Искатель. 1992. Выпуск №2 - Страница 28

Лес, превратившийся в войско, уже ушел, оставив после себя вырубки. Егорий собрался пуститься галопом, когда перед ним на просеке встали, согнувшись в поклоне, трое мужиков в лаптях и длинных серых рубахах, подпоясанных веревками.

— Будь здоров, Егорий Победоносец, — передний, сухонький старичок протянул всаднику хлеб-соль. — Откушай, не обидь. Тебе и отдых с дороги готов. Надолго ль прибыл?

Егорий отщипнул корочку, пожевал, потом засунул каравай в притороченный к седлу мешок и вдруг двинул коня мимо старика на стоявших сзади него двух молодцов лет по двадцати с топорами.

— Кто таковы?

— Сыны мои, — ответил старичок, — Семен и Митрий. Троеглавниковы мы, Данилы свет Карпыча люди.

— Троеглавниковы? — встрепенулся Егорки. — Не драконово ли семя?

— Да Господь, с тобой, Егорий! Это у нас в роду спокон веков по три сына, по три головы для семей новых — вот и прозвали.

— А третий-то где? — Егорий обернулся. — В кустах сидит?

— Дома он, в кузне. Нелюдим он, затворник. Однако редкого дара к оружейному делу. Ты небось к нам от Данилы свет Карпыча, а у него весь доспех…

Старичок прищурился, глядя на грудь Егории. — Ба! Да и на тебе кольчуга — Васьки моего работа. Каждая чешуйка калачом кована — его клеймо, Калашникова. Приемный он мне, соседа мово, Никиты Калашникова, сынок. Никиту-то в самые молодые годы медведь задрал, так вот я и вырастил. Не дал Бог третьего родного, зато дал умелого.

Егорий пошарил в сумке, вытащил золотой и бросил старику.

— Тебе за приемыша. К логову веди.

— К дракону, что ли? — Старик почесал затылок, глянул на небо поверх Егории. — Так его уж с год как нету.

— Как «нету»? — нагнувшись с седла, Егорий хищно заглянул в глаза старику. — Быть того не может!

— Нету, нету, — зачастил старичок, отводя глаза. — Зря ты ехал, только коня умаял.

Егорий сгреб его за ворот, смерил презрительным взглядом и потянулся за плетью.

— Пусти ты! — Старичок вырвался и упал. Молодцы угрожающе схватились за топоры, Егорий выдернул из-под седла широкий короткий меч, но тут старичок махнул сыновьям рукой, и они отступили. Не подымаясь с земли, старик запричитал тонким голосом:

— Ида, иди к Даниле, спроси его, куда кормовые девает — дракону на мясо или себе на пропой? Да от такой-то заботы собака сбежит, не то что дракон! А князь зазря, что ли, кормовые дает? Князь его любит, зовет: «Реликвия наша! Еще «рептилией» называет, уважает, значит! Мы уж ею сами кормили, от себя отрывали, да и он нас не обижал. Гада из лесу извел, болото высушил, Палашку гунявую за себя взял, не побрезговал, а ведь с ей какая жизнь? Ты б ехал восвояси, не пугал его, авось вернется.-

— Врешь, собака, все врешь, — отрезал Егорий. — Веди к логову, а то зарублю. И поднял меч.

— Не трожь — раздался крик с вросши- не трожь отца!

По просеке, тяжело дыша, бежал рослый темнолицый детина лет тридцати в кожаном фартуке, со свертком в руке. Он на бегу развернул тряпку и с криком: «Твое!» — бросил Егорию блеснувшую на солнце железяку. Егорий ловко поймал ее. Она была похожа на длинную учебную гранату с торчащей из середины еще одной ручкой.

Детина встал рядом со стариком и выдохнул:

— Калашников я. Василий Никитин.

И, сплюнув пыль, добавил:

— Моя работа на тебе.

Егорий глянул на свою кольчугу, потом на штуковину в руке… Лицо его загорелось интересом. Он подбросил железяку, поймал ее за ручку и вопросительно посмотрел на мастера.

— На кого?

— Да хоть на кого! — обрадованно сказал Василий, — Хошь — на медведя, хошь — на кабана. Ручной самопал. Подарок мой тебе, Победоносец. Внутри пульки свинцовые, зараз по пять штук вылетает, надо на кружок у ручки нажать…

— Знаю, — оборвал его Егорий, — знаю. Снился раз такой. А на дракона?

Радость Василия сразу потухла. Он виновато и беспомощно оглянулся на отца и братьев. Те, потупившись, молчали.

— Ты б не трогал его, Егорий. Безобидный он…

— Ага!!! — с торжеством заорал Егорий. — Вон оно как повернулось. Стало быть, есть кого трогать!

— Безобидный он, — повторил Василий и замолк.

— Ну, говори, говори, ври уж, раз начал, Егорий поплыл в кривой ухмылке. — Потешь перед боем.

