Искатель. 1982. Выпуск №1 - Страница 3

— Вы можете прийти завтра, если захотите. Возможно, к тому времени я разберусь в этом сама. И вот еще что… — Конец фразы она сказала мимоходом, уже отпирая дверь. Я не то, чтобы не расслышал ее последних слов, просто они скользнули мимо сознания.

Я чувствовал себя почти оглушенным событиями этого вечера. И то, что она пригласила меня завтра, казалось сейчас самым важным. Я не стал уточнять время. Ничего не хотелось уточнять. Я торопливо простился, и машина понесла меня сквозь вечерний, залитый дождем город. Пустые мокрые улицы казались странно чужими, словно я видел их в первый раз.

Настенные часы у нас на кухне пробили шесть раз. Удары гонга следовали с большими перерывами. Интервалы отрегулировали специально из-за красивого звука. Но сейчас каждая пауза казалась неоправданно долгой, и я напряженно ждал следующего удара. Шесть часов… Час назад я поставил во дворе машину, открыл дверь своей квартиры, перебросился с женой обычными, ничего не значащими фразами и сел ужинать. Впечатление было такое, словно я вернулся из какого-то иного времени и сейчас часы напомнили мне об этом… Жена заметила мое состояние. Она уже несколько раз искоса и тревожно поглядывала на меня и теперь наконец спросила:

— Что с тобой?

— Да вот промок… Немного лихорадит. Ты не обращай внимания. Я сейчас приму аспирин, лягу, и все пройдет.

В этом была доля правды, но главное — мне хотелось поскорее остаться одному. Сославшись на возможный грипп, я лег на кухне. Здесь у нас стоял топчан для приезжих гостей. Прямо над ним, под потолком, раскинул свои длинные зеленые лапы ореандум сфангиника. Отросток этого редкого растения мне подарили на каком-то симпозиуме, и вот теперь он постепенно захватывал всю кухню, каждый месяц отвоевывая себе новое жизненное пространство.

Дождь усиливался. Это был какой-то вселенский потоп. Струя воды из проржавевшей водосточной трубы била прямо в окно, и, когда сквозь мутную желтоватую толщу, залившую стекло, пробивались фары проезжавших по улице машин, создавалось полное впечатление, что я нахожусь в воздушном аквариуме, а весь наружный мир давно и безвозвратно погрузился на морское дно.

Этот дождь… С него началось… Именно с него. Она села в машину, потом дорога, ее квартира… Я даже имени у нее не спросил… Интересно, почему?

Холод пробирался под одеяло, казалось, ледяные брызги проникли сквозь стекло, наполнили комнату своим мокрым, пронизывающим дыханием. Заснуть не удавалось. Я встал и, чтобы хоть немного согреться, поставил на плиту чайник.

Кофе она пить не стала… И уже на пороге, когда я уходил, она сказала мимоходом что-то важное…

Что же это было? Не вспомнить, хоть убей. Мысли назойливо возвращались к батону, покрытому бахромой плесени, к запыленному календарю. Вспоминались ничего не значащие фразы из нашего не такого уж длинного разговора, но те, последние, сказанные на пороге слова я начисто забыл. Она сказала: «Вы можете приехать завтра, если захотите…» Это оказалось настолько важным, что заслонило собой конец фразы. Сейчас я подумал, что она специально произнесла эти слова в таком сочетании, чтобы я не сразу их понял. Возможно, в них таился какой-то скрытый важный смысл, но она не хотела вопросов, не хотела ничего объяснять и вполне достигла своей цели. И тут я вспомнил… «Лаборатория!» Она просила меня не ходить сегодня в лабораторию… Сейчас, отделенные от остальных, эти слова показались мне самыми странными из всего сказанного. Какое ей дело до моей лаборатории? С чего вообще она взяла, что лаборатория имеет ко мне какое-то отношение? Кажется, я что-то такое упомянул про свою лабораторию… Или нет? Но я готов был поклясться, что никакого серьезного разговора о моей работе не было, и вдруг эта просьба… Для человека, не помнящего, где он был в течение нескольких месяцев, это, пожалуй, слишком… Почему я не должен быть в лаборатории именно сегодня?

