Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух - Страница 9

Лекция (lectio - буквально чтение) представляла собою чтение изучаемого текста и пояснение этого текста в форме комментариев к нему или же к отдельным его частям. Студентам теологического факультета читали священное Писание и "Сентенции" ("Sententiarum libri quatuor") Петра Ломбардского (XII век). Эти "Сентенции" и были комментарием христианской доктрины, ставшим основой схоластики. Но со временем дело лектора как бы упрощалось: сочинялись комментарии к этим комментариям, которые потом свелись к так называемым "вопросам" (questiones). Именно они и составили содержание "устной" лекции в более поздние века.

Регламентировался также ход обучения вплоть до обретения искомой ученой степени. До пятнадцати лет будущий соискатель учился латинскому языку, чтению, пению и счету в монастырской или городской школе. По окончании школы он - ученик университетского магистра общеобразовательного факультета, то есть семи свободных искусств (facultas artium или artes liberales). Это длится два года. Его учат Аристотелевой логике и физике, вовлекают в диспуты, а потом испытывают на степень бакалавра (baccalaurius artium). Еще два года слушаний: лекции по метафизике, психологии, этике и политике (опять-таки по сочинениям Аристотеля). Изучает математику и космологию. Начинает учительствовать: он - помощник магистра, ведущего диспут, и выступает в качестве отвечающего (respondens). Итог: испытание на степень лиценциата. Первая лекция в этом звании - и он уже магистр искусств (magister artium). Еще два года он учит студентов, но учится и сам. Двадцать один год - начало магистерской карьеры, а за плечами шесть лет университетской науки. Параллельно с обязательным двухгодичным магистерством можно начать слушать курс какого-нибудь высшего факультета - юридического, медицинского, теологического. Но там свой порядок испытаний, свой возрастной ценз. Испытанный по всем правилам получает степень магистра права, медицины или теологии. Но чтобы учить теологии, нужно, чтобы учителю было 34 года и чтобы этому предшествовало восемь лет обучения. Возрастной ценз 34 года это норма, потому что с теологами дело обстояло особо. Только одних бакалавров было три вида: бакалавр Библии (baccalaurius biblicus), бакалавр сентенции (baccalaurius sententiarius) и полный бакалавр (baccalaurius formatus). Затем следовало испросить разрешения канцлера университета начать учить студентов теологии. Соискатель читает свою первую лекцию (principium), a прочитав, становится магистром теологии. Магистр, получивший кафедру, становится полным профессором (magister regens).

Как видим, все университетское и, как бы сказали сейчас, аспирантско-докторантское время потрачено на овладение мастерством учить, в ходе которого из ученика сделан, выпестован учитель, способный уча учиться docende discere. Раздельно, конечно: учить и учиться. Учить Смыслу и учиться Смыслу же. Это и есть доминанта интеллектуального - ученого - средневековья.

Жизнь школяра вне лекции или диспута - тоже учение, но учение особое. Инструкции столь же незыблемы, столь же пунктуально расписаны: бурсакам воспрещается приводить в коллегию ad commodium suum meretricem или actum venereum ibi exercere; бросать камнем, чашей и прочим. Этот запрет тоже расписан: поднять руку, чтобы бросить; бросить, но не попасть; попасть. Соответственно этому - и градация ответственности, мера вины, степень наказания. Чем не круги Дантова ада? Круги и рвы, но только пока в этой земной - жизни. Правда, обходные пути выискивали и здесь.

Университетский куррикулюм пародийно спроецирован на частную жизнь студента. Своеобразное опредмечивание чисто словесных штудий. Наука жить как бы пародирует науку учиться. Учиться жить. Но эта наука куда больней и горше. Смешно только со стороны.

(Можно подумать, что учение - сплошь мучение, а маргинальная жизнь вне стен бурсы и есть подлинная жизнь. Конечно же, нет! Ученая жизнь едина. Жизнь в ученом слове - наиполнейшая жизнь учено-учимого школяра, может быть, только чуть нагляднее выявляющая себя в "этнографических" реалиях жизни околоаудиторной. И только.)

