Испанский садовник - Страница 23

— Вы не уволили его? — быстро спросил Галеви.

Консул, зажмурившись, помотал головой.

— Хорошо, — одобрительно вымолвил профессор. — Мы, конечно, подвергнем его крайне тщательному допросу. Кроме того, мне необходимо допросить ваших слуг. Вы не возражаете?

— Нет. Это чудесная пара. Но тот, другой… Хосе…

Произнеся ненавистное имя, консул окончательно потерял контроль над собой. С вылезающими из орбит глазами, он подался вперед,  яростно стукнул кулаком по ручке кресла и закричал:

— Он должен быть наказан!

Наклонив голову, профессор вонзил в него прощупывающий взгляд. Потом откинулся в кресле и соединил кончики пальцев; странная улыбка заиграла в складках его желтых щек — улыбка того, кому известны позорные тайны людей, избранного свидетеля их притворных личин, хранителя душ.

— Несомненно, друг мой… Вы правильно сделали, что вызвали меня.

К утру дождь прекратился, к небу вернулась его обычная безмятежность, а обновленная земля нежилась в лучах яркого солнца. Николасу, задумчиво глядящему на сад из окна спальни — которое он, набравшись храбрости, слегка приоткрыл — сладкий аромат воздуха, очищенного алхимией утренней зари, предвещал изменения к лучшему. Возможно, сегодня его выпустят из унылого заточения в своей комнате. Теперь, когда здесь профессор Галеви — накануне он с затаенным интересом прислушивался к звукам, сопровождавшим приезд гостя, — настроение отца смягчится. В обществе парижского доктора консул всегда был в прекрасном расположении духа.

Между тем, равнодушно съев свой обычный завтрак, одетый в рубашку и брюки, он сосредоточенно ждал сигнала Хосе из-за сарая с инструментом — быстрого взмаха руки по направлению к верхнему окну. Целых два дня вынужденной разлуки это было единственным средством общения между ними. Этот энергичный обнадеживающий жест, наполненный смыслом и симпатией, оказывал целительное воздействие на сердце мальчика. Он знал, что Хосе его не забыл. Этого было достаточно. Что бы с ним ни случилось — приступы болезни, исполнение ужасных угроз Гарсиа, даже гнев отца — ничто не имеет значения, если Хосе остается его верным, его любящим другом.

Было уже почти десять часов. Хосе, разравнивая граблями размытую дождем подъездную дорогу, начал медленно перемещаться в сторону сарая, за которым его не могли увидеть из окон нижнего этажа. Сердце Николаса забилось в радостном ожидании, но тут в коридоре раздались шаги, и почти сразу же дверь распахнулась, впуская отца и профессора Галеви. Мальчик настороженно развернулся, вспыхнувший на его лице румянец придавал ему виноватый вид.

— Доброе утро, дитя мое, — приветливо кивнул Галеви.

— Доброе утро, сэр, — ответил Николас. — Доброе утро, папа.

Последовало молчание, показавшееся мальчику зловещим. Его взгляд метался от отца к доктору и обратно.

Консул кашлянул и сдавленно заговорил:

— Николас, раз уж нам выпало счастье принимать у себя профессора Галеви, я попросил его осмотреть тебя, чтобы я мог быть спокоен по поводу состояния твоего здоровья. — Он бросил взгляд на Галеви. — Как я понимаю, мне лучше оставить вас вдвоем.

— Не беспокойтесь, дружище, мы отлично поладим, — быстро ответил профессор, и, дождавшись, когда за консулом закрылась дверь, тем же игривым тоном обратился к Николасу: — Кое о чем мы даже папе не хотим рассказывать. А теперь, мой мальчик, ложись на кровать, и мы сможем поговорить без помех.

Николас недоуменно смотрел на профессора. Привычный к врачебному ритуалу, производимому над его хрупким телом — профессору действительно случалось его осматривать — мальчик на этот раз был неприятно удивлен странной манерой доктора. Когда он послушно улегся, то сразу понял, что осмотр, манипуляции со стетоскопом, все эти постукивания и прощупывания, сопровождаемые успокаивающим бормотанием и выверенными жестами, были всего лишь умело поставленным спектаклем, призванным развеять подозрения. Его опасения подтвердились, когда Галеви наконец встал и, закрыв обе ставни, воскликнул:

— Солнечный свет очень утомляет глаза. Вот! Так гораздо приятнее, правда?

В наступившем полумраке он вернулся, сел в изголовье кровати и слегка прикоснулся ко лбу мальчика.

