Исполнитель - Страница 3
…В глазах потемнело — чуть не стравил, только нечем — желчью блеванул. Какая-то розово-осклизлая каша с кровяными прожилками… А уж крови-то! Чуть не пол-улицы залило. Стою, оцепенев, ничего не соображаю, а из «Форда» вылазит мрачный верзила в вылинявшей джинсовке и смотрит на эту кляксу как малый ребенок на пролитое мороженое — и жалко, да не поднимать же. Плюнул, зыркнул в мою сторону: «Что, мать твою, несладко? Уже второго придавило, е… б…!» Тут только я заметил чуть подальше еще одну кляксу, только повысохшую — громадное бурое пятно на асфальте… И понял, куда бежал толстяк — еще дальше, прямо по курсу, блестит золотом вывеска — «Интро-Банк». И верзила подтверждает спокойно: «Все, накрылось правление… Нынче должны были совещаться. Не успели… Этот — последний». Еще раз плюнул, сел в «Форд» и укатил. Оставив меня наедине с этой красной лужей… Да только не думай, что я там остался разводить мировую скорбь! Почесал не хуже покойника, хоть и тяжко — в брюхе крутит похуже, чем с перепою, в башке стучит… А кругом ти-ихо. Только мухи жужжат.
…Эту неделю, наверное, долго не забудут. Так же, как Варфоломеевскую ночь. Город вымер — даже за хлебом боялись выходить. Потом уж разобрались, что давит богатых — осмелели, про бога вспомнили… Смех, если подумать — божья кара в одном, отдельно взятом городе! Содом с Гоморрой… Я-то помалкивал — да и то, прослывешь сумасшедшим. Не по себе было, как вспоминал толстяка… Однако сделанного не воротишь — это я еще с «мздырей» крепко запомнил. Взялся за гуж — тяни, все равно ничего другого не остается. Все же веселья мало было, как брался за газету — в первый день несколько сот трупов, во второй… Потом поумнели, по домам отсиживаться начали — под крышей, вишь, не давит. Вообще быстро эту механику раскусили — вскоре начали печатать квоту риска — то есть, с какой суммы какой риск. С десятью миллионами, например, под небом походишь пять минут, с двадцатью — около трех… Поначалу хоть квота была приличной — давило тех, у кого действительно большие деньги. Много ли таких наберется? Мне эти деньги и за сто лет не скопить — ну, и злорадствовал… Дурень. Забыл, как с «мздырями» обошлось… Вот то-то — не обошлось ведь! Так отрыгнулось…
Значит, существовал я эдаким розовым щенком дня три — домой заходил редко, отсиживался на работе, иногда и ночевал там, а когда у кого из знакомых… Не лежала у меня душа к тому, что на кухне завел — и думать об этом боялся. На улицу, понятное дело, тоже не очень лез — давилка, если поблизости плюхнет, придавит вместе с виновником и не спросит, сколько трудовых грошей скопил. Народ стал пуганым. На улице друг от дружки шарахаются — поди, узнай, кого в следующий раз… Транспорт перестал ходить — водилы соглашались только рабочих по утрам развозить — уж среди них-то миллионер вряд ли затешется. В общем-то не так уж плохо шло поначалу, как последнего брокера — или кого там? — придавило. Стали даже потихоньку выползать на свежий воздух… А воздух действительно казался свежим — идешь, и никаких тебе наглых витрин, что в лицо плюют каждому прохожему — не про тебя, мол! Позакрывали не все, правда. И ларьки некоторые остались — но и те… Кто там сидит — не хозяева, продавцы, сами деньги до получки считают. Н-да… Думал, все кончилось. Оказалось, только первый круг. А сколько их… Девять? Это у Данте. А у нас сколько накрутишь… И тут не до счета.
…Очередной визг подняли с субботы — на улицах опять опустело. Квота сократилась вдвое — те, у кого больше пяти миллионов, трясутся по квартирам, остальные гадают, сколько еще осталась ждать — то ли само пройдет, то ли пока всех не передавит. Бродят смутные слухи о каких-то погромах в богатых домах, по стенам расклеены листовки с призывами избавиться от паразитов раз и навсегда — и с нами Бог! В уголовной хронике появились первые сбитчики — это те, кто всей компанией какому-нибудь бедолаге незаметно одолжат до пяти миллионов и ждут, чем кончится. Действовало безотказно — если не успеет в течении пары минут избавиться от деньжат. Иных какие-то подонки силой выволакивали и бросали посреди улицы — развлекались, гады, добежит — не добежит.
