Искатель. 1983. Выпуск №4 - Страница 28

Федька промолчал.

— И идут те люди в Комарицкую волость. Оттуда, слышно, народ на бояр пойдет. Вот и мы туда двинем. Много ли еще к ним пристанет — не знаю. А мы пристанем. И с ними пойдем! Где народ силой собрался, там и правда! Туда у нас дорожка разъединственная! Теперь-то ясно тебе?

— Да уж куда как понятно, — пробурчал Федька.

— А куда ж тогда твоя дорожка повернет?

Федька ссутулился, попытался собрать свои мысли, а они, как нарочно, летели что осенние листья — и прямо, и криво, и взад, и вперед… «Вона как дело-то оборачивается. Сказывали стрельцам, что на Суру идут, а сами вовсе в другую сторону. Знать, и не в том мы краю сейчас, а где-то недалеко от Оки. Помнится, еще ден восемь тому назад кто-то от перевоза в Комарицкую же волость собирался… И топать туда ой как далеконько… А мне куда же?»

Федька молчал и думал.

Аким понял, что не просто ему вот так сразу бухнуть: с тобой, мол, я до конца, и будь, что будет. Вспомнил, что и как делал Федька в эти дни… И откуда-то издалека тихая радость поползла в душу Акима: а ведь угадал я парня, ой угадал! Не прост он, но и не лжив. Есть в нем и ум, есть в нем и храбрость, но таит он ее, сам в себе сомневается и боится своей смелости, каб не занесла она его, не приперла к стенке…

— А не торопись, Федор, не неволю… Утром и скажешь.

Федька вздрогнул: вот сей миг и решиться бы, да… Пробурчал только:

— Угу. — Встал с бревна и отошел к углу риги.

Оборотясь к Демке, Аким заговорил негромко, но так, чтоб и Федька все слышал: — Запомни, Демьян, главное: воз, на коем лежит Гордей, ни и коем разе не бросать.

— Да неужто раненого брошу?!

— Тише. Не только о брате родном беспокоюсь. Под низом телеги есть место тайное. Казна наша там. На те деньги можно полсотни хороших коней купить.

— И к кому ж ты с этим подарком?

— К человеку одному. Иваном Болотниковым кличут. Может, слыхивал?

— Не, — просто ответил Демка. — А кто он таков?

— Именем-то не знатен…

Демка усмехнулся.

— Дак, поди, в цари метит?

— Пошто ему в цари? Он людей поведет. После уж мир решит, кому царем быть.

— А ежели его бояре побьют? Нам на кол или в петлю?

— Вот ежели со всей земли народ подымется, тогда еще посмотрим, чья возьмет! — Аким хлопнул Демку по колену. — На плаху не торопись. На нее сперва боярские головы лягут.

— Дожить бы до той-то поры, — тихо молвил Демка.

— Бог даст, доживем. — Аким встал и посмотрел на размякшую синеву предрассветного неба.

Заря ползла далеким, размытым отблеском большого пожара, а вокруг было тихо.

Федька, не мигая, пил глазами рассвет. Ему казалось, что там, в далекой земле, которая еще дремлет, скоро взовьется огненный вихрь, рванет оттуда острый жгучий ветер и загремит над округой всеми слышимый призывный набат…

Повесть[2]

Начальник отдела МУРа Дроздов предпочитал в начале расследования не навязывать сотрудникам своего мнения по делу, считая, что это помогает развивать «оперативную самостоятельность». Вот и сейчас, предложив старшему инспектору Морозову садиться, полковник сразу же предупредил:

— Хочу поручить вам, Борис Петрович, одну головоломку. Вчера у себя дома был убит некий Хабалов Федор Степанович, художник-гравер. В материалах, собранных оперативной группой на месте происшествия, зацепиться не за что. Судебный медик дал пока лишь предварительное заключение, что смерть наступила около четырнадцати часов вчера, в воскресенье, 27 мая, в результате нанесения удара по голове в области темени тупым предметом. Протоколы допроса соседей по дому ничего существенного не содержат. — Дроздов продолжал перебирать документы в тонкой папке уголовно-розыскного дела. — Вот что показала жена убитого, Хабалова Зоя Аркадьевна: «…Я вернулась из магазина примерно в половине третьего, дважды позвонила, не хотелось в сумку лезть. Потом открыла дверь своим ключом, прошла в кухню, выложила продукты в холодильник, крикнула Федю к столу, он не отзывался. Ни в комнатах, ни в туалете его не было. Ванная была заперта изнутри. Я его позвала, он не отвечал. Сначала я подумала, что он шутит, и сильно отругала его. Потом почувствовала: что-то не то. Позвала соседей, взломали дверь. Было уже минут двадцать четвертого. Смотрю — на полу, в углу, Федя сидит с пробитой головой…» Не каждый день такое встречается?

