Испанский садовник - Страница 18

— А теперь всем ужинать. — Настороженность сменилась на лице Марии доброй улыбкой: — Надеюсь, тебе нравится олья подрида[9], Николас.

Они сели за стол, и Мария, не спеша, держа вместительный чугунок белыми, распаренными руками — даже ногти побелели от стирки — каждому по очереди положила в тарелку порцию рагу. Хосе, сидя во главе стола, нарезал толстыми ломтями черный хлеб, который Николас пробовал на реке — как же давно, как далеко это было! — потом «добрая» Луиса произнесла благословение, и все начали есть.

Не было ни соуса, ни вина, а черный хлеб слегка смазывали оливковым маслом вместо сливочного. Мясо в рагу темное и жилистое, явно не лучшего сорта, да и не так уж много, но до чего аппетитное, с луком и кусочками красного перца — такую вкусную еду Николасу редко доводилось пробовать.

Мария, как он заметил, взяла себе очень скромную порцию, и Педро, с выражением знающего свое место человека, предостерегающе поднял руку, чтобы ему не положили слишком много. Только Хосе — единственному настоящему мужчине в доме — была предложена добавка.

Подражая остальным, Николас вытер тарелку последним кусочком хлеба. Пакита встала, взяла с плиты керамический кувшин и налила каждому чашку обжигающего кофе. Это ошеломило Николаса — он знал, что такие напитки не для детей. Но ни за что на свете не желая отличаться от других, он, не поморщившись, отхлебнул варево с крошками и вкусом горелых зерен.

За кофе начался разговор; сыну консула, привыкшему у себя дома к долгому гробовому молчанию, вибрировавшему над полированной поверхностью красного дерева, подобно камертону в могиле, очень понравилось, что здесь, за этим столом, все говорят одновременно. Девчонки, чьи худенькие тельца были полны жизни, украдкой поглядывая на гостя, рассказывали, что они делали в школе; Мария рассказывала Паките, какое платье она видела в витрине магазина в пассаже — из зеленого бархата с бордовыми рукавами, о, клянусь мощами Пресвятой Девы, потрясающее платье! — а Хосе, повесив куртку на спинку стула и удобно откинувшись, обсуждал с Педро шансы Сан Хорхе в ответном матче против Уэски. И Николас,  несмотря на застенчивость, тоже оказался вовлеченным в этот разговор.

— Как ты считаешь, амиго мио? — спросил Хосе.

Николас набрал в грудь воздуха.

— Если будешь играть так, как в последней встрече, то вы наверняка выиграете. — Он запнулся, но храбро продолжил излагать мысль, давно зревшую у него в голове: — Тебе нужно играть в большом городе, Хосе. Будешь получать много денег.

Хосе широко улыбнулся, сверкнув зубами.

— Для большого города я недостаточно хорош. Да я бы там просто задохнулся. Мне лучше в деревне, Нико — свежий воздух, хорошая рыбалка.

— Мы, Сантеро, всегда играли в пелоту. Но только ради игры, — мягко сказал Педро. — Отец Хосе был знаменитым игроком… Вот его фото. — Он указал на портрет коренастого мужчины с завитыми усами и коком надо лбом. — Да и я тоже был… Хоть и скромным, но игроком…

— Ты был лучше всех нас, дед! — возразил Хосе. — Расскажешь как-нибудь Николасу про свой матч с Сароссой.

Старик довольно улыбнулся.

— Ты не идешь на тренировку? — вдруг спросил он. — Хайме просил передать, что он там будет.

Но Хосе решительно помотал головой. А от его слов Николаса окатила теплая волна счастья:

— Сегодня я останусь с Нико. Эй, болтушки! Как насчет партии в эсталлидо? Покажем американцу, что мы умнее, чем он думает!

Предложение было встречено одобрительным хором. Бьянка сбегала к комоду и принесла потрепанную колоду карт. Стол быстро очистили и, за исключением Марии, которая сказала, что ей нужно рассортировать и починить белье, вся компания включилась в игру.

