Искатель. 1980. Выпуск №2 - Страница 10

Но я относился скорее к поколению предыдущему, от истоков цивилизации до него сто девяносто девять рождений и смертей. С другой стороны, нас как будто бы ничто не разделяло. Хотел бы я все же понять, чем дышит двухсотое поколение, предоставленное самому себе. Это и удерживало меня от того, чтобы тут же присоединиться к веселой ватаге у костра.

Один из них бродил, собирая сучья, древесную ветошь, серые от дождей коряги. Он прошел в трех шагах от меня, но не заметил... Был он высок и худ. У гитариста круглое, широкое, светлое лицо, тонкий рот, выпуклые глаза, вьющиеся волосы цвета спелого овса. Взгляд серьезный, сосредоточенный, и это долго обманывало меня, я думал, что незатейливые песни — это и есть он сам... Лишь позже я уловил незаметный переход: по нескольку минут он как бы вживался в песню — в мелодию и слова, молчал, думал, сложив руки, сдвинув брови. И вот брал гитару, сжимал ее, и все движения были с этого мгновения сильны, быстры, уверенны, а голос ясен, чист, звучен. И все же это была игра. Но не он сам.

Третий был темноволос, зеленоглаз, с лицом, точенным из светлой бронзы, с тонкими пальцами — они сжимали колени. Они погружались в полусумрак: послезакатный свет, слабел с

27

каждой минутой, и костер тоже угасал. К огню приблизился первый и бросил охапку хвороста на угли. Дым, пламя, свет.

Я увидел трех девушек.

Две из них рассеянно слушали, одна смотрела, как плясали искры над огнем, и думала о своем. Я вгляделся, лицо показалось очень знакомым. Темные раскосые глаза, тюркские скулы тонкие брови вразлет: Силлиэме! Это была она. Воплощение покоя и неподвижности. Только глаза делали ее лицо живым — сейчас они были похожи на прорези в маске. И вдруг порывистое, резкое движение, взмах рукой в такт мелодии, смех, белозубая радость — и я узнал ее окончательно, такой она была на севере, когда я познакомился с^ней.

Ей тогда было девятнадцать, значит, сейчас только двадцать два. Но тогда она казалась взрослее. -Интересно. О чем бы я с ней сейчас говорил?

О чем задумалась, Силлиэме?.. Помнишь ли твоего давнего гостя? Там, на севере, костры ярче, они как зарницы. Сухие, хрупкие ветки лиственниц вспыхивают как порох. И не дымят. Пламя ровное, легкое, гудящее. От огня к огню — лыжный след. А снежные сопки точно нарисованы; едва намечены в памяти их мягкие контуры.

Если закрыть глаза, я и сейчас вижу лыжню. Оленей с бар-, хатно-заиндевелыми рогами у окна. Скрип полозьев.

Вот о чем она мечтала тогда: о Солнцеграде, о проекте, о работе вместе с Ольмнным. Кажется, так. Теперь вот заговорили. О чем?

Я услышал об Арктическом кольце жизни. О Великой Сибирской полынье. В ледовых просторах океана — синие озера. Там никогда не замерзают обширные участки^ Открытая вода в сердце Арктики... Женя видел их своими глазами.

Есть еще Восточно-Таймырская полынья, — добавила Сил

лиэме, — и другие... где кончается шельф,, далеко от берега. Ма

териковый склон поднимает из глубины теплую воду во время

приливов. А там, где находятся подводные хребты, приливное

течение разрушает льды в самые сильные морозы. Это совсем

особая географическая зона.

Нет, из Таймыра не получится Мадагаскара, — сказала одна

из девушек. — Даже после Солнцеграда в это трудно поверить.

Пусть когда-то были тропики, но тогда и земная ось была на

клонена совсем под другим углом, и океаны соединялись друг

с другом широкими проливами. Все, все не так, как сейчас.

Дело не в тропиках, — заметил гитарист, — пустыня ни к

чему, вот о чем речь.

Там не пустыня, а птичьи базары!

Природа вынуждает птиц гнездиться там, где есть корм,—

сказала Силлиэме. — На птичьем базаре птенцы реже гибнут от

холода. Когда рядом другие птицы, теплоотдача меньше. А вот

на острове Врангеля гнездится всего шесть пар воронов. Птица

всеядная, и всё равно зимой трудно. Пустыня! Вот если бы

весь Северный Ледовитый превратить в кольцо жизни!

Я читал, — сказал Женя, — что из-за потепления климата

многие птицы уже гнездятся на градус севернее. Чайки, свия

зи... Силлиэме, подскажи... да... морские чернети, люрики, луго

вые коньки... кайры, бакланы...

28

Птицы стали прилетать раньше. Дней на десять-двадцать.

Потом будет теплее. Когда проект закончим. Лес к северу

тоже продвинется. Тогда на острове Врангеля можно будет

увидеть рябинников, варакушек, снегирей, горихвосток. А летом

будет тепло, как у нас здесь.

А я видел женьшень, — сказал высокий парень. — Поза

прошлым летом. Место глухое-глухое, кряжистое дерево с дуп

лом. Я сначала на дупло смотрел, в нем даже медведь может

укрыться. Потом смотрю — ярко-зеленые . листья, похожие на

ладонь... Отец сказал: женьшень. Притрагиваться к нему нель

зя: его недолго испортить Он перестанет 'расти и будет спать

млого лет.

А потом?

Проснется. Говорят, в одну из ночей, когда появляются

цветы, можно увидеть свечение, белый огонь, будто бы и корень

тоже светится. Но это легенда.

Я был в курильских лесах, — сказал гитарист. -- Там кое-

где еще остались такие же заросли, как на Сахалине. Лопухи

двухметровые, а дудочник как пальмы. Луг похож на лес.

Дождь пойдет, зонтик не нужен'— лист лопуху как палатка или

пляжный навес.

...Костер угасал. Установилась какая-то нежилая тишина, как в покинутом доме. Сквозь глубину кедровой чащи к нам подкрадывалась ночь. Ни шороха, ни звука. На фоне светлой звездной пыли глыбы кедров, за спиной внизу — черное спящее море.

...Я привстал со ствола поваленного ветром дерева, отряхнул с одежды приставшие к ней хвоинки и пошел к ним. Чтобы нас не разделяли эти двадцать шагов.

АИРА

Трудно было ей вспомнить, как было раньше, когда звали ее Аирой, когда жила она в подземном дворце, где не слышно горячих вихрей, воя песков, шорохов пылевых туч. И трудно забыть то, что придумала она про себя здесь,- на Земле, новое имя свое: Ирина Стеклова. Но не было другогб пути: у каждого есть право на прошлое, хотя «бы придуманное. Как же без этого?

Это и осталось ей — с тех самых пор, как появился зеленый браслет на ее руке. Трижды прожить жизнь, уметь встречать неизвестное, новое, потом расставаться с ним как с полузабытым воспоминанием, а впереди — иное, "неизведанное, завтрашнее. Сколько бы ни было у нее сил, все равно трудно.

Она мечтала о будущем, пока неясном. Будто бы собиралась в далекий поселок, чтобы проститься с теми, кто был когда-то близок ей. Она еще не называла себя Аирой. История ее была простой: вот откуда она — вот дом ее, и мать ее, и сестра, и тот, с кем целовалась у чужого крыльца с позднего вечера до утра. Образы уже теряли четкость, как отдаленное прошлое, которое вдруг проступает в памяти сквозь полупроницаемую завесу.