Искатель. 1989. Выпуск №1 - Страница 39

— Ребята, вы бы побыстрей закруглялись, — уже второй раз сказал Сокольникову замначальника отделения, — вы же нам работать не даете, все кабинеты позанимали!

Действительно, пора и честь знать. Надо перебираться в отдел. Вот только мандарины сдать в магазин. Стоп! Ящики-то не опознали еще!

Сокольников вновь побежал искать понятых, выскочил на улицу к остановке трамвая и вдруг застыл на месте, сразу обо всем позабыв. Сразу все вспомнив.

Мимо него трудной старческой походкой шла свекровь Надежды Азаркиной.

— Здравствуйте, — пробормотал Сокольников.

Старуха остановилась, взглянула на него прямо и строго, затем обошла, как если бы Сокольников был телеграфным столбом, и зашагала дальше. Сам не зная почему, Сокольников пошел за ней рядом. Шли так целый квартал. Наконец старуха снова остановилась.

— Что вам нужно, молодой человек?

— Я просто хотел узнать… Вы меня помните?

— Я все помню, — ясным голосом сказала старуха. — Что вы хотите?

— Как ваши дела? — брякнул Сокольников.

Старуха пожевала губами.

— Вам лучше знать.

— Понимаете, я сейчас занимаюсь другим делом и…

— Надежда в больнице, — объявила старуха и опустила голову. — Третьего дня себя жизни лишить хотела.

— Как! — ахнул Сокольников. — Почему?

Старость лишает лица подвижности, но все, что хотела высказать старуха, отразилось в ее взгляде. На Сокольникова излилась скорбь, жалость, гнев, презрение, и он в смятении отшатнулся.

Медленно побрел в отделение. А там уже командовал Трошин — он прибыл вместе со следователем, — говорил громко и уверенно, и всем сразу стало понятно, кто тут самый главный и ответственный товарищ.

Надежда лежала на койке у стены. Под глазами синее с желтым, туго перебинтованные в запястьях руки — поверх одеяла. Сокольников взял стул и тихонько сел у изножья. Надежда безразличие посмотрела на него и снова уставилась в потолок.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Сокольников, не надеясь особо на ответ.

— Нормально.

— Зачем же вы так, Надя!

— Вам-то не все равно?

— Нет.

Она искоса посмотрела на него и недоверчиво усмехнулась.

— Нельзя, нельзя так, — сбивчиво заговорил он. — У вас дети, вы не одна. Нельзя одной решать за всех.

— Зачем вы пришли? — перебила его Надежда. — Уговаривать? Не стоит. Я и так все скажу как надо. Не беспокойтесь. На вашу торгашку показывать не буду.

— Я совсем не из-за этого! — Сокольников протестующе затряс головой, боясь, что Надежда ему не поверит. — Просто я хотел навестить… Мне не все равно, если человек вдруг так… Всякое в жизни случается. Я вам помогу… Пойду к прокурору города, в конце концов… Вы не должны так ко всему относиться…

— Что вы от меня хотите, я не пойму? — со странным детским недоумением сказала Надежда. — Это, — она приподняла руки, показывая Сокольникову свои бинты, — это так, глупость. Не знаю даже, как получилось. По слабости. Навестить пришли? Да разве так навещают? Навещают с апельсинами. Или с цветами хотя бы.

Только сейчас Сокольников ошеломленно сообразил, что действительно пришел с пустыми руками.

— Ну а если без цветов, значит, по делу, — продолжала Азаркина. — Из-за торгашки. Но я уже сказала.

— Наоборот! — горячо возразил Сокольников. — Я убежден, что она должна получить по заслугам. И я вам обещаю, что добьюсь этого. Я не хочу, чтобы вы думали обо мне, будто…

Откровенно изумленный взгляд Надежды Азаркиной остановил его на полуслове.

— Да вы что! Зачем мне это? Мне ведь еще в тот день знающие люди все объяснили. Чем меньше я продала монет, тем для меня лучше. Что ж я, не понимаю!

Теперь пришел черед удивиться Сокольникову.

— Тогда… — растерянно сказал он, — зачем же вы это сделали с собой?

— Зачем? — Надежда растянула губы в усталой улыбке. — Надоело все. Одна грязь кругом, без просвета. Все одним миром мазаны. И те, и эти… В общем, по слабости характера.

