Искатель. 2011. Выпуск № 12 - Страница 32
— Вы полагаете… — догадался Беркович.
— Сейчас не проверишь, — пожал плечами Вайншток. — Модель могла возникнуть внутри кресла, это статистический процесс, подчиняется принципу неопределенности, так что… Извините, я непонятно выражаюсь?
— Непонятно, — буркнул Беркович. — Вы знаете, откуда брались куклы? Кто все это делал?
— Вас интересует — кто?
— Тот, кто устраивал эти представления, убил человека, — напомнил Беркович.
Вайншток поднял на Берковича усталый, ничего не выражавший взгляд, долго смотрел, шевелил губами. Наконец повторил:
— Убил человека… Наверно, можно и так считать.
— Кто? — повторил Беркович. — Вы это знаете. Или считаете, что вам это известно.
— Если бы я нашел вторую модель… Послушайте, у полиции большие возможности. В тот день Рина с Натаном снесли старое кресло вниз и оставили у мусорного ящика. На следующее утро, Натан это говорил, кресла около ящика не было. Кто-то из жильцов дома его забрал. Полиция могла бы осмотреть квартиры. Уверен — нашли бы.
— Могу представить, — усмехнулся Беркович, — как я прошу судебное решение осмотреть… сколько в доме квартир? Двадцать четыре? Да, осмотреть двадцать четыре квартиры с целью обнаружения старого кожаного кресла, внутри которого каким-то образом оказалась каменная кукла.
— Я понимаю… Можно иначе. Не осматривать. Просто спрашивать: кто взял старое кресло? Правда, могут и не сказать. Или не отдать — ведь кресло придется сломать, модель внутри.
— Вы не ответили на вопрос: кто это сделал? Вы знаете. Или считаете, что знаете.
— Не тот вопрос… — пробормотал Вайншток. — Кто — не тот вопрос. Вопрос: как?
— Как? — спросил Беркович.
— Но сначала надо спросить: почему?
— Послушайте, — Беркович понимал, что должен говорить спокойно, не раздражаться, не показывать нетерпения, иначе Вайншток замкнется, он и так обдумывает каждое слово, чтобы, не дай Бог, не сказать лишнего.
— Послушайте, — повторил Беркович, — если я спрошу «почему?», вы, наконец, ответите или придумаете еще один вопрос, например, где?
— Знаете, — печально проговорил Вайншток, — чего я больше всего не люблю в детективных романах? В том числе классических. Даже у Кристи или Карра. Финальную сцену: сыщик и подозреваемые.
Беркович тоже не любил, когда перед финалом действие останавливалось, Пуаро или доктор Фелл становились в позу и начинали долго и подробно излагать ход своих мыслей.
— Я всегда пропускал лекции, — сказал Вайншток. — В институте пропускал, потому что заранее читал учебник и решал задачи, мне было скучно слушать уже понятное, и меня пару раз чуть не исключили за пропуски.
— Я готов послушать лекцию. — Беркович уселся удобнее, положил ногу на ногу, показывая, что намерен просидеть долго, может, даже до утра, если хозяева его не прогонят. А если прогонят — он уйдет, у него нет полномочий проводить в этой квартире больше времени, чем того требуют приличия.
Вайншток потянулся к сушилке, снял две чистые чашки, а грязные — со стола — поставил в раковину. Ему пришлось встать, чтобы принести закипевший чайник. Не спрашивая, налил Берковичу кофе — крепкий, ароматный, — пододвинул сахарницу, блюдце с дольками лимона, подумал, спросил:
— Что-нибудь перекусить? Маша нам быстро что-нибудь…
— Потом, — отказался Беркович. — Сначала лекция. Сеанс магии с последующим разоблачением.
— Разоблачением?
— Убийцы, — пояснил Беркович.
— Вообще-то, — вяло проговорил Вайншток, — в хорошем детективе сыщик делает выводы сам, а не…
Он замолчал и долго смотрел Берковичу в глаза. Не мигал. Думал. Что-то для себя решал? Беркович ждал. Вайншток опустил наконец взгляд и сказал:
— Это я убил Натана.
— Вас, — напомнил Беркович, — в тот день не было в стране.
— Конечно, — горько проговорил Вайншток, — создал себе алиби.
Беркович молчал.
