Искатель. 1985. Выпуск №3 - Страница 29

Чужие лица дружно и одинаково улыбались. Варвара засунула руки в карманы, оттопырила нижнюю губу.

— Боюсь, что нет.

Она тихонечко вздохнула и пошла прочь, и пушистые соцветья Майского дуба осыпались ей за шиворот. За спиной пчелиным гулом разрастался хор голосов: снова обсуждались судьбы планеты.

«Мы еще посмотрим, как вы к этому центру подберетесь!» — «Может, сверху, может, снизу — тоннель под морским дном. Это не проблема». — «Да знаем мы вас, все вам не проблема, вы отключите координирующий центр, Золотые ворота благополучно сдохнут, и все зверье с дикой стороны хлынет по побережью сюда, и начнется вселенский жор, и плакал уникальнейший биоценоз…»

Сусанинский голос, рисующий апокалипсические картины, терялся и глохнул в густолиственной чащобе парка, но все это было неважно и по-детски просто — элементарнейшая задачка на совмещение «быть» и «не быть». Нужно поставить новую биограницу, где-то посередине одомашненной стороны. Голубая разведка сможет. Получится глобальный экологический эксперимент — в одной зоне «дикие» будут смешиваться с «кроткими», обновляя их наследственность, а в другой останутся контрольные, не затронутые скрещиванием популяции. И все это в естественных условиях. О чем еще мечтать? Нужно только не умиляться и не возмущаться, а немножечко подумать. Но умиляться легче…

Она развела в стороны ветки игольчатой крушины и вышла на пляж. Море светилось сазаньей чешуей звезд, но галечная полоска была темна, и справа, где начинались крутые скалы, отыскать Лероев камень можно было только по памяти. Память не подвела, и Варвара присела на теплый каменный бортик, ограждавший яшмовый монолит. Между бортиком и массивной глыбой оставалось небольшое пространство — в ладонь; сюда она приносила камешки, окатанные морем, — опалово-молочные, крапчатые, яблочно-зеленые, они грели ей руки и были удивительно неизменны и верны своей изначальной сущности. Море могло обкатать их до крошечных песчинок, но и тогда каждый остался бы самим собой — молочно-белым. Крапчатым. Яблочно-зеленым. И, опуская их в каменную канавку, Варвара каждый раз тихонечко повторяла как заклинание: марь душистая… зизифора… вишня тянь-шаньская… таволга…

Такие вот цветы были на могиле Лероя, от которого, в сущности, она не слышала ни одного обращенного к ней человеческого слова. Зачем с первой же минуты их знакомства он громоздил между ними непроницаемую стену беззлобных, но и бескомпромиссных насмешек? Да затем, что угадал он в ней ведьму морскую со всей причитающейся ей русалочьей чуткостью и испугался, что распознает она его тайну, которую берег он пуще жизни.

Не ошибся Лерой, она эту тайну разгадала. Да поздно.

И вообще, что было толку от ее ведьминского чутья? Кого она спасла, кому помогла?

Варвара привычно повела кончиками пальцев по чуть шероховатой поверхности камня, отполированного много тысяч лет назад. Как ни печально, но руки, касавшиеся его в дремучей древности, принадлежали тоже не венцам творения. Хомо аквитус инопланетный — она не представляла себе, как он выглядел, но зато отчетливым нюхом души распознавала неуемный дух владычества и барскую снисходительность ко всему остальному живому во Вселенной, и опасное всемогущество, которое в сочетании с иллюзорно-прекрасным лозунгом «Все для человека!» позволило ему превратить громадное побережье чужой планеты в резервацию для наследственно-ручных зверюшек. И позабыть о такой мелочи — на чудовищную машину, управляющую этим загоном, поставить выключатель. А потом аппетит к посещениям далеких планет прошел, а несчастное зверье десятки тысяч лет изнывает от неутоленной любви к неведомому хозяину…

