Испепеляющий ад - Страница 2

– Болел, – в тон ему ответил Шорохов. – И душевно. У кого сейчас душа не болит?

– Самокритично, – согласился Ликашин. – Но если заказать, то мы – пас.

Шорохов остановил официанта:

– Для этих господ. Попорядочней.

– В один момент, – ответил офицант. – Они-с у нас постоянно-с… Вкусы знаем-с…

«Они у нас постоянно», – Шорохов это отметил.

Когда официант отошел, Чиликин проговорил:

– А знаете, господин Шорохов, о чем мы с Трофимом Тимофеевичем по дороге сюда беседовали?

Ликашин поддержал:

– Да-да! Разумеется.

– Вам это будет небезынтересно.

– Вот именно. Да-да!

Была в этой перекличке нарочитость. Значит, встретили они его тут неслучайно. Пришли сюда ради этого.

– Как известно, генерал Мамонтов вывез из похода по красному тылу трофеи.

– Может, и вывез, – безразлично отозвался Шорохов.

Он понял, как ему следует себя с этими господами держать.

– Весь Дон ликует.

– Так и что?

– Но вы при штабе корпуса ехали?

– Ехал. В компании с другими купцами. Желаете, назову: Христофор Нечипоренко, Николай Мануков, Варенцов Фотий.

– Судьба, – Чиликин живо повернулся к Ликашину. – Этого Фотия Варенцова Господь тогда не сберег. Случай ужасный. А жаль. Купец был с размахом.

Подошли официанты с подносами. Чиликин и Ликашин склонились над тарелками, судками, тянулись к рюмкам, бокалам:

– Ваше здоровье, Трофим Тимофеевич!

– И ваше… М-м… Очень недурно… Знаете, нашего визави вполне можно понять: к недоступному не тянись. Всякий нормальный россиянин так полагает.

– Невежество, Трофим Тимофеевич.

– Не скажите!

– Все же, бога ради, ответьте. Корпус Мамонтова прошел по красному тылу почти восемьсот верст, законно добыл трофеи. Героем возвратился на Дон. И – приказ Донского атамана: сдать трофеи в Государственный банк с тем, чтобы после освобождения от большевиков местностей, откуда трофеи вывезены, возвратить их прежним собственникам. Но позвольте! Трофеи – награда воину. Это от века!

– Так ведь казус, мой друг. В банках у красных генералом захвачено имущество, юридически лишь на время изъятое у представителей богатых сословий. Что получается? Красные изъяли на время, казаки – насовсем. По нынешним временам не очень хорошо, мой милый.

– Да… Но…

– Вот именно. Мы с полуслова понимаем друг друга… К счастью, есть «но», которого атаманский приказ не затрагивает, – Ликашин сопровождал слова плавными жестами. – В этом, позвольте заметить, надежда. Вы знаете, о чем я говорю. Знаете, знаете! По глазам вижу.

– Еще раз ваше здоровье, Трофим Тимофеевич!

– Нет уж, мой друг, теперь ваше…

Удивительная история! На него, Шорохова, эти господа не обращали даже малейшего внимания. Поужинать за чужой счет, поговорить при этом о каких-то своих делах было их единственной целью?

От входа в зал послышались крики, звон посуды. Между столиками бежал военный с нагайкой в руке. Швейцары, официанты гнались за ним.

Чиликин вместе со стулом пододвинулся к Шорохову:

– Хотите узнать, что было там после вашего отъезда?

– Где – там?

– В Козлове. Когда вы оттуда уехали. Но прежде вопрос. Вы Николая Николаевича Манукова упомянули. Вы давно его последний раз видели?

– Вчера, – Шорохов произнес это слово тоном самым обыденным, как говорят о чем-то совсем привычном.

Чиликин и Ликашин переглянулись. Шорохов тем же тоном добавил:

– Он только что из Парижа. Гостил чуть ни месяц.

– Париж! Боже мой! – обхватив голову руками, Чиликин раскачивался на стуле.

– Вы обещали про Козлов, – напомнил Шорохов.

– Обещал. Но что рассказывать? На третий день казаки дальше пошли, возвратились красные. Я был в Лебедяни.

– А ваша газета?

– Вышло шесть номеров.

– Немало.

– Иронизируете? Напрасно. Особенно был хорош второй номер!

– Где сообщалось: Петроград пал, в Москве рабочие и солдаты свергли советскую власть?

– Вы читали?

– В Ельце. Через несколько дней после нашей встречи.

