Искупление - Страница 2

Изменить размер шрифта:

Много невзгод и горя он хлебнул – не только в детстве, но и затем в юности, – времена-то были не «вегетарианские» (наверное, поэтому поступил в мало его интересовавший горный институт, а не, скажем, на филологический факультет – там больше бы интересовались его анкетой, происхождением, а он сын «врага народа», сгинувшего в застенках), потом, когда мы часто виделись, встречались, рассказывал какие-то новые для меня детали и подробности. Все это немногословно, только потому, что к слову пришлось. Разглагольствовать не любил, стремления «держать площадку» у него никогда не было.

Приехал он в Москву из Киева – кажется, там начал писать. Решил поступить на недавно созданные Высшие сценарные курсы – сначала оказался на птичьих правах, в положении «вольнослушателя», но потом вроде бы укрепился. О его тогдашних делах в кино я еще кое-что расскажу, хотя они меня впрямую не касались, – главным предметом наших постоянных встреч стала прочитанная мною его проза, она и для него была главным делом в литературе.

Я спросил, почему он хотел, чтобы его рассказ прочитал я. Он сказал, что в Киеве очень почитали Виктора Некрасова, а из того, что писали о нем, ему понравилась какая-то моя статья (выяснилось, что он много читал и много читает), и он решил, что я тот человек, который способен оценить его рассказ. Не могу тут правды ради умолчать о том, что в одной из своих статей, напечатанных в Берлине, он объявил Некрасова пособником антисемитов, – этот не имевший под собой никакой реальной почвы злобный выпад вызвал у меня, как бы поделикатнее выразиться, чувство крайнего удивления.

Горенштейн не сказал мне, почему отправился со своим рассказом в «Знамя». Но выяснилось, что рассказ им предлагать он не будет (похоже, что ему не понравилось, как разговаривали с ним). Я поддержал его: «Там ваш рассказ не понравится, его не напечатают». И обещал рекомендовать рассказ туда, где есть шанс, что его опубликуют.

Рассказ я предложил «Новому миру» – все-таки я был, как говорилось тогда, «новомирским» автором, постоянно там печатался, всех хорошо знал, во всяком случае тех, кто занимался прозой – Асю Берзер и Инну Борисову (с Инной мы вместе работали в «Литературке», когда ее возглавлял Сергей Сергеевич Смирнов) – и критикой. Забегая вперед, скажу, что, когда в «Слове» выходил трехтомник Горенштейна, редактором издания была Калерия Николаевна Озерова, работавшая тогда в отделе критики «Нового мира». Рассказ понравился Борисовой и Берзер (их поддерживал, как я знаю, Александр Марьямов) – они оценили дарование Горенштейна, расположились к нему. К моему удивлению и сожалению, на более высоких этажах редакционной иерархии рассказ (кто и почему, не знаю) отвергли. Но Горенштейна расположило доброе отношение к нему Борисовой и Берзер, их поддержка – он был уверен в своей силе, в своих способностях, но все-таки чувствовал себя еще «начинающим», нуждающимся во внимании и доброжелательности. Хорошо написал об этом когда-то Лев Озеров: «Талантам надо помогать. Бездарности пробьются сами». Горенштейн принес Борисовой и Берзер еще свою повесть «Зима 53-го года». И снова осечка, ничего не получилось. Тогдашний ответственный секретарь журнала на заседании редколлегии заявил: «О печатании повести не может быть и речи – не только потому, что она непроходима. Это не вызывает сочувствия к авторскому видению мира. Шахта, на которой работают вольные люди, изображена куда страшнее, чем лагеря; труд представлен как проклятие; поведение героя – сплошная патология...» И даже строго осудил поклонников Горенштейна в редакции – Борисову и Берзер: «Талант автора сильно преувеличен в известных мне устных отзывах».

