Искатель. 1977. Выпуск №5 - Страница 4
— Елена! Входи, входи.
Плавной быстрой походкой в кабинет вошла жена Дмитрия Дмитриевича. Миниатюрная женщина с высокой прической, которая не прибавляла ей роста, Елена Алексеевна была одета в серое дорожное платье с широким поясом.
— Наговорились? Не помешала? — спросила она и, забравшись с ногами в широкое кожаное кресло, проговорила: — Но вы сами предупредили — в половине девятого чтоб духу вашего не было, Митрофан Евдокимович.
Митрофан Евдокимович подошел к Елене Алексеевне, взял ее крошечную, но сильную руку в свою большую ладонь.
— Будьте осторожны, — сказал Митрофан Евдокимович. — Если не случится чего-либо непредвиденного.
— Думаю, что нет. — Елена Алексеевна тряхнула головой, — Когда армия наступает или готовится к наступлению, тыл становится беспечным. Офицеры пьют горькую, а подрядчики вроде нашего подзащитного, настолько распоясываются, что воруют уже миллионами.
— Что делать? — всплеснул руками Дмитрий Дмитриевич. — Раз уж он хочет, чтобы его адвокатом был именно я… То мое дело — затянуть следствие до морковкиного заговенья. Уверен, местные власти хотят того же. У нас с Еленой Алексеевной будет достаточно времени на хорошую охоту.
Со стороны гостиной в дверь кабинета снова постучали. Елена Алексеевна мягко поднялась с кресла и, очутившись у двери, проскользнула в нее. И тотчас вернулась в кабинет. У нее в руках был футляр, в каких держат драгоценности. Елена Алексеевна открыла его. В углублении на шелковой подкладке лежал миниатюрный браунинг с перламутровой инкрустацией.
— Прелестная вещица! — не удержалась Бурова.
— Чересчур заметная. Зарубин перестарался. Возьмите на всякий случай вот этот. — И Митрофан Евдокимович достал из-за пазухи размером чуть побольше, простенький никелированный браунинг.
Взяв в руки пистолет с перламутровой инкрустацией. Буров задумчиво проговорил:
— Согласитесь, он прекрасен, как поцелуй Иуды.
— Дмитрий, дорогой, ты не на процессе!
— Профессиональная привычка! — рассмеялся Буров. Потом он достал из тайника, из-под каминной плиты несколько мелко исписанных листков бумаги, передал их Митрофану Евдокимовичу.
— Вот документы. Теперь они здесь. — Дмитрий Дмитриевич прижал ладонь ко лбу. — Эти бумаги можно сжечь. Прошу устроить мне экзамен. Затем приступим к аутодафе.
— Вы стали очень осторожны, Дмитрий Дмитриевич, — сказал Митрофан Евдокимович, когда убедился, что Буров не ошибся ни в единой цифре, не пропустил ни одного факта.
— Приобретаю привычки профессионального революционера, — ответил Буров, помешивая щипцами ярко полыхавшие листки.
— К дому! — бросил подполковник Чухновский кучеру. Мягко качнувшись, сани покатились по обледенелой мостовой. В душе Чухновского бушевало смятение.
Однако, черт возьми, как же получилось так, что его жене передадут для подпольщиков дамский браунинг? Вот уж неприятность так неприятность!
Подполковник успокаивал себя, мол, история с браунингом чушь, домыслы зарвавшегося Зарубина. И, кроме всего прочего, не вызывать же к дому, где живет начальник контрразведки, усиленный наряд солдат.
Достаточно, что, передав шкатулку из-под драгоценностей, Зарубин должен пройти во двор дома и проследить, не выйдет ли кто черным ходом.
Подполковник точно рассчитал время. Едва Зарубин, уже передавший шкатулку, вышел из подъезда и юркнул в подворотню, как сани остановились.
Чухновский вдруг почувствовал: ему несколько страшновато выйти из саней, одолеть полтора десятка ступеней, чтобы подняться на бельэтаж. Подполковник глянул на темные окна своей квартиры. Он сам распорядился повесить плотные портьеры и частый тюль.
Напрасно торчал Зарубин во дворе, следя за черным ходом дома Чухновского. Едва он вышел из парадного и свернул в подворотню, в подъезд вошел «посыльный от ювелира», который получил браунинг у горничной и передал его Митрофану Евдокимовичу. Несколько минут было в распоряжении подпольщиков. Их оказалось достаточно. Зарубин остался не раскрыт, а по его следам шли люди Чухновского.
Штабс-капитан слышал, как отъехали от дома сани подполковника, подождал еще и наконец должен был уйти.
