Искатель. 1977. Выпуск №5 - Страница 30
Точно такие щиты металлической чешуей покрывали почти весь купол потолка, правильными рядами окружая квадратные проемы, бывшие когда-то своеобразными окнами. Травы, кусты шалфея и длинные стебли эспарцета забили теперь эти окна сплошной серо-зеленой массой, которая свисала внутрь храма многометровыми клочковатыми хвостами.
Все пространство стен между нижним рядом окон и верхним балконом было занято росписями, удивительную свежесть и сочность которых не могли погасить ни многовековой слой пыли, ни бурые потоки мхов, ни обширные ядовито-яркие пятна плесени. Часто роспись смело и непосредственно переходила в цветные рельефы, и это придавало изображениям жизненность реально происходящего.
Росписи и рельефы воспроизводили сцены какого-то сложного массового ритуала. Многочисленные повреждения не давали проследить сюжетное развитие сцен и понять смысл обряда, но сразу бросалось в глаза, что на фресках нет ни одной мужской фигуры — так же, как нет традиционных картин войны или охоты, работы или отдыха. В изысканной ритмике медленного танца на ярко-синем фоне чередовались вереницы обнаженных женщин и ныряющих дельфинов, пестрые стайки летучих рыб и осьминоги с человеческими глазами, пурпурные кальмары с раковинами в щупальцах и малиновые морские звезды, приподнявшиеся на длинных лучах. В этом красочном поясе не было ни начала, ни конца, ни логического центра — только бесконечное кружение, завораживающий хоровод цветовых пятен.
А вместо пола в зале стеклянно сверкала плоскость воды, на которой еще не стерлись бегучие круги, вызванные появлением Уисса и Нины. Глубокий пятиугольный бассейн, в который привела их длинная спираль «подводного хода» из открытого моря, занимал всю площадь зала, за исключением невысокого помоста, куда из воды вели четыре мраморные ступени. Уисс просвистел приглашение подняться на помост.
Шлепая по мрамору мокрыми ластами, Нина вышла на квадратную каменную площадку, выложенную фаянсовой мозаикой. Судя по всему, мозаичный пол служил неведомым жрицам не одно столетье. Часть плиток была выбита, другая — истерта до основания, а по оставшимся восстановить рисунок было уже невозможно.
Почти у самых ступеней стоял трон с высокой резной спинкой, вырубленный из целого куска желтого мрамора. По обе стороны на высоких треножниках покоились раковины из бледно-розовой яшмы со следами выгоревшего масла на дне. А за раковинами, чуть поодаль — два непонятных вогнутых щита, как на стенах и потолке.
Нина провела ладонью по поверхности щита, стирая пыль, и на нее глянуло чудовищно искаженное, огромное человеческое лицо. Оно испуганно и страшно перекосилось, выкатив серо-зеленые сгустки глаз, дернулось в сторону.
Господи… Зеркало. Обыкновенное вогнутое зеркало, кажется, из «электрона», как называли древние греки сплав золота и серебра. Все эти бесчисленные щиты — просто-напросто рефлекторы, отражатели для масляных светильников и немногих дневных лучей, что проникали когда-то сквозь оконные проемы купола.
А ведь это было, наверное, сказочно красиво: бледно-голубое мерцающее сияние под куполом, колеблющиеся разноцветные огни светильников, превращенные десятками зеркал в переливающиеся световые потоки, — и вся эта бесшумная, бесплотная, неуловимо изменчивая симфония красок падает невесомо в широко раскрытый, влажно поблескивающий глаз бассейна…
Кому предназначалась эта феерия? Тем, кто застыл, завороженный, за перилами балконов, или тем, кто следил за ними из глубины, через прозрачный пласт воды?
Что за таинственный ритуал совершался в этом храме? И как попадали сюда люди — ведь не для дельфинов, не для прочих морских обитателей эти лестницы и балконы, эти светильники и зеркала, эти окна и фрески — а ведь в стенах нет ни одной двери, а до оконных отверстий могут добраться только птицы…
В храм можно попасть, как попали они с Уиссом, с морского дна, по спирали подводно-подземного хода, сквозь пятнадцатиметровый слой воды в бассейне… А это возможно только с могущественной помощью существ, чьи добрые и сильные тела изображены на фресках…
Кстати, почему на фресках нет ни одной мужской фигуры? Ведь не женщины же вырубали в скале этот зал, ковали светильники и зеркала, расписывали стены и выкладывали мозаики, придумывали систему вентиляции воздуха в храме и протока воды в бассейне…
Кто, когда и зачем посещал этот единственный в своем роде храм?
