Искатель. 1985. Выпуск №2 - Страница 34

— И тогда ты полюбишь меня?

Он с трудом отрывает пальцы от акселератора. Юлия снова свободна, спасена от его насилия.

— Шантажист! — кричит она. — Растерзай меня на части, развей в прах, брось на ветер, распавшуюся и уже несуществующую! Убей меня, но по-твоему не бывать. Не останусь с тобой. Никогда.

В конце этой фразы Натан возобновляет операцию. Главным образом потому, что за несколько секунд свободы Юлия успела добежать до видеофона и включить аварийную сигнализацию.

Пронзительный свист.

Сирена, как электродрель, всверливается в мозг.

Времени нет. Вот-вот появится охрана.

Натан ускоряет процесс. Он ощущает извращенное удовлетворение, наблюдая, как девушка теряет силы, как все ближе ее как бы пустое, одрябнувшее тело к зияющему жерлу дезинтегратора.

Еще несколько мелких препятствий. Юлия хватается за тумбочку, та опрокидывается, хрустальные флаконы летят на пол, разбиваются вдребезги. Ее тело, болтающееся в воздухе, втягивается в черное отверстие. Ошеломленно глядит Натан на ее чудовищно деформированное тело, искривленное лицо с вдавленными в череп носом, ртом, ввалившимися глазами — они без глазных яблок, остались одни глазницы. Спина выгнута, словно ураганом вдавило в нее грудную клетку и сломало позвоночник.

Ему вдруг становится страшно за результаты опыта.

Можно ли поручиться, что Юлия уцелеет, вернее, возродится? Вдруг она так испугалась, что впала в шоковое состояние, из которого уже не будет возврата?..

Впрочем, она, несмотря на свое отчаяние, еще в полном сознании. Об этом свидетельствует тот факт, что непосредственно перед тем, как ее втягивает в дезинтегратор, она ухитряется каблуком туфельки, которую держит в руке, вдребезги разнести экран, на котором видит его, склоненного над распределительным табло… Его, согнутого вдвое, вперившего горящий взор в действо, которым командует. Мерзкого, как горбун, с лицом приплюснутым, застывшим и исказившимся. Он кажется маленьким, черным, будто горел и обуглился и оттого стал меньше, будто уже при жизни перестал жить.

— Дьявол! — шепчет она. — Дьявол…

Потом ее сознание угасает: он отчетливо это видит по желтому сигналу, который постепенно закрывает ей лицо, начиная со лба. А следом за желтизной экран словно взрывается хлещущей кровью.

Он знает, что в распадающейся материи еще сохранились остатки структуры, что Юлия Находится сейчас как бы в большом, очень длинном туннеле, и ей кажется, что она маленькая девочка, которую подхватывает ветер и несет вдоль оси цилиндрического пространства…

Натан глядит в окуляр прибора, которому дал название гипотетического отражателя предсмертных видений. Это всего лишь попытка интерпретации слабеющих, теряющих нормальный потенциал мозговых токов, попытка их образного истолкования. Возможно, изобретатель чуть-чуть обманывает себя. Или ошибается, или даже фантазирует. Слово «фантазия» больше всего устраивает Натана: профессор смотрит, как Юлия исчезает и вдруг, когда ее уже нет, когда на экране остается лишь черное жерло дезинтегратора, начинает лихорадочно нажимать механизмы возврата. Экран слепнет.

— Что ты делаешь, профессор? — говорит Большой Компьютер. — Дорога назад для нее закрыта.

Натан, по-видимому, не слышит.

— Она уже не существует в прежнем облике, — терпеливо объясняет Компьютер.

Натан и сам знает, что Юлии нет вообще, что она отражено лишь в схемах, которые, ожидая его действий, неторопливо проплывают по вспомогательным экранам. Он знает свою программу, машинально задействует синтезирующее оборудование. Интегратор недовольно гудит, его заедает, будто у него есть возражения против воскрешения Юлии.

Натан смотрит на воскрешенную. Ее тело покоится на большом столе-саркофаге, прикрытом прозрачной крышкой. После всех манипуляций, после споров с Большим Компьютером, после коррекций с экранов одна за другой исчезают теперь уже ненужные схемы. Гудят лишь магнитные помпы, которые из незримых составляющих сложили это любимое человеческое тело.

Девушка сладко спит. Ему отлично знакома эта чудесная усталость после воскрешения, сквозь которую пробивается пульсирующее сознание жизни, существования, бытия на этой земле. Он знает, как приятно в этом состоянии спать, какие при этом цветные, вещие сны.

