Исполнение желаний - Страница 74

Такие предложения я тогдашний сделал ряду директоров в типографиях глубинки России. И у него на разных счетах разных фирм в разных банках крутилось больше миллиарда. Во многих случаях я даже не брал деньги из банка - оставлял на депозите, с правом для банка их использовать. Процент банка с этих немалых сумм меня устраивал.

Сделав выговор биробиджанскому директору, я брился сенсорным “Жилетом”, брызгался мужскими духами “Кобра”, одевался в потрепанный вельветовый костюм, брал объемистую сумку, гладил пса, выходил в темный и сырой город, ловил такси и ехал в городскую типографию, где арендовал верхний этаж.

Компьютерный центр, малая типография и редакция журнала и еженедельной газеты -хозяйство у меня тогда было большое. Но доход почти не приносило. Так, моральное пссевдоудовлетворение. Все это хозяйство было большой игрушкой, которая мне уже тогда надоела. Сам я этого он еще не осознавал.

В компьютерном центре директором был бородатый ученый с мечтательным взглядом и мощными лопатами рук, наследством сибирских разбойников. Директор начинал еще на первых “Роботронах”, наивных конструкциях СССР, работал с ними на Кубе. Куба в те времена расшифровывалась однозначно - коммунизм у берегов Америки.

Теперь Всеволод Юрьевич тряс бородой в явно не коммунистической структуре - частной фирме Верта. И главной моей проблемой в сотрудничестве с этим, отнюдь не Кремлевским мечтателем, было уберечь свой карман от обворовывания. Юрьевич предпочитал работать с клиентом напрямую, сглаживая бюрократическую структуру хозяина, предпочитавшего, чтоб деньги за компьютерные услуги поступали кассиру.

Юрьевич перехватывал клиентов и плату за работу брал наличными, при чем предпочитал в долларах. В отчаянии я перестал платить Юрьевичу зарплату, пообещав долю от прибыли. Это не уменьшило пыл компьютерного профи. Только к высказываниям в адрес хозяина прибавилось ворчание по поводу отсутствия зарплаты. В самые неожиданные моменты Юрьевич вставлял реплики о голодной смерти, о суммах материальной помощи, о благополучии людей, зарплату получающих. И исправно перехватывал мою выручку.

Покрутившись в производстве, отдав распоряжения, скорректировав текучку, я ехал в магазин “Книга”, где имел прилавок. Я торговал собственной продукцией: брошюрами, журналами, буклетами, оказывал услуги в приобретении компьютерной техники, принимал заказы на полиграфические услуги. Тут была та же проблема - кадры. Он перебрал разных продавцов - все воровали. С этим он готов был смериться, памятуя наставления Суворова о нечистых на руку интендантах, но они не только воровали выручку, они вдобавок сачковали.

Отчаявшись, я поставил за прилавок собственную жену (тогда я еще был женат). Она не воровала, она, кокетливо хихикая, сообщала мне на что истратила выручку. Я был бессилен - прилавок даже не окупал затрат на собственное (прилавка) содержание. Одна радость - деньги теперь шли в дом.

Из магазина я направлялся на вокзал. Я снимал там какую-нибудь потрепанную шлюшку, я тогда почему-то любил именно опустившихся и грязных шлюх, отвозил ее в свою квартирку, угощал стаканом коньяка, наскоро трахал прямо на полу, в постель я этих грязнуль не пускал, щедро платил и выпроваживал.

В процессе траханья самым забавным моментом было поведение бульдога. У того мигом пропадала вялость, он лихо нападал на мои голые ягодицы, создавая самые невероятные ситуации.

Потом я брел к детскому дому, где набирал ребят из младшей группы и закармливал их сладостями, накупал им различные обновы. Воспитатели привыкли к богатому чудаку и не вмешивались. Старшие ребятишки с нетерпением ожидали возвращения младших, чтоб их ограбить. Еще более старшие грабили уже грабителей. Последними в дело вступали старшие воспитатели старших грабителей. Они отбирали у последних то, что могли отобрать.