— Безобидный, Василий с трудом подбирал слова. — Скотину, того, не трогает, значит… дичь только, и то и меру… И девок… жены-то нет, одинокий, орет по весне… но он только по согласию, вон — Палашку взял, потом эту… Феклу-дурочку, так радовалась она, говорила, мол, я теперя драконова жена, у меня, стало быть, еще две головы вырастет… мирный он…

— Дурак ты, Василий, — все так же ухмыляясь, покачал головой Егорий, — мастер, а дурак. Я б с другим и говорить не стал, а тебе, дураку, скажу. Дай ты мне самопал годом раньше, не пожег бы твой безобидный дружину мою под Черниговом, да у брата Фомы под Тараканью, — да у свата Михайлы под Ушкуем. А без дружины — как свое от полона сберечь? Ты вдов да сирот, дурак, мало, что ли, видал?

— Не перли б на рожон…

— Что-о? — Егорий аж задохнулся от гнева. — Ты к-кому?!

Он завертел головой, будто ища другого, кому мог бы перечить Василий, и. не найдя, уперся взглядом в самопал.

— А ну, — довернул он оружие дулом на Василия, веди, волчья сыть, к логову. Веди, а не то на тебе проверю какой ты мастер.

Василий замер, завороженно глядя в дуло,

— Ну, мастер где тут твой кружочек-то?.. Aга! — Егорий прищурился и выпрямил руку с самопалом. — На «три»- нажму. Раз… Два..

Василий нырнул под брюхо коню, и одновременно с этим в руку Егорию ударила вылетевшая из лесу двухвостая белая тень. Грохнула очередь, пули взрыли землю рядом с местом, где только что стоял Василий, гулкое эхо пошло по округе… Но, перекрывая его, над чащобой бора взмыл могучий, в сотни луженых глоток, рёв. Он густел, набирая силу, и вот — примерно в километре, над острыми вершинами громадных елей, Алексей увидел огромную, с тремя оскаленными головами, тушу крылатого дракона, медленно набиравшую высоту. Дракон неспешно, как истребитель в вертикальном взлете, повернулся, показав трехгранный, усеянный шишками хвост, средняя голова уставилась на просеку — и вдруг плюнула огнем. Ослепительная шипящая струя, с гулом распоров воздух, легла шагах в тридцати от Алексея, дым повалил от деревьев.

— Ага- с восторгом крикнул Егорий, забыв обо всем и всех. — Попался, змий! Поберегись!

Он люто, с остервенением ударил коня по бокам, потом еще, еще… Битюг с места пустился вскачь, Егорий лупил его и ногами, и плеткой, конь прибавил — и неожиданно тяжело оторвался от земли. Крылышки затрепетали от встречного ветра.

— Поберегись! — орал Егорий, взлетая все выше и выше.

А дракон с хрустом расправил крылья, собрал головы в пучок и, правя на солнце, мощными махами пошел к горизонту.

Алексей летел последним, самым верхним в нависшей над всадником и его крылатым конем цепочке черных плащей. Короткие крылышки, привязанные Егорием, в полете выросли почти до величины драконьих. Расстояние между всадником и драконом понемногу сокращалось: осталось уже метров триста. Дракон часто оглядывался крайними головами, но огнем не плевал, а только протяжно гудел, будто звал кого-то. Внезапно Валентин вырвался из цепочки, вплотную приблизился к Егорию и что-то крикнул ему прямо в ухо. И тут же Алексей услышал резкий крик Гоги: «Ждать!»

В зените мощно громыхнуло, словно раскололось небо, и стеной обрушился невиданной силы ливень. Он разметал цепочку плащей, смял крылья летящему коню, бросив и его, и всадника на землю. Водяной поток ослепил Алексея, он таращил глаза, силясь разглядеть попутчиков, но видел дрожащую белую стену дождя. Издалека, снизу донесся хриплый голос Гоги: «Все назад!» Чьи-то цепкие, сильные руки схватили Алексея за ноги и, раскачав, как куклу, вышвырнули вон из водяной ловушки.

Он оказался рядом со спутниками на широком лугу под палящим солнцем, перед стеной дождя. Валентина и Страдалец болтались вверх-вниз вдоль нее — и только беспомощно разводили руками. Погоняемый Ненилой, Валентин дважды совался в указанные ею места, но мигом возвращался с сожмуренным, исхлестанным струями лицом. Пашечка поддерживал едва стоявшего на ногах Егория. Все время от времени поглядывали на Гогу, который отрешенно стоял в метре от ливня и через каждые секунд двадцать веско выговаривал: «рано», «рано»… Вдруг он напрягся, посмотрел, задрав голову, в небо и быстрым коротким жестом подозвал Ненилу. Она поспешила к нему, встала рядом, вытянула руки к дождю и, растягивая слова, заговорила-запела: