Искатель. 2013. Выпуск №9 - Страница 43

Вдруг произошло то, чего никто не ожидал.

— Сымай кресты! — заорал главарь.

— Сымай кресты! — еще громче заорал его сообщник.

— Сымай кресты! — подхватил третий бандит.

Они ринулись на шеренгу, как волки на ягнят. «Беркут» понимал, что главное лицо в нашей группе — священник, который, во-первых, отвечает за всех нас, а во-вторых, является для нас примером. «Беркут» приблизился к нему, лязгнул затвором автомата и прицелился прямо в лицо; глаза его горели лютой злобой.

— Сымай — пристрелю! — зарычал он.

Лицо батюшки напряглось, как будто ему предстояло прыгнуть с большой высоты. Он обеими руками взялся за светлый с матовым оттенком крест, который висел у него на груди.

— Я пастырь и не могу без креста, — преодолевая отвращение к бандиту, сказал он.

— Можешь! — пролаял кавказец. — Сымай!

— Зачем он тебе?

— Я хочу его рас-топ-тать! — напирая на каждое слово и стараясь как можно сильнее ранить священника, прорычал бандит.

— Он предназначен не для этого!

— Нет, как раз для этого! Сымай! — вновь заорал он.

— Не сниму! — дрожащим голосом сказал батюшка.

— Тогда прощайся с жизнью! — прокричал бандит; он вскинул автомат и выстрелил в священника; очередь прошла в одном сантиметре над его головой, сбив скуфейку.

Батюшка от неожиданности и от страха присел, но креста из рук не выпустил; лицо его сильно побледнело.

— Счытаю до трех! — рявкнул бандит. — И стреляю прямо в лоб! Раз! — Он чуть помедлил. — Два! — После краткой паузы он поднял дуло автомата, целясь в лоб нашему батюшке.

Тот не выдержал и дрожащими руками снял с себя крест.

— Бросай на зэмлю! — приказал бандит.

Батюшка бросил.

— Топчи!

Батюшка наступил на крест ботинком.

— Вот так! Хароши прымер!

Лицо кавказца исказила зловещая улыбка.

— Все, все сымайте свои кресты! — пуще прежнего заорал он. — Иначе всех перестреляем!

Он дал длинную очередь поверх наших голов.

Два его сообщника между тем терзали других паломников, угрозой и грубой силой принуждая их снимать с себя нательные кресты. Сняли все женщины, сняли все мужчины, сняли все подростки. И все по приказу бандитов растоптали их. Это произошло в течение каких-нибудь двух-трех минут.

Остались только три человека, которые не сняли кресты: моя мама, я и Сережа, юноша лет пятнадцати, которого я давно знаю, так как мы часто встречались в храме — мы стояли в самом конце шеренги и до нас еще не дошла очередь.

В этот момент один из бандитов, расправившись с очередным паломником, подошел к маме.

— Сымай крест! — рявкнул он.

— Ни за что!

В словах мамы слышалась такая уверенность, такая сила, такая убежденность в своей правоте, такая непоколебимая вера истинного христианина, что бандит опешил. Он сделал шаг назад и внимательно посмотрел на маму. Мама, не дрогнув, встретила его взгляд. В нем бандит не увидел ни слабости, ни растерянности, ни животного страха, которые встречал на лицах других паломников.

Он секунду помедлил, продолжая изучать мамино лицо, крепче сжал цевье автомата, а потом шагнул ко мне:

— Ну, а ты? Сымешь?

— Нет! — смело ответила я, глядя прямо в глаза бандита. — Я не отрекусь от Христа! Потому что я люблю Его!

Бандит был поражен, услышав мой ответ. Он даже не нашелся, что сказать, только хмыкнул и, сделав еще один шаг, обратился к Сереже:

— А ты?

— Как Машутка, так и я! — звонким голосом воскликнул Сережа.

Свидетелями этой сцены были не только паломники, но и другие два бандита, которые приблизились к концу шеренги.

Главарь закинул автомат на ремне за спину, то же самое сделали и его сообщники.

— Дураки! — громко крикнул главарь. — Дураки! Ха-ха-ха!

Он грубо захохотал.

— Ха-ха-ха! — загоготали его сообщники.

— А эти трое — молодцы!

Главарь кивнул в нашу сторону.

— Молодцы! — повторил он.

