Искатель. 1997. Выпуск №1 - Страница 40

Разумеется, все проверки механизма проводились в отсутствие капеллана.

Возможно, непревзойденными гениями мошенничества на все времена останутся австриец Виктор Пустиш и американец Даниэль Коллинз, и 1925 году они умудрились продаг Эйфелеву башню — и не один раз, а дважды.

Познакомившись с предпринимателем Андре Пуассо, Лустиш «по секрету» поведал ему, что знаменитое творение Жана Эйфеля находится в крайне запущенном состоянии и со дня на день может рухнуть на головы парижан. Чтобы предотвратить это бедствие, добавил Лустиш, решено пустить башню на слом — но не говорить об этом заранее, не огорчать общественность.

Предприниматель дал слово не разглашать государственную тайну и пожелал купить металлолом, дабы тот не засорял французскую столицу. Лустиш, имевший должность в Министерстве труда Франции, обещан содействовать такой сделке.

На следующей встрече с предпринимателем присутствовал Даниэль Коллинз, представившийся секретарем Лустиша. Коллинз сказал, что у правительства уже есть подобные предложения, поэтому для успеха задуманного Пуассо должен был дать взятку одному ответственному чиновнику, приятелю Коллинза. Пуассо согласился. Как-никак упоминание о взятке означало, что его новые знакомые и в самом деле имеют вход в правительственные верхи.

Получив деньги, Коллинз и Лустиш немедленно покинули страну — и остались за границей до тех пор, пока не убедились, что устыдившийся своей глупости Пуассо не стал поднимать шум из-за обмана, жертвой которого он сказался. Тогда мошенники вернулись в Париж и повторили тот же трюк, но уже с другим доверчивым предпринимателем.

Молодой врач, только-только начавший практиковать в английском городе Тантоне, навестил 74-летнюю женщину, уже сорок лет прикованную к постели. К своему удивлению, он не нашел у нее никаких признаков серьезного заболевания.

Как выяснилось, один из его давних предшественников диагностировал v женщины простуду и велел ей соблюдать постельный режим, покуда он снова не осмотрит ее. По забывчивости тот врач больше не возвращался к своей пациентке.

Тогда женщине было 34 года. Через две недели она поправилась, но с постели все же не вставала — продолжала выполнять предписание лечащего врача. Вскоре она вошла во вкус. Ей нравилось проводить дни в ожидании, ничем другим не заполняя свой неограниченный досуг.

Сначала за ней ухаживала мать. Когда та умерла, на смену пришел брат. Против более активного образа жизни она была настроена так решительно, что врачу, обследовавшему ее сорок лет спустя, пришлось вызвать специалиста по герантологическим психосоматическим заболеваниям.

Этот специалист, врач Питер Роуп, впоследствии сказал: «Ко времени моего визита она уже не встала бы на ноги, даже если бы очень захотела. В ее организме произошли необратимые изменения».

Питер Роуп описал этот случай в медицинском журнале, увидевшем свет в 1977 гаду. Его пациентка уже скончалась, но ее имени он не упомянул. Ему не хотелось нарушать правила медицинской этики, запрещающей каким-либо образом вредить пациенту.

Александру Петровичy Казанцеву, писателю фантacmy с мировым именем, в сентябре 1996 года исполнилось девяносто лет. Многие крупные российские газеты откликнулись на это событие. А из Казахстана пришло сообщение, что Казанцев удостоен звания почетного гражданина столицы pecпублики.

И сегодня в столь почтенном возрасте писатель полон сил и творческой энергии — новый роман, посвященный феномену Нострадамуса, готов к публикации.

С «патриархом» отечественной фантастики я встретился в дни его юбилея.

— Александр Петрович, у «Искателя» тоже юбилей. Ему исполнилось тридцать пять лет. Известно, что первый номер готовили вы с Ефремовым. Так чье же детище «Искатель»?

— Письмо в высокие инстанции — дело моих рук. Для большей авторитетности попросил подписать его своего друга Ивана Антоновича Ефремова. Мне давно хотелось найти противовес зарубежной фантастике, рассчитанной на непритязательных людей. Не примите эти слова за обобщения. Кстати, я считал своим долгом познакомить любителей фантастики с произведениями самых талантливых зарубежных писателей. С моим предисловием вышли первые переводы Брэдбери и Азимова. Но на литературном небосводе было не так уж много ярких звезд. В предвоенные годы, как я сам смог убедиться тогда, книжный рынок США был переполнен низкопробным чтивом. Выходило несметное количество книжек с очень красочными обложками. Пожалуй, только этими обложками и определялось все их достоинство. Можно было предположить, что подобные поделки атакуют со временем и нашего читателя.

Первая редакционная коллегия «Искателя», которую я возглавил, старалась воспитать вкус у читателей, поставив заслон халтуре.

Правда, Ефремов вскоре решил выйти из состава редколлегии. Иван Антонович объяснил мне, что привык общаться со своим читателем и в аудитории массового молодежного издания он чувствовал себя не вполне уютно.

— Александр Петрович, ваша репутация романтика всегда сближала вас с молодежью. Но хотелось бы узнать, чем объясняется ваше влечение к романтическим темам?

— Я ровесник двадцатого века. Очень жестокого. Беспощадно ломавшего людские судьбы. Но несмотря на эти суровые уроки, всегда считал и продолжаю так считать, что фантастика призвана рисовать такие дали, ради достижения которых стоит жить. Этим оптимизмом, кстати, отличаются фантастические произведения Одоевского. Романтичен Жюль Верн. Уэллса же большей мере привлекала возможность посредством фантастики, как через увеличительное стекло, показать свое время во всех проявлениях.

Моим любимым писателем с юных лет был Беляев. Не знаю могу ли назвать его своим учителем, но он оказал на меня огромное влияние. Не без его влияния написаны мои романы «Пылающий остров», «Арктический мост».

А ведь насколько трагичной оказалась судьба великого романтик?. Он погиб в оккупации под Ленинградом.

— Я читал, что Беляев заболел воспалением легких, и, когда Царское Село захватили фашисты, ему пришлось питаться одними картофельными очистками. Он умер от истощения, как и многие ленинградцы. Но если бы даже и не такой исход, разве смог бы он что либо написать в тех условиях?

— Я тоже прервал литературную деятельность на время войны. Возглавил военный завод. Я изобрел тогда же сухопутную торпеду, которая, как потом узнал, помоглa в прорыве блокады, освобождению от врага Царского Села, где похоронен Беляев. И знаете, в этом я вижу что-то символическое.

Войну я закончил человеком, казалось бы далеким и от романтики, и от фантастики — полковником, Уполномоченным Государственного комитета обороны. Мoe участие в Победе отмечено пятью орденами.

— И тем не менее все вернулось на круги своя. Уже несколько десятилетий вы продолжаете дело Беляева. Созданы новые произведения. И думаю, на финише двадцатого века закономерен вопрос: сбылось ли то, что вы прогнозировали? Или многое осталось в мечах?