Теперь наша встреча не казалась мне такой уж случайной. Похоже было, что кому-то все это нужно. Но я — не занимался никакими секретными работами. Наша «Альфа» совершенно открытая тема по микробиологии…

Я подошел к окну, еще не решив, как поступить. Все дело в том, что, если я не ошибся, если кого-нибудь до такой степени могли заинтересовать наши исследования, значит, в них был смысл, неясный пока еще мне самому. Какой? На этот вопрос не было ответа. Восемь лет назад, просматривая научный информационный бюллетень, я наткнулся на статью, посвященную вопросу накопления генетической информации в клетках. Из нее следовало, что никакими мутациями, никакими известными нам процессами нельзя объяснить тот скачкообразный, качественно новый переход, в результате которого одноклеточные простейшие организмы объединились в многоклеточные системы с раздельными функциями органов. Информация только об этой специализации на несколько порядков сложности превышала все, что раньше было закодировано в генах простейших одноклеточных существ. Таких скачков в процессе развития жизни на Земле, было несколько, и каждый раз они представляли собой необъяснимую загадку. Но самым невероятным, самым необъяснимым был тот первый скачок… Вот тогда и возникла у меня, в сущности, не такая уж сложная мысли, определившая круг моих интересов: что, если вывести совсем простенький штамм одноклеточных микроорганизмов, похожий на тех первых древнейших существ, давших начало жизни, а потом, изменяя условия среды, заставить их объединиться в колонию?

Не мне первому пришла эта мысль, не я первый проводил подобные опыты… Но у меня была одна идея, ради которой стоило попробовать все еще раз. Я не верил в то, что стадо обезьян, бесконечно долго ударяя по клавишам машинки, в конце концов напечатает Британскую энциклопедию. Верилось в другое: что генетическая информация такой сложности должна была существовать где-то во внешней среде в готовом виде. Возможно, именно она многие миллионы лет назад заставила простейшие организмы объединиться в колонии. Стоило поискать, каким образом можно вводить в клетку такую вот готовую закодированную информацию. Стоило доказать возможность такого ввода информации извне, хотя бы в принципе. Именно этим я и занимался в своей лаборатории вот уже четвертый год. Совсем недавно наметились первые успехи в исследованиях, которые до сих пор казались мне нашим внутренним, частным делом. И вдруг выяснилось, что они интересуют кого-то еще. «По-моему, вам не стоит ходить сегодня в лабораторию…» — именно это она и сказала. Сейчас я совершенно отчетливо вспомнил ее слова. Можно было не сомневаться, что, как только до меня дойдет смысл этой фразы, я сразу же помчусь туда. Но я почему-то не мчался. Вместо этого я стоял на кухне, прислонившись к холодному стеклу, и смотрел, как потоки воды за стеклом заливают весь мир.

Слишком много настоящего недоумения, самого обыкновенного страха было в ее поведении. Ни одна самая лучшая актриса не смогла бы, наверное, так сыграть. Что-то здесь было другое. Что-то такое, чего я не мог пока объяснить, но, во всяком случае, гораздо более сложное, чем хорошо организованный розыгрыш. Я не хотел делать то, чего от маня ожидали, не хотел ехать в лабораторию и стоял у окна, не зная, на что решиться. В конце концов, что там могло произойти баз меня? Похищение научных материалов? Институт охраняется, к тому же там сейчас работает Артам, он всегда работает за полночь, и я вполне могу ему позвонить…

Я бросился к телефону. Три долгих гудка, потом кто-то снял трубку. Я слышал только тяжелое дыхание. Ни привычного «алло», ничего, кроме этого дыхания. Я тоже молчал, наверно, с минуту. Мне казалось, что если я задам вопрос, разобью это стеклянное молчание, то случится что-то ужасное, необратимое. Наконец я не выдержал: «Артам, это ты?» Никакого ответа, на том конце повесили трубку, и короткие резкие гудки ударили мне в ухо. Больше я не стал раздумывать. В лаборатории был кто-то посторонний.

Наверно, я выглядел не совсем нормально, когда весь мокрый, с плащом в руках ворвался в вестибюль института.

— Доктор Лонгаров! Что случилось?