Искусство Исповеди - Страница 5

Если честно – я чувствовал то же самое, и готов был сделать что угодно, чтобы прекратить это. Чтобы помочь.

Мой знакомый оставил нас, отправившись в ванную, чтобы высморкаться и умыться.

Олег посмотрел на меня с болью во взгляде, и сказал:

– Он не единственный, кому здесь надо помочь дать волю чувствам. И кого надо привести к желанию жить. С родителями будет сложнее и тяжелее. Намного. Вижу, что ты уже понял, насколько это тяжко. Будет еще хуже. Если хочешь – можешь сейчас остаться со своим другом. Ему нужна поддержка, хотя теперь с ним уже все лучше. Он найдет силы жить дальше. Но сейчас ему нужен отдых и поддержка. Я не буду возражать, если ты не пойдешь говорить с родителями.

Я лишь замотал головой в ответ. Так просто он не сможет отделаться от меня. Я хочу узнать, насколько все то, о чем он говорил, может быть плохо.

– Как знаешь. Значит, сейчас мы пойдем говорить с родителями. Но этот парень – на твоей ответственности. Помоги ему, когда потребуется. Просто будь рядом и поддержи, когда он начнет в чем-то сомневаться. Понял?

– Понял.

– Тогда поздравляю с первым «клиентом». Хотя с таким не поздравляют.

Я лишь кивнул в ответ. Я прекрасно понял, что он хотел сказать.

Мой друг вернулся и сказал, что его родители интересуются тем, скоро ли мы уйдем, на что Олег поднялся и сказал:

– Тебе будет непросто теперь пробивать себе дорогу к жизни. Но мы постараемся сделать ее хоть чуточку более сносной. По крайней мере, чтобы у тебя хватило сил помочь и себе, и родителям. Ложись-ка ты спать, дружок. Ты вымотался.

С этими словами Олег открыл дверь комнаты и вышел в холл. Я же поплелся за ним следом.

Мы прошли на кухню, где в обнимку с бутылкой сидел отец моего знакомого, а его мать готовила ужин.

– Прошу прощения за такой визит, – сказал Олег, усаживаясь на стул, – но нам надо было поговорить с вашим сыном. Он очень переживает из-за смерти брата.

Их реакция была такой, как если бы Олег достал пистолет и разрядил всю обойму прямо у них над ухом. Глава семейства мигом протрезвел, а его супруга уронила сковородку на пол. Они оба уставились на Олега и меня, и в их взгляде, в позах, во всем читалось: «Не смей даже заикаться о нем».

Олег же посмотрел на них и сказал:

– Я понимаю, что и вам тяжело. Правда, понимаю. Я очень хорошо знаю, каким был ваш старший.

И он стал рассказывать об их умершем сыне. О том, каким он был целеустремленным, добрым и умным. Он рассказывал им то же, что мы только что узнали от моего знакомого, только намного больше и полнее. Он не просто рассказывал им – он вызывал их слезы своим рассказом.

Я уже просто не понимал, что происходит, поскольку у меня начинало возникать ощущение, что покойный сам стоит за плечом Олега и кивает каждому его слову.

Когда же, наконец, Олег закончил рассказывать родителям об их сыне, глава семейства посмотрел на него и сказал:

– Вы были знакомы очень хорошо. За что с ним так?

– Я не служил с ним. И я не могу сказать, что именно там произошло. Но могу сказать, что у вас есть и другой сын, которому вы сейчас очень нужны, и который не справится со всем, что на него свалилось, без вашей помощи. Мы сейчас говорили с ним и видели, как он тоскует по брату. Поверьте, если вас хоть немного заботит его судьба, то ему нужна ваша поддержка и все ваши силы, чтобы не сломаться. Он хороший мальчик, и если вы хотите дать ему хоть один шанс чего-то добиться в этой жизни – помогите ему.

Оба родителя посмотрели на нас, и мне неожиданно стало не по себе. Если там, во время разговора в комнате, я чувствовал все и захлебывался чувствами, эмоциями и ощущениями, то сейчас, под взглядом отца погибшего, я не чувствовал ничего. Вообще ничего.

– Спасибо вам, что напомнили, молодой человек. И спасибо за вашу заботу.

– Я не к вам обращаюсь, – сказал ему Олег, – я обращаюсь к матери, взрастившей двух великолепных сыновей, которыми она может гордиться, в отличие от пьяницы мужа, который использует смерть сына как повод напиться.

