Искатель. 2009. Выпуск №10 - Страница 41

Судья была удовлетворена: не надо было ничего доказывать.

Выступил прокурор, который за то, что я «раскаиваюсь в содеянном», «способствую установлению истины», просил назначить мне наказание условно.

Адвокат, которого ни я, ни парень, что остался в камере, — это был адвокат по назначению — не видели, согласился с прокурором.

После слов судьи:

— …Приговорить… Возможно исправление без отбытия наказания… Считать наказание условным… Освободить в зале суда…

Щелкнул замок наручников.

Я оказался на свободе.

Свобода! Разве мои чувства передашь? Когда столько лет парился за решеткой, пахал в цеху, мучился, столько положил сил, чтобы преодолеть колючую проволоку, и вот наконец-то я дышу полной грудью!

Что-то разогнулось во мне, и спустя несколько минут я уже был вне видимости конвоя.

Конвой на автозаке поехал отдавать документы в изолятор. Милиционеры радовались тому, что не пришлось до вечера куковать со мной в суде, а потом везти меня обратно.

Я понимал, что через час-другой в изоляторе спохватятся и подымется переполох. Конвой отдаст документы, пройдет проверка, и тайное сделается явным.

Вставал вопрос: что делать?

Куда податься?

К Бурышеву? Но зачем? Полмиллиона он вернул крестьянам во время следствия…

В зону, забрать векселя?

Но разве сумел бы я сделать шаг по колонии, в которой меня знала каждая собака.

Подкараулить Пони?

Он сразу бы клюнул! Но вот отдал ли бы мне векселя, это было сомнительно…

И я, пока не стемнело, поспешил на вокзал… Надо было скорее убираться из Воронежа.

На Украину, решил я. А там достану украинский паспорт — и в Чехию! И за дело! Хватит прозябать…

Мои должники — новоявленные домовладельцы — ждали своей очереди…

Но как двигаться в черной робе?

На ближайшей стройплощадке в бытовке снял с вешалки рубашку, брюки, повесил на крючок робу и, захватив ботинки, оставил свои. Я почувствовал при этом, как горят щеки. Замечу, я воровал впервые в жизни. До этого я только проучал лохов и проходимцев, но никогда не крал.

Попросил пожилую проводницу пустить меня в тамбур поезда, уходящего на юг.

— Уголь мне для печки натаскаешь? — спросила она.

Я согласился.

Знал, что на станции Чертково с одной стороны железнодорожного пути территория России, а с другой — Украины.

Искать другой дороги не надо. Только сверни с перрона направо по ходу поезда.

Я приник головой к стеклу и забылся. Мне рисовался Крещатик в Киеве, Карлов мост в Праге, Статуя Свободы в Нью-Йорке…

Какой шок пронизал меня, когда в тамбур покурить вышел…

Кто бы вы думали?

Не поверите.

Я тоже своим глазам не поверил.

Шатун.

Футбольная команда ехала на матч.

— А, попался, — зашипел Шатун. — Ребята! Это мошенник! Мочите его!

— Обижаете, и ни какой я не мошенник! — возмутился я.

Но меня сбили с ног. И уже удары защитников, полузащитников, нападающих посыпались не по мячу, а по моим бокам.

— Сволочь! Я из-за тебя… — летело с губ Шатуна.

— Что вы к нему?! — прибежала проводник.

На ближайшей станции меня сдали милиции. И свобода снова замелькала передо мной миражом.

На суде я увидел крестьян. Вы думаете, я их пожалел? Нисколько… Мне было обидно, что у нас в России сплошь такие вахлаки… Им пальчиком перед носом помаши, и они готовы… А будь у них голова на плечах, никогда бы не отдали деньги первому встречному… Понимаю, сами захотели надуть… Рыбаков? Он тоже раскатал губы… Пахан? Его, говорят, когда все выплыло, уволили…

Меня мотало по колониям. Я забывал чешский, польский и английский языки и все больше разуверивался в том, что когда-то окажусь на свободе… Кто-то называл меня Героем зоны, кто-то Героем нашего времени, а мне так и не удалось всех недотеп проучить… Вы спросите, что с векселями, оставшимися в зоне? Их нашли при ремонте. Обналичили в банке, деньги оприходовали в колонии и построили на них клуб, который среди осужденных до сих пор носит мое имя.

