Искушение злом (Обожествленное зло) (др.перевод) - Страница 5

Отец лежал весь в крови, переломанный… Клер повернула его голову. Рот был открыт, как будто папа сейчас заговорит или закричит. Остекленевшие глаза уже ничего не видели. Из спины торчали острые концы кольев, пропитанные свежей и уже запекшейся кровью.

Она трясла его и пыталась поднять. Упрашивала, умоляла и обещала, но все это уже было бесполезно. Клер чувствовала запах крови, его крови, мешавшийся с ароматом столь любимых отцом роз.

Тогда она закричала. И кричала до тех пор, пока не сбежались все соседи.

Шериф Кэмерон Рафферти ненавидел кладбища. И дело тут вовсе не в суеверии. Кэм был не из тех, кто обходит стороной черных кошек или стучит по дереву. Причина в том, что кладбищенская атмосфера противоречила его внутреннему состоянию, а Рафферти этого не переносил. Он понимал, что не будет жить вечно – как полицейский, знал, что рискует жизнью больше, чем кто-либо из тех, кто выбрал себе другую профессию. Но будь он проклят – надгробные камни и букеты увядших цветов не должны напоминать ему об этом.

И тем не менее сейчас Рафферти пришел взглянуть на могилу, а большинство могил, как правило, собирает вокруг себя компанию, превращаясь в кладбище. Это кладбище принадлежало католической церкви во имя Девы Марии и располагалось на холме в тени старой колокольни. Каменная церковь, небольшая, но крепкая, стояла здесь уже сто двадцать три года. Участок земли, отведенный для почивших католиков, был огорожен ажурной железной решеткой. Большая часть ее острых наконечников покрылась ржавчиной, а многих и вовсе не было, но кто будет обращать на это внимание?

Многие жители города были прихожанами храма Господня на улице Мэйн и лютеранской церкви прямо за углом на Поплар. Имелись и приверженцы Римско-католической церкви, которые ходили в другую церковь, а также предпочитающие возносить молитвы в храме Всех братьев. За последними было большинство.

С тех пор как в семидесятые годы число прихожан стало уменьшаться, службы в церкви во имя Девы Марии свелись к воскресной мессе. Священники из церкви Святой Анны из соседнего Хагерстауна по очереди служили у себя, а один из них приезжал в Эммитсборо на уроки в воскресную школу и следующую за ними мессу. В остальные дни недели здесь никого не было, кроме, конечно, Пасхи и Рождества. И безусловно, служба была во время свадеб и похорон. Церковь венчала людей и отпевала их. Независимо от того, как далеко забредали Ее дети, они возвращались, чтобы лечь в землю в тени колокольни.

При этой мысли Кэм, которого крестили в купели, стоявшей в церкви прямо напротив высокой статуи Непорочной Девы, лучше себя не почувствовал.

Уже наступила ночь, в меру прохладная, в меру ветреная, но небо было чистым, как бриллиант, если бриллиант может быть таким огромным. Он предпочел бы сидеть у себя на террасе с бутылкой холодного пива, разглядывая в телескоп звезды. По правде говоря, Кэм был и не против того, чтобы гнаться сейчас по темной аллее за преступником с пистолетом в руке. Адреналин в таких ситуациях зашкаливает, и осознать действительность просто не успеваешь. Сегодняшняя же прогулка по земле, под которой разлагались тела усопших, служила ему напоминанием о бренности собственного бытия.

Тут вдруг и сова заухала, заставив помощника шерифа Бада Хьюитта, следовавшего за Кэмом, вздрогнуть от неожиданности. Бад коротко усмехнулся:

– Жутковатое место… Правда, шериф?

Кэм кивнул. Сейчас ему было тридцать, он всего на три года старше Бада, и выросли они на одной улице. Рафферти встречался с сестрой Хьюитта Сарой, когда заканчивал школу, и кроме того, у них было много общих воспоминаний юности, но он знал, что помощнику доставляет удовольствие называть его шерифом.

– Днем обычно об этом не думаешь, – продолжал Бад, по-прежнему остававшийся розовощеким. Кудрявые волосы цвета соломы у помощника шерифа росли во всех направлениях сразу, хотя он постоянно мочил расческу и старался их как-то пригладить. – А вот ночью поневоле вспоминаешь все эти фильмы про вампиров.