В следующую секунду Олега сгребли за ворот рубашки и стали перетаскивать через стол. Я дернулся было, чтобы помочь, но заметил его жест – «не вмешивайся».

– Ты пожалеешь, – прошипел отец погибшего в лицо Олегу.

– Сомневаюсь, – ответил он, – ведь если вы сделаете мне хоть что-то, то это только покажет, насколько я был прав.

Я не понимал, зачем Олег так нарывается на неприятности. В следующую секунду занесенный кулак начал движение и…

И Олег улетел на тот стул, с которого его стащили, а кулак со всего размаху впечатался в стену. Затем еще и еще. Он бил до тех пор, пока кулак не стал похож на кровавое месиво, а после этого, не обращая внимания на кровь и боль, он закрыл лицо руками и зарыдал.

– Извините. Нам пора. Идем, – кивнул мне Олег, и мы торопливо покинули квартиру.

Выбравшись во двор, Олег зашарил по карманам и, торопливо вытащив сигарету, прикурил ее трясущимися руками.

– Понял? – хрипло спросил Олег.

– Много чего понял, но не все. Объяснишь?

– С тебя пиво.

Я порылся в карманах и обнаружил деньги на несколько бутылок.

– Идет.

Купив пиво, мы устроились в одном из известных мне потайных уголков нашего района. Олег посмотрел на меня и, откупорив первую бутылку, спросил:

– Что чувствовал, что понял?

– От моего друга – до фига всего. От его матери – боль, отчаяние. Потом страх и… черт его знает, что это было. Ну, а его отец – вот этого я совсем не понимаю.

– Значит, с него и начнем, – в перерывах между бульканьями донеслось от Олега.

– Я не понимаю, что с ним было. Он как будто вообще ничего не чувствовал.

– Так и есть. Он действительно ничего не чувствовал. Оглушенный болью от потери сына, он не мог уже ничего чувствовать и здраво соображать. Он пытался забыться в выпивке, а ему было нужно вовсе не это. Ему нужно было вытащить себя из этого состояния, а для этого – его надо было подвергнуть сильнейшим эмоциям. Я выбрал гнев. А можно было бы по-другому. Можно было бы, к примеру, взять в заложники его сына. Это тоже ему мозги бы вправило.

– А мать?

– С ней ты почти правильно все назвал. Боль, отчаяние, страх… Потом облегчение. Понимание, что в ее жизни еще есть смысл. Что же касается твоего друга – говорить ничего не буду. Ты уже все понял.

За то время, пока Олег говорил мне это, он успел прикончить три бутылки пива и уже откупоривал четвертую.

– В общем, готовься, паренек, – сказал Олег, – с завтрашнего дня начну тебя учить.

– Эй, я же еще не сказал, хочу ли…

– Хочешь. Иначе бы не напросился сегодня со мной, да и к родителям бы потом не пошел. Хочешь, поскольку все чувствуешь. Хочешь, потому что дуреешь с этого сильнее, чем от водки. Хочешь, потому что увидел, что я делаю с людьми и почувствовал, как у них внутри все меняется. Хочешь учиться, потому что хочешь уметь вызывать это же сам. Если я ошибся сейчас, то готов с нуля устроить тебе всю твою личную жизнь. Ну что, придется?

– Нет. Ты прав. Во всем прав. Хотя я и не понимаю, как тебе это удается.

– Поймешь. Все поймешь.

И четвертая опустевшая бутылка полетела в кусты.

Олег со скептицизмом смотрел на тетрадку с ручкой, которые я вытащил из-за пазухи.

– Это что? – поинтересовался он.

– Ты же будешь учить. Может чего записывать придется, вот я и приготовил.

Мы встретились с ним на следующий день, в том же месте, где вчера ночью он пил пиво после визита к той семье.

– Ты шутишь. Убери это и больше никогда не доставай. Не веди никаких записей о том, что я тебе буду рассказывать. Никогда. Пойми ты, это все идет, в первую очередь, от сердца и души, а уже потом от разума и здравого смысла. Здесь нет точных характеристик. Здесь нет и узколобых правил, которыми ограничивают себя те же психологи, которых ты как-то упоминал. Здесь понятия о нормальном и ненормальном размазываются до неузнаваемости, и границы между ними стираются. Вот смотри: ты считаешь, что причинить человеку жуткую, неимоверную боль это плохо?