– И полагаете, я не имел права такое публиковать? Это была мечта. Мечтать надо.

– Ну, я-то… А Николай Николаевич очень тогда удивился. Посчитал, что для одного номера слишком густо. Нечего будет сообщать во всех следующих.

Долго молчали. Ликашин закрыл глаза, откинулся на спинку стула. Чиликин беззвучно шевелил губами.

– Этот ваш Николай Николаевич человек зарубежный, – потом проговорил он. – Сердце его не в России.

Подошел официант, наклонившись к Чиликину, что-то сказал. Тот встал:

– Прошу прощения. Я ненадолго.

– Кокаинист, – Ликашин с отвращением смотрел вслед Чиликину. – За этим товаром и побежал… Экая прорва! Другой, если нюхает, так не пьет, а этот… Пошлейшая личность. Едва терплю. Но совсем из другой оперы. У вас нет желания сегодня побывать еще в одном месте? Заглянуть на минуту. Для кое-кого это важно… Насколько понимаю, человек вы достойный. Иначе я бы не стал с вами откровенничать.

– А ваш приятель?

– И что? С официантом вы рассчитаетесь. Допьет, дожрет. Рад будет, что больше достанется… Идеализировать никого нельзя, мой друг. Плел: «Мечта… мечтать надо…» Кисель. Пузыри на воде!.. Власть – это не только пряники раздавать.

– В моем положении есть одна сложность. – Шорохов вопросительно смотрел на Ликашина. – В Таганроге комендантский час. Я приезжий. Поздно будет, и до гостиницы не дойдешь. Патрульные остановят.

– Остановят, – удовлетворенно согласился Ликашин. – Но, идя со мной, никому ничего объяснять не придется. Мои полномочия тоже значительны, – помолчав, он добавил: – Хотя и не распространяются до Парижа.

«А Мануков и тебе не безразличен, – подумал Шорохов. – Настолько, что предо мной ты корежишься. Давай, давай… Но почему?»

Это был зал с рядами кресел, занятыми весьма изысканно одетой публикой. В глубине зала, на эстраде, стоял высокий и стройный офицер в черном мундире с ярким, как капля свежей крови, крестиком ордена Святого Владимира на груди.

Пройдя по проходу между рядами почти до середины зала, Ликашин остановился. Впереди были свободные кресла, но дальше он не пошел. Жестом подозвал Шорохова.

От эстрады доносился ломающийся в страстном напряжении голос:

– …Поймите, что это не революция! То, что происходит в России, началось в Германии, и оттуда идет дальше. Это хаос и тьма, вызванные войной из своих черных подполий. Обманщики и лжецы выдают злейшую тиранию за порыв к свободе русского народа. Это безбрежный хаос. Бесформенный, всепроникающий бунт…

– Златоуст, – Ликашин горячо дышал в ухо Шорохову. – Не жалеете, что я вас сюда привел?

– Нет, конечно.

– …Каждый отдельный француз, англичанин, американец, итальянец, швед, индус и кто бы то ни было! – доносилось от эстрады. – Пусть ваши правительства дадут оружия и деньги. Вы, люди, дайте самих себя…

– А вы мне нравитесь, – обняв Шорохова за талию и все так же горячо дыша ему в ухо, продолжал Ликашин. – Есть в вас, знаете, устойчивость. Это сейчас не у всех. Да-да, вы не спорьте.

– …Вы, кто силен и не устал, идите на помощь людям, гибнущим в России…

Снова послышался шепот Ликашина:

– Я, конечно, мог бы вам поспособствовать в Земском союзе. Но – мелочь, пустяк. Забудьте. Давайте еще послушаем.

– …Перед организованной и твердой силой они падут бесшумно, без выстрела. Их просто не станет. Они исчезнут, растают, как тает тьма перед светом…

– Златоуст, – повторяет Ликашин. – Я вам о Леониде Андрееве говорю, знаменитом литераторе. Эти слова он написал. Обращение к цивилизованным странам. А все остальное тут – мишура. Для убогих и сирых. Духом, конечно. Да, мой друг, да… Но пойдемте. С утра на ногах. А годы не мальчишеские. Не железный. И достаточно. Засвидетельствовал почтение. Точней – за-сви-де-тель-ство-вался. Даже скажу: покрасовался. Дуб, мол, крепок еще. Не свалился. Я ведь к себе всегда с иронией… Многие считают – признак ума… Пойдемте. Так будет солидней…