Это прежняя Юлия, но сотворенная заново. Чужая. Предыдущая жизнь загублена. Он в полной мере сознает преступность своего эксперимента, недопустимого насилия по отношению к другому человеку. Он помнит и переживает вновь все обстоятельства преступления, и они все больше отдаляют его от девушки, лежащей на операционном столе.

Роботы с поднятыми вверх манипуляторами, похудевшими пальцами, теперь уже ненужными, стоят возле стола, словно вокруг жертвенного алтаря.

Натан боится пробуждения Юлии. Он воссоздал ее память с абсолютной точностью: она не может не знать, что с нею произошло.

Неизвестно, сколько времени он сидит, и смотрит, и думает. Смотрит и весь как бы превращается в созерцание и ожидание.

Он даже не сразу осознает, что она уже сидит, что она в полном сознании и видит его, и тем не менее ласково улыбается.

— Ты знаешь, Натан, — она говорит «Натан», хотя раньше избегала называть его по имени, — я чувствую себя изумительно. Как никогда раньше.

Профессор Натан Бронкс не отзывается, ему страшно. Он не может говорить, и хорошо, что не может.

— Натан, — просит Юлия, — помоги мне слезть отсюда, помоги одеться. Слышишь? Помоги мне. Я чувствую себя превосходно. Ну же, Натан.

Натан Бронкс действует как во сне. Он не знает, подает ли ей что-нибудь, помогает ли одеваться…

— Знаю, я воскресла, Натан. Я всегда верила в твой гений. И сейчас верю. О, я прекрасно помню, что ты сделал со мной, как я боролась против твоей силы, насилия, но по сути своей это твое насилие, это насилие…

— Тише, — он закрывает ей рот ладонью. — Замолчи, не говори, не хочу.

Она смотрит на него удивленно, в ее глазах по-прежнему нежность.

— Я помню каждую мелочь, — повторяет она настойчиво, отталкивая его руку, — помню отлично и не осуждаю тебя за это. Натан, пойми, я…

Но он не верит, что она способна не испытывать страха, решиться на откровенность в этой инквизиторской обстановке. Вот стол-гроб с откинутой крышкой, рядом роботы-операторы, которые ее воскресили, внизу, глубоко под землей, расползлись в разные стороны могучие корни чудовищного мозга Большого Компьютера, который играл в этом воскрешении не последнюю роль, а перед нею сидит сам палач.

— Чего мне бояться? — спрашивает она. — Я говорю правду, говорю то, что чувствую. Я понимаю твой ужас, твои сомнения, твое неверие в мою правдивость. Ты считал меня просто примитивной куклой, актрисой, которая поверхностно знает других, а себя не знает совсем. Ты ошибался, я не такая. Я не боюсь тебя и не питаю к тебе обиды, Натан.

— Дезинтегратор тебя убил, а синтезаторы построили заново, — говорит он.

— Знаю. Но это не мешает мне ясно ощущать жизнь — так ясно, как никогда. За что же мне на тебя обижаться? Ты убил мое тело, но я воскресла с тем же сознанием, с той же памятью, я нисколько не изменилась.

— Но раньше ты говорила со мной по-другому.

— По-другому?..

Юлия убеждена, что всегда была точно такой же, что и ее отношение к Натану осталось прежним…

— Я всю жизнь хотела тебя полюбить. То, что мешало этому, находилось не во мне, а в тебе.

Он встает, вновь глядит на нее с ужасом и удивлением. Она совершенно чужая. Столь радикальных перемен он никак не предвидел Ведь сам он после экспериментов не изменялся вообще, каждое воскрешение возвращало его в то же самое состояние, в котором он умирал.

Чужая Юлия.

Ее хорошее самочувствие его вовсе не радует, ему полностью безразлично, что она думает в действительности.

Его приводит в отчаяние ее реакция на исследование, которое он на ней произвел. Он чует обман. И чем больше подавляет угрызения совести, тем больше они его беспокоят, его гложет неизгладимое чувство вины. Он не в силах вернуть Юлии прежний облик. Ее настроение раздражает, тело отталкивает, ее лицо — это маска пустой, искусственной куклы. Намного более искусственной, чем когда бы то ни было. Что за заслуга принудить такую к подчинению, растоптать ее, оскорбить, разве можно любить такого человека, раба, безвольное полуживотное, как ее уважать, любить, терпеть в повседневных хлопотах?