В переулке, который выходил на центральную улицу, Митрофан Евдокимович спустился в недорогой трактир. Здесь обычно собирался ремесленный люд. Заказав чаю с баранками и холодец, Митрофан Евдокимович с удовольствием принялся за еду.
Посетителей в трактире было немного. В дальнем углу кто-то время от времени пытался то ли затянуть, то ли продолжить: «Навстречу роди-мая ма-ать…», но дальше этой строки песня не шла. Две лампы-«молнии» — одна над стойкой, над лысиной хозяина в замызганном белом фартуке, вторая горела посреди залы, скупо освещая сводчатый потолок.
Несколько парней за столиками оказались знакомыми, другие знакомы со знакомыми, в общем, чужих вроде бы не было.
Закончив трудиться над холодцом, славно сдобренным горчицей, Митрофан Евдокимович поднял глаза и увидел спускающегося в трактир Зарубина. Тот цепко оглядел собравшихся — сам он сюда приглашен был впервые, — прошел к столу.
— Позволите?
— Милости прошу.
Все-таки еще не вполне доверяя тому, что его не приметили в подворотне, Зарубин спросил:
— Это не вас я на Дворянской издали приметил?
— Наверное, меня, — очень спокойно ответил Митрофан Евдокимович. — При моей комплекции тенью не проскользнешь.
— Человек! Чаю и баранок! — крикнул Зарубин.
И минуты не прошло, как перед ним оказался пузатый фаянсовый расписной чайник, блюдце с мелко наколотым сахаром, стакан. Распахнув поддевку и поправив усы, чтоб не мокли, Зарубин принялся чаевать.
— В десять тебе надо быть у портного, за базаром.
— Знаю.
— Там переоденешься. Билет железнодорожный там же, у портного.
Держа блюдце на пятерне, Зарубин старательно дул на чай, хотя тот давно остыл. Штабс-капитану было трудно сделать глоток, боялся поперхнуться от радости.
— Там же вещички кое-какие в дорогу.
— В Читу? — осторожно, ненавязчиво спросил Зарубин.
— В Екатеринбург.
— Домой.
— Пусть так.
— Не с руки, — покачал головой Зарубин. — Я говорил, ищут меня там. Признают — дело завалю, сам пропаду.
— У портного новые документы. На другое имя. В Екатеринбурге остановишься в гостинице.
— Другой коленкор.
— Ты сопровождаешь связного, который едет в Москву.
— Ну…
— Тише. Ты его не знаешь. И не пытайся узнать. Если будет нужно, он сам подойдет к тебе, скажет: «Вы в Бугульме никогда не были?» Ты ответишь: «Вятич я». Потом ты должен будешь выполнить его приказ как указание господне. Понял?
— А он-то меня знает?
— Он тебя — да.
— Хм… Странно… — промычал Зарубин. — Не доверяете?
— Раз посылаем с таким человеком, не просто доверяем, верим.
— Ничего себе… — усмехнулся Зарубин, но тут же сменил тон. — Конечно, вам виднее.
— Дело слишком серьезное, чтоб самолюбие тешить. К портному тебя проводит наш товарищ. И от портного до вокзала.
— Может быть, это лишнее? — поморщившись, проговорил Зарубин.
— Нет. Не лишнее. У нас сложилось впечатление, что последнее время нами всеми очень интересуются. Чуть не каждый день приходится уходить от слежки.
— А оружие? Мне завтра нужно передать вам оружие. Я отдал деньги за двенадцать револьверов.
— Револьверы мы получим.
— Но они же не со мной.
— Дадите адрес и пароль.
— Невозможно.
— Сделайте так, чтоб стало возможно. За оружием сходит товарищ, который вас будет провожать.
— Постараюсь. Все так неожиданно. — Зарубин растерянно пожал плечами. — За кого я буду себя выдавать?
— Доверенное лицо ювелирной фирмы «Циглер и K°». В Екатеринбурге интересуетесь камнями, но не очень. Никаких сделок.
— Согласитесь, Митрофан Евдокимович, — сказал Зарубин с какими-то странными, необычными интонациями в голосе и необычными движениями рук, и его посадка за столом на ка кое-то мгновение стала совсем непохожей на ту, как обычно сидят увальни-пимокаты, Но это продолжалось лишь мгновенье, и Митрофан Евдокимович решил, что ему почудилось: слишком напряжены нервы последнее время, слишком неутешительные вести приходили из других городов Сибири. Военная интервенция на Дальнем Востоке, атаманщина в Забайкалье, а затем мятеж белочехов временно приостановили разгром сибирской контрреволюции. Первые же дни белых восстаний и мятежей превращались в вакханалии казней и зверских расправ с большевиками. Не много революционеров уцелело.