Искусство быть родителем - Страница 15

Как бы мы ни контролировали ребенка, как бы ни следили за его жизнью, обязательно наступит момент, когда ребенок, уставший от опеки и контроля, попытается вырваться. Если он, конечно, не задавлен в первые годы жизни.

Мертвые, послушные чинные куклы, которыми делают некоторых детей – уже не пытаются вырваться. Просто живут, руководимые, водимые родителями. Живые, еще не задавленные родителями дети, пытаются вырваться. Пытаются сбросить оковы родительского контроля.

– Я водила своего сына в школу. Я водила его в музыкальную школу. Я до семнадцати лет ходила с ним в поликлинику, – говорила одна мама. – Я устроила его в институт. Теперь ему двадцать один год. Он ничего не хочет. Он связался с панками. Я боюсь, он станет алкоголиком или наркоманом…

– Меня так любили, так контролировали, что в какой-то момент я поняла, что не могу не только на одной улице – в одном городе жить с моей матерью, – говорила взрослая женщина. – Я уехала в другой город. Но и сейчас моя мать пытается контролировать мою жизнь телефонными звонками. «Почему так много тратите денег… Почему ремонт не делаете… Почему тебя дома не было, когда я звонила…» Я уехала в другой город, – потрясенно говорила эта женщина, – но меня и тут пытаются достать!

Видел ли ты когда-нибудь бешеных детей?

Я – часто.

Я видела их в школе на переменах, когда какие-то озверевшие толпы вываливались в школьный коридор и начинали носиться, как будто их годами держали на привязи.

Я видела их, когда ездила с ними на экскурсии, в походы – особенно, когда группа детей была большой, и учителя просто не в состоянии были контролировать каждого ребенка.

Они зверели. Они орали. Или кривлялись, или ржали, как умалишенные, или бегали, или дрались. Они делали то, что им запрещали в жизни. То, что нельзя было делать под постоянным надзором родителей или учителей.

Они постоянно должны соответствовать требованиям, которые им предъявляли. Они вынуждены жить в несвободе. Как животные, которых вырвали из естественных для них условий и поместили в клетки, в зоопарк.

Они и живут в клетках – в рамках наших требований, долженствований, ожидания от них каких-то действий, поступков, достижения каких-то результатов, запланированных родителями. Они все время должны быть такими, какими нам нужно. Нам – все знающим и все решающим родителям. Как же можно не взорваться когда-нибудь, чтобы хоть на миг ощутить свободу быть собой и жить так, как хочешь!

Я была знакома с одной очень интеллигентной, очень приличной, правильной семьей. Папа, деловой и очень ответственный человек, нес на себе ответственность за содержание семьи. Мама – милая, очень порядочная женщина – была занята домашним хозяйством и воспитанием детей. Две девочки-погодки были хорошо воспитаны, вежливы, культурны.

Я помню, как впервые, находясь у них в гостях, испытала настоящие угрызения совести и чувство вины – я совсем не была такой хорошей мамой, как эта женщина.

Ее дети прекрасно вели себя за столом. Они сидели с хорошей осанкой, пользовались ножом и вилкой, ели чинно, не разговаривали. Они питались диетической пищей, которую готовила мама, бульончиками и паровыми котлетками. Они пили какие-то гомеопатические таблеточки для улучшения пищеварения.

Я рядом с такой заботливой и занимающейся своими детьми мамой была просто чудовищем. У нас в доме и в помине не было никаких паровых котлеток или полезных таблеток. Моя дочь могла болтать или хохотать за столом и ножом она не пользовалась, потому что я ее к этому не приучила.

Я радовалась тогда, что моя дочь дружит с такими хорошими девочками. Они были развиты. Они посещали музыкальную школу и по несколько часов в день упражнялись в игре на фортепиано. В их комнате был идеальный порядок. Они казались мне просто идеальными детьми.

Но однажды все иллюзии по поводу этих девочек рухнули. Рухнули, что называется, в одну минуту. Дочь пришла от них потрясенная и – веселая.

– Мам, ты не представляешь, что я сегодня видела, – сказала она мне, смеясь. – Я видела, как сестры взбесились!

