Искатель. 2013. Выпуск №1 - Страница 36

— Вы уже делали…

— Вторично, чтобы не было сомнений. Я разговаривала с Володимером утром и… — Мирьям покачала головой, — просто поражена: он вспомнил все, что происходило с ним, когда он жил у нас. Имена врачей, медсестер, санитаров. Разговоры, которые с ним пытались вести. В последнее время он почти ничего не понимал, и я не представляю, как можно вспомнить, причем детально, то, что еще вчера сознанием не воспринималось. Игор, это уникальный случай, и вы, пожалуйста, убедите отца, чтобы он не терял с нами связи, необходимо продолжить наблюдение. Я написала семейному врачу, письмо вы получите на диске вместе с эпикризом, но… вы понимаете… невозможно дать гарантии, что болезнь не вернется.

— Тами… — перевел Игорь разговор. — Я видел, ее перевели в другую комнату.

Лицо Мирьям потемнело.

— Да, ближе к холлу.

— К ней можно?

— Почему нельзя? — удивилась Мирьям. — Слава Богу, с Тами все в порядке. То есть в порядке, насколько это возможно в ее состоянии. Чуть выше виска остался небольшой рубец, но его прикрыли волосами, он и не виден. Володимер был у нее незадолго до вашего прихода, они разговаривали, и Тами, что меня приятно удивило, не молчала, как обычно, а о чем-то рассказывала. Они — Тами и ваш отец — нашли, как говорится, общий язык, и это радует. Я хотела бы, чтобы Володимер и потом, когда вернется домой, не забывал…

— Он не забудет. — Разговор об отце и Тами был Игорю неприятен, он не знал, как сложатся события, не представлял, как вести себя с отцом, его тяготило неожиданное, глупое и бессмысленное соперничество. Как в дурном мексиканском сериале: отец и сын влюблены в одну женщину, а она…

Да. А она?

— Хорошо, — сказала Мирьям. — Идите, до ужина есть время.

Солнце светило в глаза, но Игорь сразу увидел женский силуэт на фоне окна.

— Добрый день, Тами.

Ответа он не получил. Тами знала, что он здесь, он знал, что она знала. Пальцы ее ловко управлялись с вязальными спицами.

Тами неотрывно смотрела на Игоря и — так ему показалось, а может, только захотелось, чтобы это было так, — что-то хотела сказать своим взглядом. Или прочитать что-то в его мыслях. Будто поняла, о чем он думал. Будто он сам это только что понял, а поняв, упустил, и мысль перетекла к этой женщине по возникшему в воздухе невидимому, но определенно материальному каналу.

Он подошел ближе и тихо произнес, надеясь, что говорит с самим собой и для Тами его слова будут невнятным шорохом, воздушной волной, звуковым фоном:

— Я люблю вас. Я вас очень люблю.

Он не назвал имени. Услышав свое имя, Тами прислушается и к словам. Он этого не хотел.

Тами вязала довольно сложный фрактал, смотрела на Игоря, но видела, наверно, узор, рождавшийся под ее пальцами.

— Извините, — сказала она. — Вы не могли бы отойти в сторону? Вы загораживаете мне свет.

Игорь не мог загораживать свет, стоя между Тами и дверью. Какой свет она видела? Свет какого мира? Не говорила ли Тами сейчас с другим Игорем? Может, вообще не с ним, а с кем-то, кто в ее мире стоял сейчас между нею и окном, загораживая свет? Там, в ее мире, она была зрячей? Кого она видела?

Игорь подошел ближе, чтобы лучше расслышать, если Тами скажет еще что-то. Она сказала. Опустила вязанье на колени, спицы сжала в кулачке и произнесла так тихо, что Игорь лишь угадал сказанное, а может, не угадал, а придумал по созвучию, и на самом деле Тами сказала совсем не то, что он услышал:

— Я вас тоже люблю.

Кому это было сказано? Ему? Отцу, за которого Тами, не видя, могла его принять? Или кому-то третьему, кто в другом мире, где она была зрячей и могла любить, как любая другая женщина, только что произнес слова любви?

— Тами…

Он хотел, чтобы она в ответ назвала его имя, чтобы он понял, что она понимает.

