Искатель. 1977. Выпуск №4 - Страница 46

— Гипноз, внушение, постгипнотический приказ. Интересно! — сказал Призрак. — Но в Эрфурте жить тебе больше нельзя. На твоем месте я бы показал этому городу пятки. Чем скорей, тем лучше.

— Чепуха, — пробурчал Фауст, осушил кубок и громко икнул. — Но воздаю честь твоему искусству, дьявол. Волосы у меня отросли, весу прибавилось, да и в постели мне не скучно. — Он хихикнул. — Только вот тут, — он постучал себя по лбу, — тут не очень изменилось. Ну словом…

— Словом, — прервал его Призрак, — я приготовил отцам-инквизиторам для костра хорошо откормленного, обремененного грехами доктора Фауста, первоклассное жаркое. Скоро это так и будет.

Доктор с проклятием вскочил, выломал дверцы шкафа и начал швырять в сумку свои вещи. Широким жестом обвел комнату, приборы, книги, колбы, реторты.

— Чтобы ты не называл меня неблагодарным, все это я отдаю тебе. Делай что хочешь.

Призрак не шевельнулся.

— Что мне вещи? Я служу тебе.

Фауст тяжело рухнул в кресло. Протянул руку за кубком, заглянул в его пустоту и с досадой отбросил. Потом застонал. Призрак холодно смотрел на него.

— Я погиб, — жаловался Фауст, — совсем погиб. В старости у меня был ревматизм, но зато меня уважали. Теперь я не могу появиться в университете, ибо никто не поверит, что это я. Не могу пойти туда, я изменился. Это ты меня изменил, дьявол! — вскричал он и ударил себя в грудь. — Этого доктора никто не позовет, все хотят Фауста, славного доктора Фауста. А когда прихожу я, спускают на меня собак. Ученики меня покинули, а этот подлый Вагнер предал. Хорошо же ты мне помог, только это и правда!

— Тебе нужно сменить климат, — заметил Призрак.

— Добрый совет дороже золота.

— Можешь иметь и золото, технически это не проблема.

Фауст встал и неспешно увязал сумку.

— Спасибо, я уже обжегся один раз.

В окно упал отсвет заката.

— Мы должны выйти, пока ворота не заперты. Скорее!..

В дверь загрохотали удары.

— Именем Иисуса! — прогремел грубый голос.

Фауст побледнел, перебросил сумку через плечо и выбежал маленькой дверцей во двор, а оттуда в переулок, в сгущающиеся тени. Стены стояли черные, их высокие зубцы вонзались в карминовое небо, как острые зубы. Фауст проскользнул в ворота как раз вовремя, даже не заметив изумленных взглядов, с которыми стража запирала за ним ворота.

Позже их приоткрыли еще раз перед хромым монахом, чье лицо скрывал капюшон черной рясы,

Итак, они шли через поля и леса, через деревни, где жили оборванные крестьяне и голодные псы; мимо городов с оборонительными башнями, мимо замков, бойницы которых щурились с высоты холмов. Шли в тени буковых лесов, где пели птицы, шли по вересковым пустошам, где свистел ветер и падал туман. Мокли под дождем, сохли на солнце, по утрам цепенели от росы.

Фауст шел один, так как Призрак держался далеко позади и его не было видно. Только мысли Призрака вмешивались в мысли доктора, спрашивали и отвечали. Он был словно муха, которую отогнать невозможно, словно похмелье после ночного кутежа. Доктор ненавидел его и немного боялся.

Когда наступал вечер, Призрак приходил и вливал ему в уста прохладную жидкость, которая утоляла голод и жажду, так что ему не приходилось выпрашивать себе пропитание, когда кончились деньги. Он должен был быть благодарным Призраку, и это было горько.

Иногда, беседуя с ним, Фауст забывал об окружающих и начинал кричать, а то и ворчал себе в бороду, так что люди оборачивались на него и постукивали себя по лбу.

Встречались им и всадники в пестрых одеждах, рыцари с расписными щитами, неуклюжие деревенские повозки, странствующие подмастерья и нищие, актеры и монахи, евреи в долгополых кафтанах с желтым кружком, кареты с резными столбиками и цветными занавесками. Когда подошли к югу, к Чехии, пахнуло на них душным зноем. Здесь они увидели первых беглецов.