Старший эксперт-криминалист одного из столичных управлений внутренних дел Всеволод Лобов вернулся с работы около десяти часов вечера. Октябрьский день выдался хлопотливым, пришлось выезжать на три преступления. Вдобавок погода стояла жуткая — дождь, ветер. Неудивительно, что после такого денечка тупой болью начинала трещать голова.

Лобов знал: если срочно не принять две таблетки пенталгина, уснуть не удастся, а наутро он встанет весь измученный, с жуткой головной болью и практически не способный к работе. Он принял горячий душ, улегся в постель, попросил жену подать ему лекарство и стакан воды.

Ирина присела на край кровати, подала таблетки и воду. Лобов приподнялся, выпил и ласково погладил жену по руке:

— Ты мой спаситель…

— Не святотатствуй, Лобов! У нас один Спаситель. Но это не я. Я всего лишь врач, — ответила она и поцеловала его.

— Но какой врач! — Лобов в который раз с гордостью подумал о том, что его жена, психотерапевт, недавно согласилась работать в группе известного в столице профессора-психоневролога Адамцева, который, в противовес модным психоаналитическим направлениям в психиатрии, настойчиво и весьма результативно разрабатывал православную методику лечения больных. Ирина знала, что работа будет не очень денежной, но тем не менее согласилась работать с Адамцевым: очень ценила и уважала его как принципиального ученого и честного человека.

— Врач как врач. — Ирина поднялась и направилась на кухню. — Отдохни, я помолюсь за тебя. — И закрыла дверь комнаты.

Лобов знал, что Ирина сейчас встанет на кухне перед иконами, откроет какой-нибудь акафист (скорее всего — целителю Пантелеймону) и начнет читать — всем сердцем, как умела только она. И это непременно поможет, вот только надо полежать спокойно с полчасика, закрыв глаза…

Он даже заснул на какой-то миг, по крайней мере, в мозгу успели пронестись какие-то отрывочные, бессвязные сны.

…И вдруг раздался резкий, пронзительный телефонный звонок. Лобов вздрогнул и проснулся. «Сколько раз собирался установить другой сигнал», — подумал он и потянулся к трубке. Вошла Ирина и сказала:

— Тебя Сырцов к телефону.

Лобов скривился в мучительной гримасе и шутливо простонал:

— Ну что за работа, Ирина! Они меня сделают инвалидом.

— Я тебя вылечу. — Она подошла к нему и погладила по голове: — Поговори, работа есть работа. Относиться к ней надо с послушанием.

— Ну, если ты так считаешь… — И снял трубку: — Лобов слушает.

Через секунду-другую он понял, что поспать этой ночью вряд ли удастся. Положил трубку, поднялся и, скорчив кислую детскую рожицу, указал на телефон:

— Вот! Говорил ведь, доведут!

— Как твоя голова? — спросила Ирина.

— Спасибо. Твоими молитвами, — и поцеловал жену.

— Что случилось?

— Самоубийство. Писатель Купцов повесился.

— Купцов?!

— Да, он самый, — Лобов указал на книжную полку, где выстроились в ряд около двадцати книг его любимого автора. — Сейчас Сырцов заедет за мной. Это, видимо, надолго. Извини. В который раз говорю тебе это. Не знаю, простишь ли…

— Да уж, придется ложиться в холодную постель, — хитро улыбнулась Ирина.

— Ничего подобного! Она согрета моим горячим сердцем!

— Собирайся, балабошка! — Жена распахнула платяной шкаф и протянула ему костюм…

Когда Лобов вышел из подъезда, он увидел резкий свет автомобильных фар — подъезжала оперативная бригада.

— Готов? Хорошо, садись побыстрее, — кивнул ему с переднего сиденья следователь Сырцов. — Ехать недалеко. Писатель не любил центр и жил поблизости.

Лобов открыл дверцу салона «Газели» и протиснулся на свободное место. Кроме него, на место происшествия ехали оперуполномоченный, врач-судмедэксперт, два милиционера.