Искатель. 1991. Выпуск №2 - Страница 28

Эпизоды отчаянного плавания командира «Святого Петра» престранным образом вклинивались в его обыденную институтско - городскую жизнь, отчего все текущие и грядущие хлопоты, беды и радости вдруг стали казаться Алексею Сергеевичу унылыми, блеклыми, пресными. Он заболел «Святым Петром», и эта болезнь захватила его гораздо сильнее, чем Все прочие былые страсти, а уж отдаваться своим увлечениям Шулейко умел, так что каждое из них — и подводная охота, и велосипед, и собирательство старинных фотоаппаратов — превращалось в самую настоящую манию.

Вот и в эти суматошные дни, как ни была забита голова экспедиционными отчетами и переживаниями за Вадима, Шулейко то и дело возвращался мыслями к Михайлову, к тайне его одиночного плавания.

Всякий раз, когда он вчитывался в новые странички дневника, ему чудилось, что он держит в руках только что принятую радиограмму, что «Святой Петр» все еще там, в океане, дрейфует по воле волн и течений, что стоит только всполошить аварийные службы, и еще можно успеть прийти на помощь обреченной субмарине. Но он хорошо помнил, как высвобождал из окостеневших пальцев иссохшую планшетку. Выходило так, что капитан 2-го ранга Михайлов из рук в руки передал ему свой дневник. И не кому-нибудь, а лично Алексею Сергеевичу Шулейко. От этой неотвязной мысли можно было повредиться в уме.

КАРТИНА В СИНЕМ СВЕТЕ

Октябрь в Севастополе — время желтых акаций, когда их огромные плоские стручки хрустят под ногами прохожих, когда свежий ветер с моря раскачивает на белых севастопольских балкончиках зелено-фиолетовые плети плюща, когда на Приморском и Историческом, Большой Морской и Корабельной слетают, цепляясь шипами за листву, каштаны, бьются об асфальт, лопаются, и их маслянистые полированные ядра долго прыгают по мостовым и тротуарам... Ничего этого Шулейко не замечал. Работал...

В канун замечательно строенных выходных дней: седьмого октября — Дня Конституции — и субботы с воскре-сеньем, неожиданно позвонила из Ялты Зоя, «знойная звезда советской этнографии».

Алексей Сергеевич, не собираетесь ли вы в наши края?

Нет. Но если это нужно...

— Да-да-да-да! Это нужно видеть своими глазами. Приезжайте обязательно! Только захватите с собой картину. Любую. Важен только размер — метр на шестьдесят пять... Запомнили? Сюжет не важен. Меня вы найдете в пансионате «Академия», второй корпус, семнадцатая комната... Не удивляйтесь моей просьбе. Потом все поймете.

Чувствовалось, что Зою так и подмывает сказать, что именно ему нужно видеть своими глазами, удивить, ошеломить, но она сдержалась, а Алексей Сергеевич выпытывать не стал, и в тот же день — укороченный на работе как предпраздничный — отправился рейсовым «икарусом» в Ялту, которую, в общем-то, терпеть не мог из-за пошлого курортного ажиотажа, сотрясавшего этот некогда тихий и благодатный городок.

Шулейко взбежал по высокой многомаршевой лестнице, держа под мышкой картину, которую снял со стенки у себя в прихожей. То была копия полотна из Русского музея «Татары, выгружающие чай в Нижнем Новгороде», купленная в Ленинграде еще в студенческие годы, и Алексей Сергеевич готов был без особого сожаления расстаться с этим полотном, изрядно намозолившим глаза сначала в комнате, потом на кухне и, наконец, в прихожей. Правда, размеры ее рамы были чуть меньше тех, что называла Зоя, но ничего другого найти он не успел.

Счастливо миновав насупленную вахтершу, проводившую его долгим подозрительным взглядом, Шулейко — с деловым видом («Картину несу!») — поднялся на второй этаж и постучался в семнадцатую комнату.

— Как вы быстро! — обрадовалась Зоя. — Проходите. Сейчас я вам все расскажу и покажу. — Она подвела гостя к картине, висевшей над диваном, и в предвкушении будущего эффекта спросила:

— Что вы на ней видите?

— Волны... — неуверенно отвечал Алексей Сергеевич, старательно вглядываясь и пытаясь догадаться, в чем тут секрет. — Очень похоже на известную картину Айвазовского «Среди волн».

