Искатель. 1977. Выпуск №2 - Страница 45
С тех пор прошло четырнадцать дней. Я лежал на не слишком мягкой постели в больнице Марии Магдалины и старательно внушал себе, что должен, собственно, радоваться выздоровлению. Но мне это не удавалось. Все опять начинается сначала. Игра со смертью, страх, поиски выхода, которого не существует. Или все-таки?..
Я повернулся на бок и перед тем, как уснуть, громко сказал себе:
— Спокойной ночи, Франк Зееланд! — И тут же: — Заткнись, старый идиот!.. Это лучшее, что ты можешь в данный момент сделать.
— Это не мое дело, — сказал обер-ассистент Катцер, который уже второй раз за эту неделю навещал меня, — но одно мне хотелось бы понять. С вами можно беседовать обо всем на свете, но кто вы такой, вы все никак не вспомните. Разве это не удивительно?
Катцер был совсем не так глуп, как казался. Его здравый смысл или его профессиональная подозрительность помогали ему видеть вещи яснее, чем, скажем, доктору Молитору. Последнему научный пыл так затуманил глаза, что я без труда мог дурачить его.
— Вы бы лучше беспокоились о том, почему меня до сих пор никто не хватился, — сердито буркнул я. — Может быть, заявление давно поступило, но его сунули не в тот ящик или вообще затеряли. — Мне ни в коем случае нельзя было отступать, и я решил перейти в атаку. — Это ведь не исключено. Даже в лучших домах что-нибудь иной раз теряется.
Катцер опять сидел на стуле у окна, широко расставив ноги и вертя свою измятую шляпу.
— Возможно, однако, и то, что никто о вашем исчезновении не заявит и что вы это отлично знаете, а потому думаете: пусть, мол, себе ищут.
Тут он попал в самую точку. Я пробыл в больнице почти три недели, и в моем распоряжении оставалось еще несколько дней. Это время я хотел использовать с толком и выучить свою роль так хорошо, чтобы потом еще какой-то срок можно было играть ее дальше.
После того как я снова вспомнил свое имя и все остальное, я незаметно изменил тактику. Если раньше я с готовностью подтверждал, что мне достаточно малейшего толчка, чтобы восстановить забытое, то теперь продвигался вперед черепашьим шагом. На докторе Молиторе я уже с успехом испробовал этот метод. Вспоминал каждую деталь, едва услышав о ней. Но решительно не мог связать частности в единое целое.
Когда Катцер ушел, я встал и принялся за бритье, внимательно разглядывая себя в зеркале над маленькой раковиной. Вид у меня опять стал вполне благопристойный. Тюрбан из марли исчез с моей головы, и только маленький пластырь прикрывал пострадавшее при травме место.
Конечно, чисто случайно именно в эту минуту появилась сестра Марион с моим аккуратно сложенным костюмом, верхней рубашкой, галстуком и начищенными до блеска ботинками.
— Я думаю, вы не часто бывали в больницах, — сказала она, чуть склонив набок голову и окидывая меня критическим взглядом. — Порой создается впечатление, будто вы меня стесняетесь. Верно я говорю? Вот ваш костюм! Я только что взяла его из чистки, он был весь в крови.
Должен признать, на какой-то миг я смутился. Она видела меня насквозь.
— Давайте сюда скорей, — пробормотал я. — Еще Готфрид Келлер заметил, что одежда делает людей. — Я снял пижамную куртку и натянул через голову верхнюю белую рубашку.
Сестра Марион отошла к окну, как будто заинтересовавшись видом на парк, ограду и сторожку. Теперь уже она немного стеснялась. Когда снова обернулась, я как раз повязывал галстук. Некоторое время она смотрела на меня, затем подошла и поправила узел.
— Ваш Готфрид Келлер был умный человек, — сказала она, — хотя я нахожу, что вы и в пижаме выглядите вполне сносно.
Галстук давно уже сидел прямо (как я убедился, кинув быстрый взгляд в зеркало), а она все еще суетилась вокруг меня. Тогда я просто обнял ее. От смущения и еще чтобы немножко выразить ей свою благодарность. Она сначала положила руки мне на плечи, а затем позволила им продвинуться вверх. Так уж несведуща в этих делах, как мне несколько дней назад показалось, она не была. Это я понял по поцелую, на который она ответила ровно в той мере, в какой положено для первого раза. Несколько сдержанно, но все же не так, чтобы ее можно было принять за конфирмующуюся. Я заметил, впрочем, что она покраснела. Потом опять остался один.