Последствием этого была странная история, природу которой я не могу до конца разгадать и сейчас. Он отрезал себя от читателей. Не только перестал предлагать свои вещи для публикации – с этим, с людьми, писавшими долгое время в стол, я сталкивался. Но это было нечто другое – он отторгал вообще читателей. Быть может, это была ставшая привычной реакция человека, часто натыкавшегося на недоброжелательство окружающих, привыкшего к своей роли «отщепенца», прятавшегося в нее, как улитка. Случай это был уникальный: пишущему человеку читатели нужны – в сущности, он для них старается. Иногда эта жажда пробиться к читателям может сыграть с автором даже злую шутку. Я дружил с известным астрофизиком Иосифом Шкловским – почти каждый год в феврале мы ездили в дом творчества в Малеевке, ходили там на лыжах, сидели за одним столом. Он был прекрасным рассказчиком, много интересного рассказывал, и я и еще некоторые общие наши друзья стали его уговаривать, что он должен записать свои рассказы. Он этим и занялся. Но, написав мемуарные рассказы (очень хорошие!), он стал распространять их – видно, ему это было очень нужно, жаждал читателей. Сначала среди временных обитателей Малеевки. Это было неопасно – все-таки среда, далекая от той, которую он довольно нелицеприятно описывал. Но его заинтересованность в расширении читательской аудитории стала столь пылкой, что я понял: нет, на этом он не остановится. И даже предостерег его, чтобы он не вздумал распространять свои сочинения в описываемой им профессиональной среде, – будет скандал. Но остановиться он уже не мог. Когда шли выборы в академики, обиженные им читатели набросали ему черных шаров. Правда, к чести его должен сказать, что отнесся он к этому со смехом. Ему важнее было заполучить побольше читателей, пусть среди них будут и обиженные им. История эта забавна, но основа у нее типическая. У Горенштейна она была противоположного свойства. Это был явно феноменальный случай. Я, входивший в число первых читателей его прозы, от него знавший, кому еще он давал читать написанное, могу твердо назвать только нескольких человек: Юрия Трифонова, Виктора Славкина, Марка Розовского. За давностью лет я мог, конечно, кого-то и позабыть, но уверен, что это были еще три-четыре человека, не больше.

Были еще какие-то театральные режиссеры, с которыми он общался, которые вызывали у него интерес, но это уже находилось за пределами моего непосредственного опыта. Он рассказывал мне, что у него есть идея по-своему выстроить и поставить шекспировские хроники. Ничего не вышло, но он был увлечен этой мыслью, этой идеей, и, мне кажется, она подтолкнула его написать пьесы «Детоубийца» и «На крестцах», которыми он занимался последние годы, – своего рода исторические хроники русской жизни. Все-таки это получились пьесы для чтения – спектакли, поставленные по «Детоубийце», не очень радовали.

После неудачи в «Новом мире» я решил попытать счастья с рассказом Горенштейна «Дом с башенкой» в «Юности». Некоторые зацепки для этого у меня были. Я хорошо знал сотрудников этого не так давно возникшего журнала. Дело в том, что они до того, как получили помещение для редакции на Поварской, размещались в одной комнате у нас в «Литературке», где я тогда работал. И вместе с нами кормились нехитрой снедью: бутербродами, кофе и чаем – в общем редакционном буфете. А это, что бы на сей «приземленный счет» ни говорили, как-то влияет и на возникающие литературные отношения. Прозой в «Юности» занималась Мария Лазаревна Озерова (для меня она была не только буфетной знакомой, ее муж Виталий Михайлович Озеров стал главным редактором журнала «Вопросы литературы», где я работал после того, как по указанию заведующего отделом культуры ЦК Поликарпова, который ни разу меня в глаза не видел, меня выставили из «Литературки»). Потом так случилось, что мне пришлось иметь дело с Полевым, который сменил Катаева на посту главного редактора «Юности». На «Мосфильме» (где я был членом сценарно-редакционной коллегии творческого объединения писателей и кинематографистов) меня попросили стать редактором фильма, который снимал режиссер Дамир Вятич-Бережных. Сложились внутри этого киношного «треугольника» (автор экранизируемого произведения – режиссер – редактор) такие отношения, что мне казалось, что к моим замечаниям и советам Борис Николаевич относился с более доброжелательным вниманием, чем к соображениям режиссера. И я самонадеянно подумал, что моя рекомендация «Дома с башенкой» может быть для Полевого не лишней. Что было в действительности, не знаю, не выяснял. Фридриху же в редакции рассказали, что рассказ решил печатать Полевой, не посчитавшийся с мнением ответственного секретаря, который был против публикации. «Дом с башенкой» был напечатан в шестом номере «Юности» в 1964 году. Внимательные читатели рассказ заметили – он явно выделялся. Напрашивается строчка из Бориса Слуцкого, ставшая почти присловьем: «Широко известен в узких кругах». Но в данном случае она не годится: тогда «Юность», как и «Новый мир», были не «узким кругом», а самыми популярными, самыми читаемыми журналами. Потом – а годы уже прошли немалые, – когда в разговорах о литературе всплывало имя Горенштейна, кто-нибудь непременно вспоминал: «А это автор „Дома с башенкой“, который был напечатан в „Юности“...» Фридрих особых восторгов не выражал, но, кажется, был рад публикации «Дома с башенкой» – во всяком случае, преподнес мне номер журнала с дарственной надписью.

Оригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com