— Не надо так думать, — быстро проговорил Сокольников. — Я действительно хочу вам помочь. Пока еще не знаю, как…

— Передачки в тюрьму носить будете? — В глазах ее мелькнула на мгновение слабая тень кокетства. И тут же исчезла. — Да ладно вам. А вообще, если хотите знать, те монеты Николай сам торгашке продавал. Все при мне происходило. Он бы и без меня ей продал, да побоялся, что с ним она не станет дела иметь. И денег мне отдал всего двадцатку…

— Так что же вы молчали? — поразился Сокольников. — Это же все меняет!

— А, меняет — не меняет! — Она вяло шевельнула рукой. — Может, жалко его стало. Ему в следующий раз из тюрьмы не выйти. Он же насквозь больной. Язва у него, печень…

— А детей разве не жалко? — допытывался возмущенный Сокольников. — Себя не жалко?

— Всех жалко, — согласилась Надежда и внезапно крикнула с раздражением: — Да что вы ко мне привязались! Какое вам дело!

В палату заглянула медсестра.

— Товарищ, вам пора на выход. У нас обед.

Сокольников поспешно поднялся.

— Вы поправляйтесь, не падайте духом, — бормотал он какие-то незначащие фразы. — Я к вам еще зайду, если вы не против…

— Пожалуйста, — в присутствии медсестры Надежда мгновенно и неуловимо переменилась. — Мне не жалко, заходите…

Интонацией, взглядами, движениями она словно вела давний женский спор, пытаясь доказать, что и у нее не все еще потеряно, что не кончилась жизнь — вот и молодые люди даже приходят навестить. Она старательно играла эту простенькую, но очень важную для нее роль и не видела, что медсестра, красивая и рослая девчонка, ко многому еще равнодушная в своей безмятежной молодости, просто не замечает игры Надежды, как не замечают пассажиры скорого поезда массы мелких и не очень важных деталей, из которых складывается пейзаж, поминутно меняющийся за окном…

Надежду Азаркину и Зелинского судили в конце октября.

Районный народный суд располагался в старом трехэтажном доме на тихой улице. Зданию требовался изрядный ремонт, да и вообще поговаривали, что нарсуд скоро должен перебраться в другое помещение. Но пока судебные заседания по уголовным и гражданским делам проходили в этих маленьких залах, похожих на игрушечные. Посетителей на процессах обычно было немного. Два-три любопытствующих пенсионера, немногочисленные родственники подсудимых.

Суд проходил в зале на третьем этаже. Сокольников пришел рано и занял место в самом уголке. Тут же к нему подсел пенсионер из постоянных посетителей. Пенсионер был не прочь блеснуть своей юридической подкованностью, но Сокольников довольно невежливо прервал начавшуюся было беседу. Пенсионер обиделся и пересел на другой стул.

Робко открыв дверь, вошла Надежда в темном платке со старой хозяйственной сумкой. Не решаясь присесть, остановилась у стенки, только сумку оперла о краешек стула. Вслед за ней — свекровь и адвокат, молодой человек в больших очках и с черными, гладко зачесанными волосами. Адвокат сильно припадал на одну ногу, испорченную детским параличом, но держался очень уверенно, на подзащитную свою едва смотрел, все время запрокидывал назад голову и цедил короткие фразы. Сокольников сразу же почувствовал неприязнь к нему.

Высокий и осанистый прокурор в ладной темно-синей форме, наоборот, вызывал к себе уважение и доверие. Он сразу сел за свой стол, углубившись в бумаги, которые вытащил из изящной черной папочки с монограммой.

В зале появились еще какие-то люди. Последним вошел Азаркин. Сегодня он был непривычно чисто выбрит и, безусловно, трезв. Даже белую рубашку надел. Азаркин тоже чувствовал себя в суде уверенно. Осмотрелся, небрежно кивнул Сокольникову и уселся у окошка.

Из неприметной боковой дверцы вышла секретарша. Она проверила по списку наличие свидетелей и сказала Надежде:

— Подсудимая, займите свое место.

Надежда, не выпуская сумки из рук, зашла за барьерчик.

— Сумку оставьте, подсудимая!

Надежда испуганно съежилась, потом вернулась и отдала сумку свекрови.