Испорченная кровь (ЛП) - Страница 67

Мне даже не нравилось, когда он э т о делал. Мне

было больно окунуться в себя и увидеть, « Зачем и

Почему» у вашего часового механизма. Вы намного

уродливее, чем думаете, намного более эгоистичны,

чем когда -либо сможете себе признаться. Поэтому

вы игнорируете то, что внутри вас. Если вы в этом не

признаётесь, не значит, что этого не существует.

Пока кто-то не приходит и не выворачивает

наизнанку всё, что у вас внутри. Они видят все ваши

тёмные уголки, и принимают их. И говорят, что это

нормально, иметь тёмные углы, вместо того, чтобы

заставлять вас их стыдиться. Айзек не боялся моего

уродства. Он прошёл со мной через взлёты и падения.

В его любви не было никакого осуждения. И вдруг

стало меньше падений и больше взлётов.

Ник достаточно любил меня, чтобы оставить в

покое. Айзек знал меня лучше, чем я сама. Я сказала,

что хочу, чтобы меня оставили в покое, но он знал. Я

сказала, что хочу белизну, но он знал. Он оживил

меня. Он просветил меня. Потому что Айзек — мой

спаситель. Не Ник. Ник был просто большой

любовью. Айзек знал, как исцелить мою душу.

— Нам было хорошо вместе, — говорю я ему.

— Но я не она.

— Я не понимаю, — отвечает он. — Ты ни кто?

— Точно.

— Бренна, в этом нет смысла.

— А был ли он когда-нибудь?

Ник замолкает.

Я качаю головой.

— Во мне для тебя нет смысла. Вот почему ты

оставил меня.

— Я буду стараться ещё сильнее.

— У меня рак. Ты можешь стараться столько,

сколько хочешь, но у меня рак, и меня не будет здесь

уже через год.

Выражение на его лице является смесью из

сожаления и шока.

— Но... Я думал... Я думал, что ты сделала

операцию.

Я никогда не говорила Нику о том, что мне

пришлось удалить грудь, но мой агент и публицист

знали.

Информация

в

писательском

мире

распространяется быстро.

Я запятнала идеальный белый идеализм Ника.

Рак случается, конечно. Но в мире Ника вы

побеждаете его. И потом живёте долго и счастливо.

— У меня обнаружили его снова. Он вернулся.

Четвёртая стадия.

Он начинает запинаться, не может закончить

предложения. Я слышу такие слова как « лечение,

химиотерапия, борьба», и моё сердце устаёт.

— Заткнись, — требую я.

Свечение Ника — эфемерное явление. Он уже

похож на того тупого дебила, который думал, что я

слишком тёмная для его белой комнаты.

— Уже слишком поздно. Рак дал метастазы.

Пока я была там. Он вернулся. Он в моих костях.

— Должно же быть что-то...

Мужчина выглядит таким ужасно несчастным.

— Ты пытаешься спасти меня. Но я не останусь

в живых, чтобы быть твоей музой.

— Почему ты так жестока?

Я смеюсь. Хороший глубокий смех.

— Очарование, одетое в нарциссизм, ты

знаешь, что? Убирайся из моего дома.

— Бренна…

— Вон! — я бью его кулаками в грудь. — Это

больше не моё имя!

— Ты сошла с ума, — настаивает он. — Ты не

сможешь сделать это в одиночку. Позволь мне

помочь тебе.

Я кричу. Он создал монстра, теперь же

собирается встретиться с ним. С каждой маленькой

его частицей.

— Я действительно сошла с ума! Из-за тебя! Я

могу сделать это в одиночку. Я всегда делала это в

одиночку. Как ты смеешь думать иначе?

Ник хватает меня за запястья и пытается

успокоить. Я не собираюсь успокаиваться. Я

вырываюсь и дохожу до центра моей белой комнаты,

ярость исходит от меня волнами. Я могу оседлать её,

но кто-то может получить травму.

— Ты это видишь, — говорю я, вскидывая руки

вверх, — это ты. Из-за тебя я чувствовала себя так

хорошо, а потом так ужасно. Что я решила просто

прекратить чувствовать.