Около половины пятого я присел на постель, с интересом ожидая, как отнесется доктор Молитор к моему нарядному виду. Он и впрямь сделал такое лицо, как начинающий огородник, который обнаружил, что горох на его земле дал всходы. Однако свежевыглаженный костюм имел, как я очень скоро убедился, и свои отрицательные стороны. Врач вдруг заметил, что я больше не беспомощный пациент, но мужчина, стоящий на собственных ногах, с которым надо наконец что-то делать.
— Снаружи ваша голова, безусловно, в порядке, вот только внутри не все еще так, как нам хотелось бы, — посетовал он. — Может быть, вы все-таки переоценили свои силы, решив самостоятельно восстановить память. Не кажется ли вам, что лучше перевести вас теперь в нервную клинику?
Ишь ты какой, подумал я. Сначала милейший доктор Молитор делал из меня подопытного кролика, а теперь он испугался собственной храбрости и бросает меня в беде. При этом я знал, конечно, что в таком деле без психиатра не обойтись и что я несправедлив к доктору Молитору. Его эксперименты немало способствовали тому, что я вновь почувствовал себя нормальным человеком. Но он был последним, кому я в этом сознался бы. Кроме того, мне нужно было еще два-три дня, чтобы подготовиться к встрече с психиатром, которому втереть очки будет далеко не так легко, как моему славному лечащему врачу. Мне понадобятся более решительные средства, и испробовать их я хотел сначала на докторе Молиторе.
— Доктор, — смиренно, как только мог, сказал я, — не надо терять терпение. Убежден, что мы недалеки от цели. Вы мне уже очень помогли. Если вы боитесь, что вам нагорит от больничной администрации за то, что задержали у себя наполовину выздоровевшего человека, я немедленно улягусь в постель и начну отчаянно стонать. Еще только пару дней, ну пожалуйста, доктор!
Он кивнул. Он был польщен, а я обещал ему хорошо использовать это время. Впрочем, иначе, чем он себе это представлял.
Я вынашивал план, который должен был избавить меня от всех забот. По крайней мере, на ближайшие недели и месяцы. О дальнейшем не задумывался. Теперь понимаю, как дилетантски рассуждал. Начать с того, что довольно скоро заметил, как трудно хранить тайну. С детских лет я привык делиться всем, что меня волновало. Нередко делал это даже слишком поспешно и необдуманно, из-за чего у меня бывали уже неприятности. Сейчас убедил себя, что неплохо бы поделиться своими намерениями с добрым другом и получить дельный совет.
Я считал, что обрел такого доброго друга в сестре Марион. Еще в тот же вечер я попросил ее зайти ко мне, как только ей удастся освободиться. Около десяти сидел у окна, одна створка которого была открыта, а Марион, поджав ноги, пристроилась на моей кровати. Свет я выключил. Вечер был словно бы бархатный, таинственный, волнующий и полный грез, отчего мне невольно вспоминались Гейне и его Лорелея.
Марион, вероятно, чувствовала, что я хочу открыть ей душу и что не надо задавать мне вопросов. Начну сам, через несколько минут или через час, когда вытряхну за окно всю свою сдержанность. Я курил, и аромат табака смешивался с испарениями, поднимавшимися от влажной земли.
Рассказал о моем детстве и о моем отце, который пять дней в неделю копал уголь в Рурском бассейне. О своей профессии сказал только то, что было необходимо, чтобы понять, почему я вынужден скрывать ото всех, что ко мне снова вернулась память. О мертвом не упомянул. Потом попросил ее помочь в осуществлении моего плана, решительно при этом не представляя, что она, собственно, может сделать.
Но я ее недооценил. Она разбиралась в медицине куда лучше, чем я полагал, и сразу смогла дать мне полдюжины ценных советов, пообещав еще просмотреть специальную литературу в библиотеке больницы. А затем поцеловала меня. Не очень страстно, но как бы давая понять, что могу на нее положиться. Потом мы некоторое время вместе смотрели в окно, и тут мне пришла еще одна мысль: я вдруг ощутил, как тесна и чужда эта комната. Захотелось один-единственный часок пошататься по парку. Но, как человек, потерявший память, я не имел, конечно, права выхода.