Обряд снятия рогов (depositio cornuum) - внеофициальное посвящение в студенты. По-видимому, изобретен этот ритуал французскими школярами в XIV веке. Священный завет академической жизни в университетской Европе. Сначала - во Франции, позже - в Германии. Лютер потом сочинит гимн на латинском языке в честь снятия рогов. Сценарий обряда такой. Новичок до университета - вольный дикий зверь с рогами. Его следует от них освободить и таким образом приобщить к университетской жизни обученного студента. Новичок звался Беаном - птенцом (beanus, bec jaune, Gelbschnabel). Филологическая расшифровка этого звания такая: "Beanus Est Animal Nesciens Vitam Studiosorum" - "Беан есть животное, не знающее жизни студентов". Этой жизни надо научить. Вот два бакалавра врываются в комнату новичка. Потягивают носом и чуют Беана, существа нечистого и вонючего. Начинается очищение - на глазах бурсаков и управляющего бурсой. Начинается, так сказать, учебный процесс. Новичка заставляют выполоскать рот мочой, съесть несколько пилюль из дерьма, имитируют вырывание зуба (на сей случай вставляют в рот испытуемому специально припасенный деревянный зуб). А заканчивают пародийно схоластическим испытанием на сообразительность :

- Была ли у тебя мать?

- Да.

(Беан получает по морде.)

- Врешь, каналья! Ты у нее был.

- Сколько блох входит в четверик?

- Этого мы с наставником не проходили.

(Еще по морде.)

- Они не входят, а вскакивают (и т. д.).

"Очищение" окончено. Рога сбиты. Новичок целует руку бакалавру. Круг студентов размыкается перед новичком. Размыкается, но не вдруг. За сим выпивка с хорошей едою за счет новичка. А потом надо побыть у студента-старожила некоторое время на побегушках: называть его патроном, прислуживать ему за столом, чистить ему платье, ваксить обувь, содействовать "деду"-патрону на оргиях и вакханалиях. А в награду бывал битым. Патрон мог отнять у него деньги и разное там то да се. По прошествии года - снова товарищеская пирушка, после чего ты уже сам "дед" и можешь завести своего famulus'a. (Сравните бахтинские - в его книге о Рабле - уничижительные, с виду едва ли не богохульные контрасты, подымающие униженного до вершин богоугодной нищей святости. Мощь в немощи. Всесилие в нищете. В пределах одной целостной жизни.)

Так проходит внеклассный год "учебной" жизни новичка, оставшийся в "послужном списке" между строк. Вполне содержательный урок, существующий лишь вкупе с уроком собственно ученых схолий первой половины университетского дня. Но только так - в этой двойственной целостности - и жива эта ученость. А если отнять одно от другого, то тогда это будет, конечно, в возможности, - отдельно: пристойная Сорбонна и помяловская бурса. XIII век ни с того ни с сего сделался бы XIX веком, только поплоще да погрубей.

Ученая жизнь в слове и столь же ученая жизнь вне класса - словом, единая жизнь того, кто учится на ученого, - взаимно себя же и воспроизводят. Они рядом и неразлучно. Игровое пародирующее умение школяра-ваганта осуществляет их двоящееся единство, но гротескно осуществляет. Вагантский "фольклор" и есть пародийная сшибка слова и смысла в целостном тексте. Смысл и слово как будто сшиты, а швы видны.

Приведу сейчас - трудно не привести - начало одной вагантской песенки, в которой жизнь житейская (внешкольно-школьная) удивительно смешно вправлена в грамматический - тоже вполне живой - каркас университетской латыни. (Снова в искрящемся переводе Льва Гинзбурга, исхитрившегося не тронуть латинские строки макаронической немецкой песенки подружки-пастушки):

Я скромной девушкой была,

Virgo dum florebam,

Нежна, приветлива, мила.

Omnibus placebam.

Пошла я как-то на лужок,

Flores adunare,

Да захотел меня дружок...

Ibi deflorare...

Чем не радионяня, пестующая тех, кто хотел бы выучить средневековую латынь и заодно грамматику любви? - Нет, не только не радио, но и не няня. Паракультурный шедевр вполне ученой культуры ученого средневековья, вполне обходившегося без няни со стороны.