Искатель. 2000. Выпуск №6 - Страница 9

Кровь отхлынула от лица Баранчеевой, оно стало неестественно светлым, почти белым, руки мелко затряслись, взгляд забегал по стенам, переместился на потолок, затем спустился на ковер, замер на носках ее красивых, вышитых бисером домашних тапочек, она несколько раз сглотнула и с трудом выдавила:

— Вы думаете, он имеет к этому отношение?

— Людмила Станиславовна, пока рано делать какие-либо окончательные выводы…

Мишин говорил, а сам думал о том, на какой узкой полоске между правдой и неправдой ему приходится балансировать. То, что Баранчеева ему врала, еще не говорит о том, что он тоже имеет право на ложь.

Но и лжи-то пока никакой не было, остудил он себя. Я сказал ей абсолютную правду. Пущин и Лазарев, эти Зубр и Шлем, убиты. А то, что она усмотрела в этом связь со своим сыном…

А ведь усмотрела же!

— И вы думаете, что мой Альберт имеет к этому какое-то отношение? — повторила она и быстро на него взглянула. — У вас есть факты?

— Людмила Станиславовна…

— Вы не ответили на мой вопрос!

Максим понял, что она начинает оправляться от потрясения, первая волна шока отступает, и ее голос снова приобретает жесткость. Она напоминала Мишину самку, готовую пойти на все ради защиты своего детеныша.

И Максим решил сделать хитрый ход.

— Людмила Станиславовна, вы преувеличиваете мою роль во всем этом деле. Я не более чем исполнитель мелких поручений… Просто мне показалось, что я чем-то смогу вам помочь. Как матери. — Последнюю фразу он специально выделил голосом. А потом заговорил тихо и вкрадчиво: — Мы же с вами делаем одно общее дело. И мне тоже очень хочется, чтобы с Альбертом было все в порядке. И он не оказался замешанным ни в каком грязном деле…

— Боюсь, что мы с вами опоздали… — Впервые в ее голосе прозвучали нотки обреченности.

— Людмила Станиславовна, никогда не поздно Альберту еще чем-то помочь. Если бы вы были со мной до конца откровенной… Может тогда, общими усилиями… Мы никогда не должны терять надежды… Только в тесном союзе с вами мы можем чего-то достичь… Командование училища так надеется на вас…

Максим говорил какие-то общие слова, которые постороннему человеку могли показаться ничего не значащими. Но он изо всех сил старался вложить в них особый смысл, который — он так на это надеялся — был бы понятен этой раздираемой противоречиями женщине.

Он в упор смотрел на Людмилу Станиславовну и чувствовал, что в ее душе происходит ожесточенная борьба между желанием что-то рассказать и стремлением продолжать все скрывать.

Видя ее смятение, Максим с напором продолжил:

— Людмила Станиславовна, ваше положение в городе… Ваш авторитет… Ваши связи, в конце концов… Прошу вас, не усугубляйте положение… Общественное мнение — вещь очень капризная… Не мне вас учить… Я просто хочу помочь вам и Альберту… Еще же совсем не поздно…

— Все, все, подождите! — резко оборвала она.

«Вот и договорился!… — промелькнула мысль у Максима. — Сейчас меня будут выставлять…»

И совсем другим тоном Баранчеева продолжила:

— Подождите минуточку!

В ее голосе совсем не осталось начальственных ноток. И перед собой Максим увидел бесконечно уставшую, запутавшуюся в проблемах стареющую женщину, которую мало кто любит в этой сумасшедшей жизни и которая наконец-таки отважилась на решительный шаг.

— Я сейчас…

«Мама, я попал в неприятную историю. Возможно, об этом уже говорит весь город. Поверь, в этом не только моя вина. Мне бы очень не хотелось тебя расстраивать, но так уж вышло.

Мне необходимо на время скрыться. Прошу тебя, если ты меня любишь, не ищи меня и никому не говори про эту записку.

ЭТО В МОИХ ИНТЕРЕСАХ!!!

Мама, мне нужны деньги. Много. Не менее пятидесяти тысяч долларов. Наличными. Можно и больше. Эти деньги мне должны помочь ВЫЖИТЬ. Потом я тебе все объясню.

В среду ты должна с деньгами сесть на электричку, которая отправляется с Северного вокзала в 21.50. Стой в последнем тамбуре последнего вагона. Ты должна быть одна!

Умоляю, никому не говори про записку.

Люблю, обнимаю, целую.

Твой сын Альберт».

Мишин еще раз перечитал записку, аккуратно свернул ее по линии сгиба и положил на журнальный столик.