— Черт возьми! — вскричал Вайншток и ударил кулаком по столу с такой силой, что подпрыгнуло блюдце. Стоявшая на нем чашечка опрокинулась, кофе разлился, темная лужица была похожа на ущербную злобную луну с одним глазом и кривым ртом. — Я не мог знать, что так получится! Я понятия не имел, какой окажется следующая модель! Мне и в голову не могло прийти, что… Да, я подозревал, что в тот день… Но не мог знать точно — меня смущало плато между первым и вторым явлениями. Думаете, я мечтал создать себе алиби? Какого черта! Дата конференции была объявлена в октябре, я послал тезисы доклада, мне отвели время! В тот день у меня был разговор с Лисовским — это физик из российского ИТЭФа — о принципах квантовой запутанности. Вселенная — самая сложная из известных нам квантовых систем, и возможности запутывания в ней почти бесконечно велики, особенно если учесть… простите, старший инспектор… Вечером позвонила Маша и сказала… Кажется, со мной случился обморок. Слава богу, никто не видел — я был у себя в номере, переодевался перед вечерним заседанием. Сразу сказал себе: это из-за меня. Я — убийца.
Все-таки он играл. В партере сидел только один зритель, правда, очень внимательный, и для него Вайншток разыгрывал если не представление, то сцену из детективного романа, где убийца посыпает голову пеплом и смотрит в глаза сыщику преданным взглядом.
— Гриша, — мягко произнес Беркович, положив ладонь на холодную руку Вайнштока, напрягшуюся под его пальцами, — я хочу, наконец, послушать лекцию. Вы утверждаете, что Натан погиб по вашей вине. Я хочу понять, насколько эта вина велика. Как квалифицировать смерть Альтермана. Несчастный случай? Попытка покушения? Если второе, нужен мотив. Если первое — нужно объяснение. Я не физик, а из того, что мне рассказал Рик, далеко не все понял. Давайте с самого начала, хорошо? И, если позволите, я включу диктофон.
Он положил телефон на середину стола.
— Хотите, я начну, если вам трудно? Примерно так. В этой истории есть два взаимовлияющих фактора: квантовая физика и человеческая психология. И неизвестно, что важнее.
— Известно, — тихо произнес Вайншток и убрал руку из-под ладони Берковича. — Оба важнее. Помните… Или нет, наверно, не помните — был у философов-марксистов важнейший вопрос — что первично: материя или дух. Физика или психология. На самом деле нет вопроса — дух и материя равноправны. И будь иначе, Натан был бы сейчас жив…
— Он очень любил Лею. Позволял дочке быть собой, если вы понимаете, что я хочу сказать. Рина время от времени пыталась насадить в семье дисциплину, ей было трудно с дочерью, которая уже лет в пять сама решала, что ей надеть в детский сад и ходить ли босиком по холодному полу. Она — в отличие от большинства детей — не терпела повторений. Девочки собирали коллекцию Барби, и у Леи была Барби — одна-единственная. Кукол было много, все разные. Зимой она сама сложила их в коробку и выставила на балкон. Вы видели, я знаю, Маша рассказывала. Хочу сказать, что у Леи с Натаном были особые отношения. Он потакал ее капризам, но держал в строгости.
Извините, старший инспектор, что перескакиваю с пятого на десятое. Хочу, чтобы рассказ был последовательным, как ряд натуральных чисел, но нервы… не получается. Вы потом склеите запись, переставите эпизоды, выстроите логическую последовательность.
Когда Натан потерял работу, Рине пришлось вкалывать сразу на двух: кассиршей в супермаркете, и еще социальная служба подкидывала подработку — помогать старикам, ну, знаете, в магазин пойти за продуктами, приготовить что-ни-будь, квартиру прибрать… Натан пытался устроиться, но… Вроде бы не такой уж большой возраст — сорок девять ему в этом году, но в хайтеке и молодым трудно устроиться, а под пятьдесят… Впал в депрессию, Рина паниковала, Лея стала неуправляемой, грубила, переходный возраст… Надо было что-то предпринимать, невозможно жить на антидепрессантах, а Натан глотал их пачками, и ему становилось только хуже. Перестал по утрам вставать с постели: зачем, мол, если все равно делать нечего? Его даже охранником не брали из-за сильной близорукости, не могли доверить оружие. Не взяли даже дворником, он пытался устроиться… Точнее, взяли, но после первого рабочего дня выгнали — он не смог… Привык к одному стилю жизни, а тут… Дело не в том, что ему было стыдно махать метлой, хотя и это тоже, наверно. Он подметал, а думал о другом. И половина мусора оставалась на дороге. В общем, дворника из него тоже не получилось.