Богато украшенные повозки, а в них люди в парче и бархате. С лиц у беглецов глядел загнанными глазами страх. За ними толпы сельчан в лохмотьях, некоторые гнали тощую скотину. На спинах у сгорбившихся женщин кричали голодные дети.

— Что случилось? — спрашивал себя Фауст.

— Что случилось? — спрашивал Призрак.

— Они бегут от чумы, — ответил доктор, обменявшийся с беглецами парой коротких фраз.

— А! — сказал Призрак. — Это болезнь, да?

— Это смерть, — скорбно ответил Фауст. Он сильно переменился, но ненависть к болезни у него осталась. К болезни, с которой человек не может бороться, против которой бесполезны все снадобья и мази. — Ее переносит воздух, — добавил он. — Откуда-то с юга и всегда вот в такую погоду.

— Почему же они бегут, если болезнь все равно настигнет их?

— Потому что города, в которых она появилась, запирают свои ворота; а люди считают, что лучше убежать, чем оставаться в ловушке вместе с чумой.

Призрак помолчал немного. Вокруг них колыхались хлеба, а вдали оседала пыль, поднятая толпой. Фауст повернул к югу.

— Ты не боишься?

— Боюсь, — ворчливо ответил он. Спохватился, хотел сказать, что он врач, но укрылся за улыбку. — Чума, может быть, и настигнет меня, но там, дома, в Эрфурте, мне бы от костра не уйти. И потом, — усмехнулся он, — я надеюсь отчасти, что Костлявая выберет тебя, и тогда мне будет спокойней.

В мозгу у него раздался гармоничный аккорд, эквивалент смеха.

— Сильно же ты ненавидишь меня, — заметил Призрак. — Но это не довод.

«Нет, — мелькнуло у Фауста в голове, — это не довод». Он стиснул кулаки. Еще больше, чем Призрака, он ненавидел болезнь — то, чего нельзя понять и что поэтому страшнее. Призрак в конце концов такой, каким и должен быть, дабы в мире сохранялось равновесие: это зло против добра. Но безоглядно разящая смерть приводила Фауста в бешенство. Он видывал уже много умирающих, но ничто и никогда не возмущало его так, как эти бессмысленные эпидемии, убивающие без разбора калек и здоровых, молодых и старых, опустошающие целую страну, словно серп ниву.

— Да, — сказал Призрак, — понимаю.

«Конечно, — подумал Фауст, — ты меня понимаешь. Ты знаешь, я не герой, и то, что гонит меня все ближе к чуме, это не геройство, а бешенство. Ибо против этой слепой смерти никто ничего не может сделать…»

— Никто? — прозвучало у него в мыслях.

Он удивленно огляделся. Увидел пыльную дорогу под белесым небом, волнующиеся нивы и даль, трепещущую в солнечном зное.

— Никто, — пробормотал он, прислушиваясь.

— Может быть… — продолжал Призрак, — может быть, средство найдется.

— Средство от чумы?

— Ну да, при некоторых условиях.

— Знаю, — горестно сказал Фауст, — ты ничего не даешь даром. У тебя ведь договор, подписанный моей кровью.

— Кровь была мне нужна, чтобы тебя вылечить, — оскорбленно отозвался Призрак. — Ты начинаешь наскучивать мне. Зачем мне глупец, играющий в лекаря, но не имеющий никакого понятия об эпидемиологии, о гигиене?

— Так почему я тебе так нужен? Почему ты выбрал именно меня?

Призрак засмеялся.

— Я скажу тебе, почему. Может быть, потому, что ты так похож на человека.

— А ты, кто ты сам? — повторял доктор, но все тише и тише.

Призрак молчал. «Боже, иметь средство, чтобы излечивать от черной смерти… Слава, деньги почести… Нет, — остановил себя доктор. — Слава, чтобы до него дотянулась рука инквизиции? Деньги, чтобы у него их отняли ненасытные князья или лесные разбойники? Почести, чтобы завистники могли очернить его? Нет, пусть будет что-нибудь другое. Он продался дьяволу, но пусть теперь дает дьявол».

— Какие же это условия? — нерешительно спросил он.

Призрак оживился. Его мысли искрились жадностью.

— Ты не боишься?

— Боюсь, — вырвалось у Фауста. Но он тут же добавил: — Я хотел бы иметь это средство. Чего ты хочешь?

— Крови больного!