Он не мог заставить себя выговорить «люблю» еще раз. Боялся? Игорь не хотел признаваться себе, что это так, но он действительно боялся. Боялся, что Тами промолчит, и это станет приговором. Боялся, что она ответит, и он не поймет, к нему ли обращены ее слова, и это тоже станет приговором, еще более тяжким, поскольку неопределенность страшнее знания. Боялся, что она ответит и назовет имя — не его и не отца, а другого, человека из иной ветви многомирия, той ветви, где она пребывала большую часть времени и где за окном сидели на деревьях большие красивые птицы с розовыми клювами.

Он повернулся и вышел. Постоял в холле, приходя в себя, и направился к отцу — помочь ему собраться, хотя папа наверняка уже сложил в чемоданчик свои немногочисленные пожитки.

— Все не так, — сказал Эхуд. Разговор происходил в лаборатории, Игорь приехал на работу в первый раз после отпуска, который он взял, чтобы присмотреть за отцом первое время после возвращения из «Бейт-Веред» (это оказалась лишним, отец прекрасно себя чувствовал, во всем ориентировался и после возвращения домой успел несколько раз съездить к себе на фирму, где произвел фурор, но о возвращении на прежнюю должность, как оказалось, не могло быть и речи).

Эхуд, не видевший друга почти месяц (звонил несколько раз, но в разговоре был немногословен и, справившись «о делах», сворачивал беседу), выглядел уставшим настолько, что даже не поднялся из-за компьютера, когда вошел Игррь, только обернулся, пожал руку и опять уткнулся в клавиатуру, впечатывая формулы в уже написанный текст.

Игорь сел за свой стол, включил компьютер, повертел в руках несколько пришедших с обычной почтой конвертов (препринты — один из Гарварда и три от Квята), удивился странному, как он считал, поведению друга и спросил:

— Что не так?

Сказать он хотел другое, ну да ладно, о личном они успеют поговорить за чашкой кофе после обеда, а сейчас — дела, которые накопились, пока Игорь приводил в порядок растрепанные чувства. Каждый день приезжал в «Бейт-Веред» втайне от отца (подозревал, что отец делал то же самое, когда под предлогом «прогуляться и подышать воздухом» исчезал из дома часа на два, обычно в предвечернее время), садился рядом с Тами, следил, как двигались ее пальцы, рассматривал новое вязанье, которое все меньше напоминало фракталы и становилось скорее хаотическим набором разноцветных нитей, подобранных с удивительным цветовым ощущением гармонии, но без какого бы то ни было физического или геометрического смысла. Иногда Тами поднимала на него взгляд, но он не мог понять, чувствовала ли она его присутствие. У него больше не было ощущения, будто Тами видит, — взгляд женщины оставался если не пустым, как у слепых, то неопределенным, как у человека, глубоко о чем-то задумавшегося и отрешившегося от окружающего мира: наверно, так смотрят впавшие в нирвану индусы, но судить об этом наверняка Игорь не мог. За все время Тами не сказала ему ни одного слова, и он не пытался больше говорить о любви.

«Иногда, — думал он, — неопределенность лучше полной ясности». Раньше он думал иначе, но сейчас знал точно: неопределенность оставляет надежду, а знание безнадежно, даже если правильно. Если Тами действительно произнесла «я вас люблю», обращаясь к нему — что тогда? Ничего.

Он мог часами повторять «Я люблю вас, Тами», а она отвечать «Да» — ничего не изменилось бы. Он не мог поднять ее на руки и унести из «Бейт-Веред» домой, потому что она привыкла к этой комнате, коридору, холлу, звукам и даже, если на то пошло, к пище, и любое изменение, по словам доктора Мирьям, привело бы к катастрофическому ухудшению ее состояния. Тами была цветком, взращенным на почве, из которой ее невозможно было пересадить, не причинив непоправимого ущерба.

«Любовь? — как-то проронила Фанни. — Тами может умереть от любви, Игор. В прямом смысле, если вы понимаете, что я хочу сказать. Она живет, потому что в ее жизни все одинаково. То, что случилось в ту ночь, — ужасное исключение, и не дай Бог, если что-то такое повторится. Аутисты редко доживают до старости».

— Так что же не так? — повторил Игорь, когда компьютер загрузился и почтовая программа показала шестьдесят девять писем, большую часть которых можно было удалить, не просматривая, что Игорь и сделал.