Кавказцы, громко стуча ботинками по асфальту, галопом понеслись прочь. Невдалеке на обочине дороги стоял бронетранспортер. Они вскочили на машину и через люк нырнули в ее чрево. Бронетранспортер взревел, выпустив синеватое облако дыма, сорвался с места И помчался по шоссе. Через двести-триста метров он свернул на проселочную дорогу, волоча за собой густой сизый шлейф пыли. Вскоре пыль исчезла, но бронетранспортера уже не было видно.

Это случилось в хрущевские гонения на Церковь. Я служил в то время в городе Красноярске, в Покровском храме. Не только я, но и все прихожане знали: вот-вот его закроют. Я обратился к ним с пастырским словом: «Давайте защищать наш храм! Какие мы будем христиане, если отдадим святыню на поругание безбожникам! Какой ответ дадим Господу, если будем молчать?!» Паства меня поддержала. Окрыленный успехом, я написал листовку, в которой призывал верующих не отступать и держаться до конца. Листовка попала в руки уполномоченного по делам религий. Он вызвал меня к себе и сказал, чтобы я в двадцать четыре часа покинул город. Иначе — тюрьма.

Куда ехать? Взял билет до Новосибирска, там у меня были знакомые верующие. Они сказали, что у них оставаться нельзя. «Поезжай в Ташкент, — посоветовали они, — там живет один хороший батюшка, будешь с ним служить». Батюшка оказался и в самом деле любвеобильный: приютил меня, обогрел ласковым словом, стали вместе служить. Прошло несколько дней. Думаю: «Слава Богу, все нормально». Да не тут-то было. Вдруг батюшку вызвали в исполком. Приходит, убитый горем. «Беда, — говорит, — брат, даже и сообщать не хочется». — «Что такое?» — «Сказали: пусть немедленно уезжает, иначе мы его арестуем».

Я первым же рейсом вылетел в Москву. Почему в столицу? Сам не знаю. Мне было все равно куда. В Москве у меня не было ни одного знакомого. Где приклонить голову, ума не приложу. Еду в метро. Смотрю: монахиня, вид не очень радостный. «Ты гонимая?» — спрашиваю. «Да». — «Я тоже. Как быть?» — «Поедем в Сухуми. Туда едут все гонимые монахи».

Купили билеты на поезд и приехали в Сухуми. Здесь я познакомился с монахами из Глинской пустыни. В них я нашел братьев по духу. Они жили в горах. «Пойдем с нами, — предложили они. — Тебе у нас понравится. В городе ты завянешь. Да и милиция не даст покоя».

Я согласился.

И вот мы пошли в горы. Шли двое суток. Горные хребты, уходящие своими вершинами к облакам, быстрые реки, пенящиеся на камнях, узкие опасные тропы, серебряные водопады, густолиственные чинары — Кавказ поразил меня. Мы пришли в такие дикие места, куда и охотники, наверно, не заглядывали. Зато сюда не достигала рука чекистов.

У братии было девять готовых келий, одну выделили мне. О чем было мечтать? Еще недавно я был бездомный бродяга и не знал, что будет со мною не то что завтра, а в следующую минуту; меня Могли в любой момент схватить и заключить в темницу, обо мне некому было хлопотать, чтобы вызволить оттуда, а денег, чтобы откупиться, у меня не было, одним словом, все было неопределенно — и вот, по неисповедимой воле Божией, я, молодой иеромонах, оказался на Кавказе, среди своих по духу людей, и у меня есть жилье!

В самой большой келье была церковь. Один раз в неделю мы служили Божественную Литургию. Облачений хватало на всю братию.

В порядке очередности, обязательно по двое, ходили в город за продуктами, свечами, духовной литературой — да мало ли чего нужно девятерым мужчинам. Однажды мы с иеромонахом Августином, плотным, кряжистым мужчиной лет сорока пяти, с темными, несколько удивленными глазами, возвращались в нашу горную пустынь. На плечах у нас были тяжеленные, килограммов по тридцать пять-сорок, рюкзаки. До пустыни оставалось километра три или около этого: расстояние небольшое, но, пожалуй, самое трудное — все вверх и вверх.

— Иди вперед, — сказал я своему спутнику, скидывая рюкзак на землю и садясь рядом с ним, — а я немножко отдохну и добреду один.

— Тропу помнишь? — спросил отец Августин.

— Как не помнить? — Я вытер со лба обильный пот. — Не первый раз иду.