Он хороший художник, чтобы понять меня.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал? Сейчас я

здесь.

Вот и всё. Это всё, что он должен был сказать, и

правда поражает меня как ледяной ветер. Мои

волосы встают дыбом. Я чувствую, что горю от горя.

Хватаюсь за виски и с силой давлю на них

подушечками пальцев. Я окаменела. Никогда в жизни

мне не было так страшно. Ни от рака, ни от

одиночества, ни от моего будущего или прошлого. Я

боюсь, что никогда снова не увижу Айзека. Что он

никогда не обнимет меня. Жизнь настолько

абсолютна в своей несправедливости, что всё, что я

могу делать — это кричать. Я обращаюсь к Нику.

Нику, который сейчас здесь.

— Сейчас? — в неверии шепчу я. — В данный

момент? Где ты был, когда меня изнасиловали, или

когда у меня вырезали грудь? Где ты был, когда

кто-то похитил меня посреди ночи и бросил голодать

в сердце чёртовой арктической тундры? — я

сокращаю расстояние между нами и три раза бью его

по груди. — Где. Ты. Был.

Он дрожит. Я обрушила на него слова как

лютый ливень, но мне по*уй. Сейчас я даже

произношу такие вещи, как по*уй, потому что не хочу

тратить ни секунды на белую комнату, в которой

прожила всю свою жизнь. Он сейчас здесь. Но, Айзек

был здесь тогда... и тогда... и тогда... и тогда.

— Я была так увлечена тобой, что упустила это,

— добавляю я. И так сильно дрожу. Меня трясёт

хуже, чем Ника, который сейчас похож на слабый

дрожащий лист, каким он всегда был. Мне хочется

раздавить его между пальцами.

— Что ты упустила, Бренна? — мне не

нравится, как он меня называет.

— А-а-а-а... ар... — Я сгибаюсь пополам.

Сочные, тяжёлые слёзы падают прямо из моих глаз

на пол. Шлёп.

Думаю, я плачу. Всё время. И это так

прекрасно.

— Я упустила свой шанс, — отвечаю я,

выпрямляюсь и вытираю слёзы носком обуви. — Со

своей родственной душой.

Ник выглядит смущённым, когда понимает о

чём речь. До него доходит кто его замена —

мужчина, который был заперт в доме с его бывшей

музой.

— Доктор? — спрашивает он, прищурив глаза.

— Айзек. Его зовут Айзек.

— Я твоя родственная душа. Я написал эту

книгу для тебя. — Он выглядит так, будто пытается

убедить самого себя, его кадык дёргается и всё в этом

роде.

— Ты понятия не имеешь о том, что такое

родственная душа.

Я чувствую такую тягу к Айзеку. Интересно,

ведёт ли он такой же спор с Дафни.

— Тебе пора уходить, — говорю я. Так хорошо

произнести эти слова. Потому что на этот раз, я даже

не буду плакать.

Прежде, чем принять душ, прежде, чем поесть,

прежде, чем залезть в постель и уснуть со своим

четырнадцати месячным кошмаром, я вызываю

такси. Прошу его заехать в мой гараж, и подхожу к

о к н у , чтобы проверить. Молодой парень около

двадцати лет добровольно побритый налысо. Там, где

должны быть волосы, выступают тени. Так он

борется с залысинами. Дерзко и немного глупо,

потому что всё ещё можно понять, почему он это

делает. Его глаза округлены и окидывают взглядом

всё вокруг; либо его испугали новостные фургоны,

либо парень страдает от ломки. « Сойдёт», — думаю

я.

Я сажусь на переднее сиденье.

— Не возражаешь? — спрашиваю его. Но на

самом деле меня не волнует, если он скажет « да». Я

пристегиваю ремень безопасности. — Отвези меня в

один

из

магазинов

с

пиломатериалами

и

инструментами.

Водитель предлагает пару вариантов, и я

пожимаю плечами.

— Без разницы.

Мы проезжаем мимо новостных автофургонов,

и я улыбаюсь им. Не знаю, почему, но мне смешно.

Раньше я была знаменита из-за своих книг, теперь