Море, за неимением луны никогда не знавшее ни приливов, ни отливов, сонно всхрапнуло где-то под ногами. И в темноте за парком возник упругий, стрекочущий звук прогреваемого мотора. Несомненно, в Пресептории существовало правило, категорически запрещающее одиночные выезды в ночное время; тем не менее до Варвары донеслось, как лихо взял с места скоростной вездеход, как он взревел на повороте и пошел на подъем. Строчечная стежка непрерывных выхлопов удалялась, словно ее стремительно уносила в клюве ночная птица. Пусть где-то здесь, под Майским дубом, строились грандиозные планы тотального перелопачивания тверди и хляби целой планеты — все это могло увлечь, восхитить, ошеломить… И только.

Далекий перфорированный звук вознесся на перевал и заглох в многократных отражениях ониксового каньона. И свирепые свары там, на Майском лугу, понемногу стихали, истекая последними эмоциями. «Проклятущая весна, — севшим голосом проговорил Сусанин, сдирая через голову заскорузлый фартук. — И ведь все беды начались имение с приезда этой… этой…» — «Я тебя утешу, — заверил его командир Голубого отряда. — Чем началось, тем и кончится: вы с ЭТОЙ расстанетесь, и беды прекратятся. То есть ты поедешь в глубь материка, на безопасную площадку, а она останется с нами, на побережье. Если, конечно, передумает и согласится». — «Ишь обрадовались, — скривился Сусанин, — нашли себе даром ведьму морскую со сверхчувственным восприятием. Вы еще с ней хлебнете…» — «Нет, дело не в том. Сверхчувственное восприятие — это ведь у каждой кошки. Впрочем, и у каждой мышки. Да и у нас тут в отряде хватает собственных… индивидуумов. Дело в том, что у этой юной особы своя собственная концепция. И вообще, если бы не она., нас сюда вызвали бы лет через пять—шесть. Не так ли»

И пока Жан-Филипп склонял голову в величественном, но вынужденном кивке, экран медленно угас и все торопливо побрели по своим коттеджам — похоже, что приходилось складываться, и попроворнее; и только одна варвара, сидевшая на берегу под глыбой уже остывшего камня, никуда не двинулась. Ноги не шли домой, потому что завтра надо было уходить от моря, без которого она жить не могла. К тому же еще прибавлялись эти энергичные юмористы из Стратегической разведки, выставившие ее на посмешище перед всей Пресепторией, — ведь нельзя же подумать, что они всерьез приглашали ее к себе в отряд.

Впору было зареветь, но Варвара сдержалась.

Так она и сидела у могильного камня совсем чужого ей человека, который запирался от нее на семь замков заклятых, на семь запоров заговоренных и все же оказался ближе, чем все остальные. Потому что он умел главное, чего Варвара пока еще не знала, — любить по-настоящему. А у нее все было еще впереди и совсем-совсем близко; от самой сумасшедшей, самой переполненной, самой невероятной поры жизни ее отделяла всего одна ночь. А пока она сидела, поджав озябшие ноги, и как это бывает только в девятнадцать лет, ей казалось, что для нее все на свете решительно кончено…

Занимался рассвет. Сквозь листву деревьев, окружавших здание управления внутренних дел, кое-где начинали проглядывать пятна сереющего неба. Неожиданно на подоконнике за шторой включился динамик:

— Следователь Максимов, инспектор уголовного розыска Сошников, эксперт-криминалист Платов, проводник служебной собаки Губин, срочно на выезд.

Послышалось хлопанье дверей. Следователь резко поднялся, глянул на часы — четыре сорок шесть, сдернул с вешалки плащ, подхватил следственный портфель и, надев фуражку, заспешил в зал ответственного дежурного. В затемненном коридоре его догнал Володя Сошников. Дальше они вместе почти бежали. Вслед за ними в оперативном зале появился с увесистым служебным чемоданом Платов, возле дверей он близоруко сощурился под стеклами очков и вопросительно уставился на дежурного. Майор Воронов на секунду оторвался от микрофона селектора, жестом показал в сторону стоявших вдоль стены стульев и опять продолжал передачу.