— Да, слишком уж необычно, товарищ полковник, — осторожно ответил Морозов. — Убитый в запертой ванной…

— Это еще не все. Сосед по лестничной площадке Чурилин показал, что у мертвого Хабалова была в руке початая бутылка водки. Она передана на экспертизу химикам и в дактилоскопию. Заключения пока нет. Ясно одно: сам себе Хабалов голову проломить не мог.

— Но как преступник тогда запер Хабалова изнутри? Может быть, задвинул дверной шпингалет через щель ножом?

— Отпадает. Дежурная бригада проверяла: невозможно. Пока есть одна маленькая зацепка. Из-за нее-то я и решил поручить розыск вам, Борис. Петрович. Помните, по делу мошенника и спекулянта Гришина проходил свидетелем художник реставратор, некий Лаевский?

— Конечно, — насторожился Морозов.

— Так вот, в записной книжке Хабалова есть телефон и адрес Лаевского. Тогда его виновность доказать не удалось. Но теперь этого коллекционера картин нужно проверить еще раз. Убитый — художник-гравер, тот — художник-реставратор. Вот и разберитесь. Кто вел дело Гришина от прокуратуры?

— Николай Николаевич Нарышкин.

Начальник отдела снял трубку, позвонил в прокуратуру города и договорился, что дело об убийстве Хабалова будет вести старший следователь Нарышкин.

— В помощь возьмите инспектора Козлова.

Когда Морозов дочитал последний документ в тонкой папке, врученной начальником отдела, глаза Геннадия Козлова азартно заблестели:

— Борис Петрович, мне пришла одна идея.

— Ладно, потом ознакомишь. А сейчас едем к Нарышкину.

— Подождите, я мигом, — метнулся к двери Козлов. Вернулся он минут через двадцать с увесистым свертком под мышкой. Морозов вопросительно взглянул на лейтенанта, но расспрашивать не стал, поскольку и у него самого возникла интересная версия, которую следовало проверить на месте.

Старший следователь прокуратуры Нарышкин что-то писал, но, увидев вошедших в кабинет инспекторов МУРа, отложил ручку и вышел из-за стола.

— Опять, значит, в одной упряжке с ворчливым стариком, так, Геннадий? — подмигнул он смутившемуся Козлову.

— Что вы, Николай Николаевич, мы по вас даже соскучились, — вступился Морозов.

— Ой, ли? Впрочем, сантименты оставим на потом. Вы на колесах? Тогда не будем терять время…

У дома № 13 по улице Марии Ульяновой Морозов свернул во двор и поставил «Москвич» рядом с другими машинами, выстроившимися на асфальтированной площадке. Девятиэтажная глыба послевоенной постройки. У каждого парадного лавочки, на которых сидели бдительные старушки. Провожаемые десятками любопытных глаз, оперработники вошли в 14-й подъезд, поднялись на последний этаж, позвонили. Открыла начавшая полнеть, но все еще привлекательная блондинка с воспаленными от слез глазами.

— Старший следователь прокуратуры Нарышкин, — представился Николай Николаевич. — Извините, что беспокоим вас.

Хабалова молча прошла в гостиную.

— Нам бы хотелось кое-что уточнить, Зоя Аркадьевна, — начал Нарышкин. — Расскажите, пожалуйста, все по порядку с того момента, как вы проснулись в воскресенье.

— Что говорить… Встали поздно, в десятом. Накануне Федя долго смотрел по телевизору футбол. Позавтракали…

— О чем вы говорили в то утро? — спросил Морозов.

— Да вроде бы ни о чем. Я предложила сходить в кино, а Федя не захотел. Он вообще последнее время стал какой-то раздражительный. Я посуду начала мыть, а он, ни слова не говоря, оделся и ушел. Вернулся домой около часу. Я спросила, где был. «Пошел, — говорит, — за сигаретами, встретил дружков, поболтали, пропустили по кружечке пивка». — «А за хлебом, — спрашиваю, — зайти не догадался?» Опять обиделся. Я решила сама сходить, оделась и минут за пять до открытия пошла в магазин, вернулась в половине третьего, а дальше вы знаете…