Она была написана угловатым подростковым почерком на листке, вырванном из тетрадки в клетку. Было заметно, что человек, который ее писал, старался. Никаких помарок. Внизу стояла витиеватая подпись. Молодым людям часто кажется, чем замысловатей подпись, тем большую солидность она им придает.

— Теперь вы все знаете, — нарушила начавшую затягиваться паузу Людмила Станиславовна. — Не знаю, почему я это сделала… Я не выполнила просьбу сына… Он меня теперь не простит… — Она говорила тихим бесцветным голосом. — Но я это сделала… Раз уж вы многое знаете и подозреваете моего сына в… — она надолго задумалась, — и участии в чем-то противоправном… Может, вы и правы, совместными усилиями мы сможем ему помочь гораздо лучше и быстрее. Я найму лучших адвокатов… Я не пожалею никаких денег… Боже мой, Альберт, что же ты наделал!… — Она неожиданно встрепенулась. — Впрочем, я бы никогда так не поступила, если бы не одно «но».

Мишин слушал ее не перебивая. Баранчеева покачала головой, взяла записку, развернула ее и снова положила на стол.

— Все дело еще и в ней. Она мне сразу не понравилась.

— Там что-то не так?

Людмила Станиславовна грустно усмехнулась.

— Многое… — И быстро заговорила: — После того, как у меня прошла эйфория, я стала анализировать эту записку, и мне начали приходить мысли, что с сыном что-то не так. — И, перехватив недоуменный взгляд Мишина, пояснила: — Я имею в виду не его… противоправный поступок, а само ее написание.

— И что же вас смутило?

— Может, конечно, я и избаловала своего сына, но я всегда знала ему цену. Альберт никогда не смог бы написать такой грамотной записки…

— Вы хотите сказать, что писал не он? Что это не его почерк?

— Почерк-то его, и писал он, я в этом абсолютно не сомневаюсь. Но вы обратите внимание, как написано. — Она подчеркнула слово «как». — Мало того, что почти без ошибок, но, главное, совсем без помарок!

— Вы хотите этим сказать… — снова начал Мишин, но Баранчеева его сразу перебила:

— Я хочу сказать, что он явно несколько раз ее переписывал.

— Но зачем? — искренне удивился Максим.

— Вот и я думаю — зачем? Альберт редко писал мне письма, а тем более записки, а если и писал, то это было что-то невообразимое. Мысли путались, строчки налезали друг на друга, миллион ошибок, сплошные зачеркивания, исправления…

— А может, он специально ее переписал, чтобы у вас не возникло никаких двусмысленностей в толковании текста? Ведь разговор идет о больших деньгах и о его дальнейшей судьбе…

— Может, конечно, и так, но меня смущает еще и другое.

— Что именно?

— Он назначил мне встречу в электричке, — многозначительно произнесла Баранчеева.

— Вы видите в этом что-то странное? Вас смутило место, время или что-то еще?

— Все! И место, и время… — И добавила: — Но больше, конечно, место.

— В этом есть что-то необычное?

— Он знает, что я никогда не езжу в электричках… Не думайте, это не прихоть богатой женщины. Я родилась и выросла в деревне, поэтому, если надо, могу ездить и на лошади, и на телеге… Дело в другом. И Альберт прекрасно знает мою историю.

Людмила Станиславовна задумалась и неторопливо начала рассказывать.

— Это случилось в день окончания института. Нам вручили дипломы, и после небольшого банкета мы с подружкой довольно поздно возвращались домой. Перед самым городом вышли в тамбур. Подружка закурила, а я просто стояла рядом. Вдруг появились пьяные парни и стали приставать — девочки, давайте познакомимся, ну и так далее. А подружка на банкете вдрызг разругалась со своим женихом. Можете представить, какое у нее было настроение?! Она этих ребят и отшила. Очень резко. Матом. Одному из них это не понравилось, и он достал нож и пырнул ее… Потом выяснилось, что он буквально накануне вернулся из тюрьмы и с дружками отмечал свое возвращение… А подружка моя умерла… — Людмила Станиславовна сделала паузу. — Я… Знаете, так часто бывает, когда мать пытается внушить ребенку какую-то мысль… Я воспитывала Альберта одна… Альберт был поздним ребенком. Он родился, когда мне было за тридцать. Я стремилась от всего его уберечь, застраховать. А уж как просила Альберта не ездить по вечерам в электричках! А если уж приходится ехать, то не выходить в тамбур… — Она тяжело вздохнула. — Я понимаю, что это мой комплекс… И тут он мне назначает встречу не только в вечерней электричке, но еще и в тамбуре…