Как только Николас усвоил несложные правила, игра пошла по нарастающей — все быстрее и быстрее, под шлепанье карт, возбужденные вскрики Хуаны, внезапные взрывы смеха. Сквозь открытое окно в комнату проникал несмолкаемый гул города: топот гуляющих у реки, крики мальчишек-газетчиков, читающих вслух вечерний выпуск, грохот тележных колес, звон колоколов. Внизу зажглись огни, протянувшись вдоль улиц сверкающими ожерельями, над театром вспыхивала и гасла вывеска. И эта окружающая яркость, вселявшая уверенность в то, что жизнь имеет смысл, и это дружелюбное веселье в комнате подбодрили Николаса. Подстерегавшие его ночные кошмары отступали все дальше и дальше, пока почти совсем не исчезли. Как могло случиться, что в этом убогом жилище, где на всем лежала печать бедности, после еды, едва ли насытившей его, среди этих простых работящих людей он чувствует себя весело и непринужденно? Не думая об этом, он упивался нечаянной радостью. Сверкая глазами, звонко хохоча, он хватал со стола карты.

Он и не заметил, как долго длится игра, но в девять часов, после окончания очередной партии, Мария, отложив шитье, встала со стула у окна.

— Достаточно, — мягко сказала она. — Пора спать.

Застигнутый врасплох, Николас замолчал, но остался с открытым ртом, глупо глядя на нее, пораженный ужасным непродуманным затруднением. Где они все будут спать в этом крошечном домике? Нет, это невозможно. Неужели его выгонят? Отправят в Casa Breza в такой поздний час?

Его беспокойство было столь явным, что Хосе рассмеялся.

— Не волнуйся так, Нико. В жизни не встречал такого беспокойного парня. Всё очень просто. Смотри! — Откинувшись на спинку стула, он протянул руку и открыл внутреннюю дверь. — Все женщины спят здесь.

Заглянув в другую комнату, Николас увидел, что она почти полностью занята двумя большими кроватями с латунными спинками. Да, всё еще неуверенно подумал он, может и поместятся.

— А мы? — вдруг воскликнул он.

Хосе указал на Марию, отодвинувшую рядом с плитой ситцевую занавеску с кистями, за которой обнаружилась квадратная ниша в стене с встроенной кроватью. Её-то она сейчас и застилала свежими простынями.

— Здесь спим мы с Педро, — пояснил Хосе. — Но сегодня здесь будем спать мы с тобой. Педро уляжется на диван. Правда, дед?

— Ясное дело! — подтвердил Педро. — С большим удобством.

Николас поежился. Он никогда еще не спал с кем-то вместе. Но никто не заметил его колебаний. Пять сестер, пожелав ему по указанию матери спокойной ночи — каждая подала руку и слегка присела в чопорном реверансе — скрылись вместе с Марией в другой комнате. Педро встал и, взглянув на погоду за окном, вышел на пять минут поразмяться. Хосе взял из стопки рядом с кроватью потрепанный журнал в яркой глянцевой обложке.

Николас начал неуверенно раздеваться, бросая одежду на ближайший стул. Чрезвычайная робость и почти что стыд замедляли все его действия. И еще одна трудность пугала и угнетала его. Но Хосе, не глядя, произнес пару слов и, вытащив из-под кровати посудину, Николас повернулся спиной. Стало намного легче. Мария положила для него длинную куртку странного фасона, застиранную до белизны. Он влез в нее, завязал длинные ленточки на шее и талии, запрыгнул в постель и лежал неподвижно, прижавшись к стене.

Вернулся старик, походил по комнате, бормоча что-то себе под нос, подбросил в печку поленце. Потом послышался скрип диванных пружин.

Хосе еще немного посидел за столом, шелестя страницами. Потом он встал, зевнул, рассеянно почесав в затылке, сделал несколько наклонов и разулся. Подойдя к полке, он потушил свет и пару минут спустя уже лежал в постели рядом с Николасом.

Почувствовав, что мальчик не спит, он прошептал:

— Все в порядке, амиго? Места достаточно?

— Да, — так же шепотом ответил Николас.

Постепенно его тело расслабилось, перестав прижиматься к стене. Кровать была мягкой и уютной. Незаметно он уснул.

Часом раньше, ничего не зная о том, что произошло за время его отсутствия, Харрингтон Брэнд вышел из восточного поезда в Барселоне. С саквояжем в руке, протиснувшись сквозь кольцо орущих носильщиков и, быстрым шагом миновав пассаж, он вышел к отелю «Эстасион». Нерасторопный клерк определил его в номер на втором этаже, выходящий окнами во внутренний двор. Комната была нехороша, но, вопреки своей привычке, консул не стал возражать — здесь, по крайней мере, было тихо, а это ему сейчас было нужно больше всего. Всю дорогу от Мадрида он не мог собраться с мыслями и сидел, унылый и мрачный, в переполненном купе, поскрипывая зубами и мучительно хмурясь.