Самые умные вкладывали деньги в дома, машины — оказывается, давит только тех, у кого наличность, или там золото, камни — ну, все, что вместо денег. Эдакая вульгарная политэкономия — марксизм, не марксизм… Мраксизм, короче. Так что по настоящему богатые почти не пострадали — так, мелочь, перекупщики… Но сколько их передавило! Хорошо, детей вовремя догадались вывезти — благо, лето. Тут деньги нашлись! После того, как и в мэрии кое-кого придавило… В общем, словно катком по прошлись по городу — чисто и мертво.
Кавказцев, так тех и за сто верст не видать — на рынках тишина, благодать, кроме овощей ни хрена нет. То есть, хрен-то как раз и есть, а фруктов нет ну, кроме, разве, яблок — смелые люди, видать, торговали. Да о чем я! — черт, сразу и не сообразить — тут людей давит, а я о фруктах… Не в них печаль. Не кончается все это — вот что. Как костер, пока все топливо не выгорит. А топлива у нас… И можно представить, как это мне все обрыдло. Если после «мздырей» я спать не мог, то сейчас… Словно проклятый. Словно хожу по колено в кровавом дерьме. Да-да — буквально, как наяву, и все время хочется вымыться. Начал бояться за свои винтики — как бы с резьбы не сорвало.
Но окончательно доконало, представь — теннисиста одного… У нас в городе… Нет, не хочу и вспоминать — уж больно тошно. Корт потом отмывали… Это аккурат после выигрыша — не успел еще даже кубок этот свой получить… Тьфу! Ну и… Вроде последней капли мне и не хватало. Света не взвидел, до того тоскливо стало, и, как обычно, наехала на меня эта дурь. Да только как! Если раньше телегой, то сейчас чугунным катком. Вот я и почувствовал, как это — когда давят… Тут уж ничего не поможет — понял сразу. Сиди и жди, чего выйдет… Сидеть-то и не пришлось — потащило меня со страшной силой. Пробовал упереться — куда! Чуть руки не пообрывал — закон тяготения поменялся — и чую, чую, куда тащит-то! И внутри все обрывается, в глазах темно…
Все. Точка. Теперь уже — точка…
Пошел я… К себе. Уж все равно стало… Пошел. Трясусь весь — если кто видел, небось, за припадочного приняли. Да кто внимание обратит на еще одного психа — ноне урожайный год, много их по городу бродит… На мое счастье, до дому было рукой подать — два квартала (у знакомого телевизор смотрел). Дошатался до двери — уже плохо помню, как открыл, лица не чувствую, руки немеют, как отнимаются, а я все пру — и понимаю ведь так ясно, что против себя самого и пру, но что-то несет, и страшно — не остановиться… В общем, накатило окончательно, и больше ничего не помню, хоть убей… Тогда и наступила пауза.
Пятого? Нет, шестого, в понедельник — точнее, часов в пять вечера… Первое, что увидел и запомнил — циферблат будильника. Он у меня электрический, завода не требует, так и тикал все это время… Пять часов вечера — за окном темно, небо затянуло тучами — сроду таких не видел — низкие, хмурые… До этого-то все ясная погода была — сейчас на это ссылаются, тоже — причину нашли. А впрочем, кто его знает — все может быть… То есть, до такой степени все, что диву даешься!
…Лежу я себе, даже не знаю, на чем, отдыхаю. На душе спокойно так — давно так не было, уже и забыл, что вообще бывает… Словно уже завещание написал. Тучи все гуще — уже чуть не в окно лезут, но тихо — ни грома, ни дождя… Наползают. Лежу, цепенею — мыслей никаких, вот-вот корни пущу. И вдруг, без перехода — день. Те же тучи, та же хмарь, но все по-другому, как будто солнце выглянуло. Ожил — вот такое ощущение. Оцепенение как рукой сняло — вскочил, осмотрелся… Все по-прежнему. Но это в комнате — оказывается, я в комнате на диване прикорнул. Сделал пару шагов, заглянул в кухню — а сам дверь рукой придерживаю — боязно все-таки. Ничего… Никакой мути, ничего — просто разгром полный: пол в лохмотьях, из шкафов что-то длинное свисает, как мох — вермишель, наверное. Любимый холодильник тут же. Открыл — даже лампочка зажглась. Посмотрел, закрыл… Смех, ей богу — весь город в страхе, чуть не тысячу человек задавило, а тут какая-то ветхая кухонька. Во бред! Я чуть не расхохотался, так на душе легко стало. Как будто глотнул чего-то веселящего. И не бывает никакой боли на свете, и не случается в мире никаких несчастий… В общем что-то вроде местной анестезии, пока действует — блаженствуешь. Зато потом…