Огромные пенные валы катили прямо на зрителя, точно он видел их снизу, оказавшись посреди разбушевавшейся

стихии.

— У меня вчера разболелось ухо, — рассказывала Зоя, разматывая шнур синей лампы. — Я сидела вот здесь и смотрела телевизор... — Она выключила рефлектор и села против светящегося экрана. — Теперь погасите верхний свет. Да, вот так я сидела и ненароком посмотрела на эту картину... Смотрите сами, вот отсюда...

Шулейко направил на полотно, тускло отливавшее в бликах телеэкрана лучи синей лампы, и в этом странном смешении света вдруг увидел, как на картине проступили четкие очертания ...корпуса подводной лодки. Субмарина как бы кралась под волнами... Это было хорошо придумано!

— Кто же автор? — спросил Алексей Сергеевич, придя

в себя от первого удивления.

— Я пыталась это узнать, но на полотне нет никаких пометок. Как она попала сюда? Никто не помнит. Завхоз говорит, что картина осталась вместе с мебелью от прежней организации, владевшей пансионатом. Есть инвентарный номер, но он ничего не объясняет.

Вы обратите внимание, как похожа эта лодка на ту, что мы нашли в Луана-дари?

Похоже, да не очень... У этой рубка попрямее... Но, в общем-то, они наверняка из одного времени.

Картина явно записана. — Зоя зажгла люстру, и очертания субмарины исчезли. — Знаете, как иконы записывали?

— Да, конечно. Поверх старого лика писался новый.

— Вот-вот... Надо снять верхний слой и рассмотреть, что здесь было написано сначала.

— Снимать краски — долгая история. Проще сделать рентгеновский снимок.

— Вы можете?

Д-а, вроде бы у меня есть знакомые... — сказал Шулейко и подумал об Оксане Петровне.

Тогда берите ее с собой! — распорядилась Зоя. — Вашу же повесим на место «Волн». Надо только на нее переставить инвентарный номер... Все равно она в комнатной описи значится как «картина масляная в раме 100X65»

Но у меня рама чуть меньше.

Ничего, — успокоила его Зоя.. — Здешним ценителям искусства ничего не стоит пометить в акте, что «картина в раме» усохла. Она же ведь масляная, не так ли?!

Так, — улыбнулся Алексей Сергеевич.

Три дня Шулейко с нетерпением ждал данных рентгеноскопического анализа. Наконец Оксана Петровна позвонила.

— Приезжайте. Мне только что принесли рентгенограмму.

Через полчаса Шулейко держал в руках еще влажноватый лист широкой рентгеновской пленки. Среди смутных разводий и пятен прорисовывался, силуэт подводной лодки. Снимок был настолько четкий, что можно было даже разобрать название корабля, выведенное на носовой скуле,— «Сирена». Но самое главное — в нижнем углу записанной картины.проступали авторские инициалы, сплетенные в затейливый вензель «Г. П. -76».

— Кто же этот «глаголь-покой»? — спросил Шулейко, прочитав инициалы на морской манер.

— Кто такой «глаголь-покой», не знаю, —отвечала Оксана, Петровна., вытаскивая закладку из корабельного справочника, — а вот судьбу подводной лодки «Сирена», удалось установить довольно точно. В 1920 году врангелевцы увели ее вместе с остатками Черноморского флота в Бизерту. Там она ,простояла до 1928 года, после чего ее paзобрали на металл.

— Почему портрет «Сирены» был написан в 1976 году, а не при жизни субмарины? — размышлял вслух Шулейко,— Впрочем, знать тогда о ней могли лишь историки, причем очень узкого профиля — те, кто изучает nepвую мировую войну на Черном море.

— К вашим вопросам, - вздохнула Оксану Петровна, - Я могу добавить лишь свои... Зачем и кому понадобилось записывать первую картину? Кто ее записал — сам автор, которому картина не понравилась? Или другой художник? Если автор, то кто он — знаток морской старины или...

— Или сам моряк, — продолжил мысль Алексей Сергеевич, — член экипажа этой лодки...

Оксана Петровна усмехнулась.

Я даже подумала, уж не сам ли это Покровский написал.

А почему бы и нет? Сколько бы могло ему быть в 76-м? Лет восемьдесят от силы...