— Женщины. Ты поймешь. Сядь, смотри и слушай… — прозвучал где-то в висках — или за спиной? — ее собственный голос. — Женщины. Очень давно. Слушали музыку звезд. Они не понимали всего. Ты поймешь. Сядь, смотри и слушай. Будут петь звезды. Здесь, в воде.
Уисс висел в бассейне, опираясь клювом о нижнюю ступеньку. Темный глаз его смотрел на Нину печально.
— Ты поняла? Что надо смотреть?
— Да, — неуверенно ответила Нина.
Разумеется, она ничего не поняла. Да и не пыталась понять. Думать в ее положении было так же бессмысленно, как доделывать во сне то, что не успелось наяву. Сейчас важно было смотреть и слушать, видеть и запоминать. А понимать — это потом. Если все это вообще можно понять.
Нина села на трон и вздрогнула от ледяного прикосновения мрамора к телу. Аппарат, висевший на боку, глухо звякнул о камень. Только сейчас Нина вспомнила о видеомагнитофоне и огорченно прикусила губу — ведь его можно было использовать, как обыкновенную кинокамеру, снять весь подводный путь, «волшебную лампу» и осьминога, подземную галерею и этот зал. Теперь — поздно. Впрочем, интерьер храма она снять еще успеет после того, что хочет показать Уисс.
Она поудобнее устроила аппарат на коленях, сняла переднюю стенку бокса, открыла объектив и выдвинула в направлении бассейна раскрывшийся бутон микрофона.
— Убери свет.
Рука, потянувшаяся к шлему, замерла на полпути. Уисс плавным толчком пошел на другую сторону бассейна, и, проводив его взглядом, Нина увидела прямо напротив, в глубокой нише, не замеченную раньше скульптуру.
Хрупкая, наполовину раскрытая раковина из розового с фиолетовыми прожилками мрамора зубцами нижней створки уходила в воду. Нагая женщина полулежала на боку, у самой воды, опершись локтем на хвост дельфина. Дельфин, прижавшись сзади, положил голову ей на колени. Оба отрешенно и грустно смотрели прямо перед собой, не в силах расстаться и не в силах быть вместе, и верхняя рубчатая створка, казалось, вот-вот опустится вниз, замкнув раковину и навсегда скрыв от мира их встречу.
Женщина и дельфин были выточены из дымчатого темного обсидиана, и полупрозрачные тела их как будто таяли на розовом ложе, уходя в мир несбывшегося и несбыточного.
— Убери свет. И включай свою искусственную память.
Нина торопливо выключила фонарь и запустила видеомагнитофон. Полная темнота и безмолвие хлынули из углов и затопили пространство. И только шорох аппарата нарушал тишину.
В храме повис еле слышный звук — даже не звук, а тень звука — одна томительная нота — где-то на пределе высоты, где-то у порога слуха.
В темноте возник еле видимый свет — даже не свет, а эхо света — один тончайший луч — где-то на пределе спектра, у порога зрения.
В воздухе растворился еле уловимый запах — даже не запах, а память запаха — одна мгновенная спазма — где-то на пределе дыхания, у порога обоняния.
Во рту появился еле различимый привкус — даже не привкус, а след привкуса — один соленый укол — где-то на кончике языка, у порога вкусовых отличий.
Кожу лица тронуло еле ощутимое прикосновение — даже не прикосновение, а ожидание прикосновения — одно дуновение ветра — где-то на пределе давления, у порога осязания.
Не стало ни страха, ни боли, ни радости — все перестало существовать, и сама она сжалась в бешено пульсирующий клубок, раскинувший в пространстве пять живых антенн, пять органов чувств — и предельное напряжение вытянуло антенные щупальца в длинные лучи.
Мысли остановились, исчезли. Она не могла думать, оценивать, сопоставлять — она стала оголенным ощущением, сплошным, невероятно обостренным восприятием. Она была подобием морской звезды; пять жадных лучей во все стороны, а вместо тела — хищный мозг, ждущий добычи, и память, готовая принять все, что придет…