— Мы с тобой давно друг друга знаем, Николас, — весело сказал он. — Не сомневаюсь, что ты видишь во мне скорее друга, чем врача. Ты ведь меня совсем не боишься?

Почувствовав, что от него ждут ответа, Николас, глядя в потолок, буркнул:

— Нет.

— Хорошо, — более сдержанно ответил профессор. — Я хочу, чтобы ты чувствовал себя со мной свободно, так, будто разговариваешь с другим мальчиком… Впрочем, — желтые зубы профессора над седой эспаньолкой обнажились в заговорщицкой улыбке, — ты уже большой мальчик… Это полностью меняет твои взгляды… Твои мысли о жизни. Именно о них я и хотел бы узнать… Ты можешь, не стесняясь, рассказать мне всё, даже самое ужасное. Вот о чём ты, например, думаешь сейчас?

— Не знаю, — ответил Николас, помолчав.

— Ну-ка, дружище! — мягко подбодрил его профессор. — Природа не терпит пустоты. Не верю, что в твоей умной головке ничего нет… Хи-хи! Да это же ящик Пандоры, из которого мы с тобой собираемся извлечь много чудесного. Представь, что ты поднимаешь крышку этого ящика. Что ты видишь сейчас, что чувствуешь?

— Я чувствую ваши пальцы у себя на лбу. Они как вата, — с неловкостью ответил Николас. — Еще я вижу полосы света на потолке. Это от щелей в ставнях.

— Отлично, — похвалил его профессор. — Продолжай.

— Что?

— Всё что хочешь… Изложи мне ход твоих мыслей… После ставень…

— Ну, я не знаю, — с сомнением произнес Николас. — Они как бы создают у меня впечатление, что я в тюрьме. Тут так темно и везде эти полосы, так и хочется выйти отсюда.

— А если бы ты вышел, что бы ты сделал?

— Пошел бы на рыбалку, — не задумываясь, ответил Николас.

— На рыбалку? — повторил «психиатр» тоном человека, которого ничем не удивить.

— Да, именно это я бы и сделал. Я бы сел в этот славный дребезжащий автобус и поехал бы в горы. — Под поглаживающими пальцами по тонкому запрокинутому лицу мальчика расплылась мечтательная улыбка. — Потом я спустился бы в зеленую долину и сидел бы на солнышке у мельницы, глядя на примулы, дикие ирисы и пробковые дубы. Я бы закинул удочку, и целый день ловил бы в запруде рыбу. И может быть, мне попалась бы еще большая форель.

— Ты, конечно, пошел бы один? — тихо спросил профессор.

— Конечно, нет! — улыбка стала шире, мальчик заговорил без малейшего смущения. — Со мной пошел бы Хосе. Это он меня научил.

— Научил чему? — выдохнул Галеви.

— Рыбачить, естественно. Он прекрасный рыбак. И лучший игрок в пелоту в Сан-Хорхе. Но он этим не хвастается. И он так тяжело, ужасно тяжело работает в саду…

— Ты от Хосе в восторге? — с безмерной учтивостью предположил профессор.

— Да, да, конечно… — воскликнул мальчик. — Хосе мой друг.

В недолгом молчании ярко вспыхнули пылинки в полосах света. Пальцы «ясновидца» всё так же размеренно двигались, а журчащий голос продолжил:

— Когда твой отец был в отъезде, ты поехал с Хосе на речку. А что вы делали после рыбалки?

— Я отдыхал.

— С Хосе?

— Ну да, Хосе лежал рядом на траве. Там было так хорошо, так тепло на солнце.

— Ещё бы, — с тайной гримасой произнес этот духовник от дьявола. — Я понимаю. Меня это не шокирует, дитя мое. Ты не должен пугаться, что рассказал мне об этом.

— А почему я должен пугаться? — удивился Николас. — Я ничего плохого не сделал. Я рассказываю вам всё, как было.

Профессор закусил губу и раздраженно воскликнул:

— Нет ничего плохого в том, чтобы нарушить запрет отца?!

— Я не собирался нарушать, это всё из-за Гарсиа.

— К этому мы еще вернемся, — сказал Галеви. — А сейчас… Ты признался, что ты от Хосе в восторге.

— Это то, что я чувствую, — серьезно ответил Николас.

— Тебя никто и не обвиняет, дитя мое. — К профессору вернулся его успокаивающий тон, он снова почувствовал себя на знакомой и безопасной почве. — Я знаю, тебе нравится, когда Хосе рядом, когда он прикасается к тебе. Например, сейчас тебе  было бы приятнее, если бы это он был здесь и гладил твои волосы…