– Здесь нет нечистой силы, Бад. Просто мертвецы.

– Верно, – согласился Хьюитт, но, судя по тону, ему хотелось, чтобы вместо обыкновенных патронов 38-го калибра его револьвер был заряжен серебряными пулями.

– Это тут, шериф.

Дорогу им показывали парень и девушка. Подростки выбрали тихое местечко – кладбище – для того, чтобы вволю пообниматься. Когда они с воплями бежали по улице, а потом стучали к нему в дверь, и тот, и другая были ужасно испуганы, но сейчас они пребывали в предвкушении чего-то очень интересного. И это предвкушение им нравилось.

– Вот здесь…

Семнадцатилетний парень в легкой куртке и стоптанных кроссовках остановился. В левом ухе у него блестел маленький золотой гвоздик – в городе вроде Эммитсборо сие можно было считать признаком глупости или отваги. Стоявшая рядом с ним девушка, участница группы поддержки местной бейсбольной команды, вздрогнула, но причитать не стала. Оба знали, что в понедельник станут в школе Эммитсборо звездами первой величины.

Рафферти посветил фонариком на перевернутое надгробье. Судя по надписи на нем, это была могила Джона Роберта Харди, 1881–1882, прожившего всего год и покоившегося под землей уже больше столетия. Сейчас место его упокоения зияло пустой темной дырой.

– Видите? Все точно так, как мы вам сказали, – парень судорожно сглотнул. – Кто-то копал…

– Да, вижу, – Рафферти наклонился, чтобы посветить в яму.

Там, конечно, ничего не было.

– Думаете, это сделали грабители могил, шериф?

Голос парня дрожал от возбуждения. Ему было стыдно за то, что он перепугался и припустился бежать, как заяц. Но как было не перепугаться после того, как они с Салли чуть не грохнулись в пустую могилу, когда валялись в траве? Он хотел, чтобы его подружка об этом поскорее забыла, поэтому продолжил со значением, очень спокойно:

– Я читал о том, как могилы раскапывают, чтобы найти там что-нибудь ценное.

– Не думаю, что здесь бы удалось что-либо обнаружить.

Рафферти выпрямился. Хотя он и считал себя весьма здравомыслящим человеком, от вида открытой могилы по коже все равно бегали мурашки.

– Отведи Салли домой, Джон. Мы сами этим займемся.

Салли смотрела на шерифа громадными глазами. Она втайне была влюблена в Рафферти. Девушка слышала, как ее мама сплетничала о Кэме с соседкой. Судя по их разговорам, молодость у него была бурной. Пока Кэм не надел форму полицейского, он носил кожаную куртку, ездил как бешеный на мотоцикле и в драке из-за девчонки чуть не вдребезги разнес бар Клайда.

Впрочем, на мотоцикле Рафферти быстро ездит и сейчас и, уж наверное, сам может завестись не хуже мотоцикла, если захочет. Он такой высокий и сложен отлично… Они выдернули шерифа из дома, и Кэм был не в этой глупой форме, как Бад Хьюитт, а как человек, в джинсах и хлопковой рубашке, рукава которой подвернул до локтей. Черные, как смоль, волосы доставали до воротника. И лицо у него такое значительное, вон какие интересные скулы… Словом, сердце Салли трепетало. А глаза у него какие! Голубые и немного задумчивые. Надо его о чем-нибудь спросить.

– Вы сообщите в ФБР? – наконец додумалась девушка.

– Мы с ними посоветуемся.

«Она несовершеннолетняя. Семнадцать лет, – напомнил Кэм сам себе и тут же добавил: – Нет-нет-нет, спасибо».

– В следующий раз, когда решите уединиться, поищите более подходящее место. В нашем городе такие есть, – это шериф Эммитсборо сказал вслух.

Салли вспыхнула.

– Мы всего лишь разговаривали!

«Рассказывай сказки».

– Даже если так, говорите где-нибудь еще, а не на кладбище. Идите домой, ребята.

Рафферти смотрел, как они идут среди надгробных камней. Прижались друг к другу и уже возбужденно перешептываются. Вдруг Салли взвизгнула и тут же взглянула через плечо на Кэма.

«Дети, – подумал он, вздрогнув, когда порыв ветра ударил по крыше старой церкви и непрочная кровля отозвалась стуком черепицы. – Ничего пока не знают о жизни».