают и злят его все больше. В бешенстве он бьется затылком о стены, колотит в дверь, разбивая кулаки и монотонно повторяя:

— Почему? Почему? Почему?..

Нет, эти слова обращены вовсе не к Диггону и его подручным — цели майора как раз более-менее понятны пленнику, — а к тому, кто остается глух даже теперь, когда его потомок, его верный последователь нуждается в поддержке больше, чем когда-либо. Какая ужасная ирония! Кайло находится в самом центре Тьмы, в бывших владениях Дарта Вейдера, где каждый угол пропитан памятью о нем, и сосредоточение его энергии неимоверно высоко, и все же не может до него достучаться.

— Чего ты от меня хочешь? — вопрошает Кайло. — Зачем мучаешь меня? За что наказываешь? Я всегда был предан тебе! Я любил тебя!.. Почему? — почти рыдает он. — Почему ты так поступаешь со мной? Это сводит меня с ума…