– Как это взбесились?

– По-настоящему, взбесились. Я, мама, даже испугалась сначала, думала, они точно взбесились…

И дочь, уже спокойнее, стала мне рассказывать.

Она была в гостях у этих правильных и воспитанных девочек, когда их мама ушла из квартиры, оставив их одних без присмотра.

– И как только дверь за ней захлопнулась и загудел лифт, то есть стало понятно, что она уехала, – они, как бешеные, стали бегать по коридору и орать. Они бегали и орали, они носились как бешеные, потом влетели на кухню, распахнули холодильник и стали есть, хватать все, что им не разрешали, пить прямо из банки майонез, заедать его маринованным огурцом. Они как с цепи сорвались! Потом они стали прыгать по мягкой мебели, потом – громыхать по клавишам пианино, потом поставили смотреть видеокассету, которую им не разрешали смотреть…

– Мам, ну они вообще… – потрясенно говорила дочь. – Я прям обалдела… Они как озверели…

Потом, работая в школе психологом, я сама часто наблюдала это бешенство, этот взрыв. Но однажды – наблюдала ситуацию такого жесткого взрыва, такого в настоящем смысле слова бешенства ребенка, которого больше никогда не видела.

Мне уже поздно вечером позвонил папа, который так заботился и опекал дочь, что она сама не могла себе косы заплести и не знала, сколько ложек сахара надо положить в чай. Он, действительно, просто жизни не давал ребенку – везде и всюду заменяя ее жизнь собой. Я много раз предупреждала его, что это кончится очень грустно для девочки и для него самого. Что рано или поздно дочь взорвется, и накопленная агрессия направится против него же – все решающего, запрещающего, контролирующего отца. Но он не хотел, не готов был услышать мои предупреждения.

– Пожалуйста, приезжай, – сказал он мне, – мне очень нужна твоя помощь. У меня с дочерью что-то случилось…

– Что случилось? – спросила я. – Почему такая срочность?

– Она, – замялся папа, как бы не решаясь что-то сказать. Потом отвлекся на что-то и я только слышала в телефонной трубке какую-то возню, приглушенные крики. – Она бьет меня! – сказал он уже с каким-то отчаянием в голосе.

И я даже не знала, что сказать – так неожиданны были его слова. Его, здорового крепкого мужика, бьет девочка-подросток!

Я приехала к нему спустя почти час. Она все еще била его.

И было страшно видеть, как маленькая, худенькая девочка бьет своего отца. Бьет с ненавистью. Бьет, находясь в состоянии невменяемости, просто – бешенства. Просто – тупо мычит и бьет!

И такая сила в ней открылась! И сколько же было накоплено в ней обид! Сколько было спрятано в ней – за ее послушанием и образом милой девочки, которая подчиняется папе, который всегда все про нее и за нее знает – негативных эмоций, несогласия, чтобы столько времени, с такой с ненавистью бить здорового мужчину!

Я долго сама была под впечатлением от увиденного. И часто рассказывала родителям об этом случае.

Не дай нам Бог довести до такого наших детей!

Не дай нам Бог!..

Они уходят от нас. Уходят, когда их терпению приходит конец. Когда уход является единственным способом освободиться от нас, от нашего назойливого участия или «педагогических» методов воспитания.

– Я ушла из дома в четырнадцать лет, когда уже не могла слышать: «У нас такая интеллигентная семья, как ты можешь это читать!» «У нас такая интеллигентная семья, как ты можешь так говорить!» «У нас такая интеллигентная семья, как ты можешь так учиться!» «У нас такая интеллигентная семья, как ты можешь дружить с такими детьми!» Я оставила их в этой интеллигентной семье, потому что просто задыхалась в ней. И решила, что сама буду жить так, как хочу, и ребенка своего буду воспитывать свободным, пусть сам выбирает, что ему читать и с кем дружить. И хоть мне было очень трудно в жизни и я много ошибок наделала и много боли испытала, пока училась жить, но я не жалею о том, что ушла. Иначе бы тоже была бы сейчас засушенной мумией и говорила бы своим детям: «У нас такая интеллигентная семья!»