Наступал вечер. Я с неугасающей энергией и с острым ощущением пустоты своего существования возвращался домой, принимал сильное снотворное, ел что-то, без вкуса и аппетита, читал какую-то муру и проваливался в полусон, полубред, чтоб выплыть из него рано утром.

И когда я наконец обанкротился, то – вы не поверите – обрадовался. Будто гора спала с плеч. И стало интересно жить.

Потом, правда, опять наступила некая беспросветность, напала хандра и я спрятался сам от себя в натуральное существование городского БОМЖа. Изредка разбавляя бичевание работками, вроде фотографа в КБО. И периодическими визитами в психушку с белой горячкой.

А, может, все рассказанное было и не со мной? Или со мной, но в какой-то другой жизни?

Но этот внезапный страх, не совсем правильно было бы называть именно страхом. Страх – это, в конце концов, нормальная реакция организма на опасность. Такая же, как и боль. Скорей это была некая НОЮЩАЯ ТОСКА предчувствия, безвольное ожидание чего-то поганого. Я пытался и не мог отыскать в своей жизни сходного чувства. Помню, как сидел в КПЗ, ожидая обвинения. Мерзко было, давило меня, корежило. Да еще с похмелья. Но тогда я приблизительно знал, что мне грозит в худшем случае, а что – в лучшем. И надо было лишь перетерпеть, переждать, как пережидают ливень под козырьком крыльца или очередь к врачу перед удалением зуба.

Все мои воспоминания самых мрачных моментов жизни, все передряги, от которых (как казалось тогда) – в петлю впору, не шли ни в какое сравнение с этой вяло текущей тоской, осложненной абсолютной бесполезность каких-либо защитных действий.

…Я попросил у Проводника вызвать сон. Сон без сновидений, глубокий, как обморок. И он это исполнил.

Александр Скорынин

Скорынин всегда был человеком рассудочным. Он строил свою жизнь по жесткому графику, его служебная деятельность проходила под четким знаком карьерного роста. Он стремился вверх и только вверх, маршальский жезл в его вещевом мешке не был аллегорией, а был конкретной целью, достижимой через дисциплину, знания, упорство, труд.

Его не интересовали «синие птицы» (как, впрочем, и жар-птицы), он был конкретен и в мыслях и в действиях.

Появление в его судьбе Ревокура Александр воспринял, как данность. Точно так же, спокойно, взвешивающе, он воспринял бы смену власти или изменения постоянной Планка. Собственно говоря, он уже пережил одну смену власти и это ни в коей степени не отразилось ни на его работе, ни на его мировоззрении. Он знал, что разведка, секретные службы – государство в государстве, и ему в принципе безразлично, как называется тот социальный строй, в котором эти службы функционируют.

Приняв появление фантастического Ревокура как данность, Скорынин занимался его разработкой и практическим применением. Он не обольщался, не переоценивал свое влияние на могущественного фигуранта, но ясно видел, что это общение фигуранту пока необходимо. И пользовался этим, как пользовался бы служебным оружием или служебной электроникой.

Даже невероятная схватка Ревокура с пришельцами не выбила Скорынина из служебной колеи. А присвоение звание полковника (для майора это очень и очень) он воспринял с достоинством, но спокойно. И знал, что пока будет хоть немного контролировать сверхсилу, по нелепой случайности воплотившуюся в заурядном Ревокуре, внеочередные звания и награды не иссякнут. Как и возможная приближенность к Президенту. То, что Президент видел в разведчике лишь прибор для управления неведомой силой, Скорынина не смущало. Он о Президенте знал больше, чем Президент о нем, а за курсовую: «Как стать полезным высокопоставленному чиновнику» когда-то получил отлично. И, в глубине души, был уверен, что с должностью Президента справился бы лучше, чем этот изощренный партийный интриган, всплывший на волне путча. (Не с его ли, кстати, подачи организованного?) Он справился бы лучше еще потому, что не был бы один. Рядом с ним на высокий пост заступили бы лучшие чекисты из его окружения. И он иногда, очень робко, думал об этом, сразу загоняя неуставные мечтания в подсознание.