Искатель. 1976. Выпуск №3 - Страница 32

И при этом никто из них не мог объяснить, почему так сделал. И всегда вид у людей, выполняющих задание, внушенное им на срок, становился в этот миг каким-то отсутствующим, как у лунатиков!

Неужели это действительно так хитро и необычно задуманное преступление? Мне не терпелось поскорее узнать это, но я не решалась отвлекать мужа расспросами. А он все читал, размышлял, расхаживая по кабинету, думал, не замечая меня и забыв обо всем на свете, машинально разрезая за ужином мясо и чуть не насыпав в кофе соль вместо сахара. И опять скрылся в кабинете.

Отвлек его от размышлений неожиданный гость, и вся эта и без того запутанная, заинтриговавшая меня история вдруг приобрела совершенно новый, какой-то бешеный ритм и начала ошеломлять одним невероятным поворотом событий за другим…

Когда раздался звонок у входной двери, я машинально посмотрела на часы. Мне показалось, что ослышалась: было уже без двадцати одиннадцать, час вовсе но подходящий для визитов. Мне почему-то стало страшно, я хотела позвать мужа, по он не вышел из кабинета, видимо, не слышал звонка. Поколебавшись, я не стала его отрывать от работы и одна вышла в прихожую.

Нет, мне не послышалось: звонок прозвенел снова — требовательно, резко.

— Кто там? — спросила я.

Мне что-то ответил мужской голос, показавшийся вроде знакомым.

— Кто там? — повторила я громче.

— Это я, Тренер. Откройте, пожалуйста, Клодина.

Я начала неуверенно отпирать дверь. Оглянулась, увидела, что в дверях прихожей стоит Морис: видимо, он услышал второй звонок и мои вопросы и вышел из кабинета. Его появление сразу успокоило меня, и я распахнула дверь.

На пороге действительно стоял комиссар Тренер. Мы долго молча смотрели друг на друга. Комиссар медленно снял шляпу и спросил:

— Почему вы глядите на меня как на привидение?

Я оглянулась на Мориса и посмотрела на свои часики. Тренер тоже взглянул на часы и расхохотался.

— Черт возьми! Уже одиннадцать. А я не могу понять, почему меня так встречают. Извините, ради всего святого, за позднее вторжение.

Мы с мужем были так удивлены, потому что в Цюрихе после десяти вечера не принято даже звонить по телефону близким, друзьям, не то что ходить в гости. Зато и встают тут рано, все учреждения начинают работать с восьми, а то и с половины восьмого. Первое время, приехав сюда с юга, из Монтрё, где шили раньше, мы с мужем долго не могли привыкнуть к такому обычаю. А теперь вот, оказывается, он стал и нашей привычкой. Мы с Морисом переглянулись и тоже расхохотались.

— Да входите же скорее! — буквально втащила я за руку смущенного комиссара. — Мы всегда рады вас видеть.

— Нет, конечно, все-таки я ужасный нахал, — сокрушался он, качая головой. — Врываться в такое время. Простите, увлекся, заработался, забыл о приличиях. Впрочем, — добавил он, прищурившись и наставив на меня, словно пистолет, за жатую в кулаке трубку, — уверен, вы меня извините, дорогая Клодина, когда узнаете, какие новости привели меня к вам в такой час.

— Не рассказывайте ничего без меня! Я сейчас сварю кофе.

Я помчалась на кухню, быстро сварила кофе покрепче, прихватила бутылку коньяку «Рем Мартэн», особенно любимого комиссаром, и принесла в столовую.

Жан-Поль и Морис честно ожидали меня, беседуя о каких-то пустяках.

— Ну, теперь рассказывайте, — сказала я, когда налила всем кофе и коньяку.

— Нет, послушаем сперва нашего уважаемого профессора, — комиссар лукаво посмотрел на меня и покачал головой. — Первое слово должно быть предоставлено науке. Сначала следует выслушать эксперта, я не хочу давить на его мнение своими догадками. Итак, дорогой профессор, ставлю вопрос: возможно ли совершить преступление под гипнозом? Свои предположения на сей счет вы мне днем высказали и пообещали разобраться в этом вопросе. К каким выводам вы пришли?

Морис начал опять с того же, что вопрос это сложный, спорный, и завел форменную лекцию, ссылаясь на опыты, которые проводили Левенфельд, Форель, Молль, Крафт-Эббииг и другие светила гипнотизма. Слушать о том, как они внушали испытуемым то кидаться на кого-нибудь с ножами, то стрелять в них холостыми патронами, было интересно, но все же, по-моему, лекция немножко затягивалась. Однако Тренер слушал с удовольствием, потягивая коньяк, попивая кофе и посасывая свою сипящую трубочку. Он ни разу не перебил Мориса вопросами, наоборот, порой одобрительно кивал, словно целиком соглашаясь со всеми противоречивыми выводами, какие ученые мужи делали из своих увлекательных опытов.

Одни считали, будто опыты доказывают: некоторым людям можно внушить, чтобы они кинулись на любого человека с кинжалом или выстрелили в него из револьвера. Но, возражали другие исследователи, опыты эти неубедительны. Возможно, загипнотизированный все же где-то в глубинах своего подсознания чувствует, понимает, что покушается на убийство все-таки не всерьез: что кинжал у него в руке игрушечный, нарочно затупленный, а револьвер заряжен холостыми патронами, и он никого не убьет. Потому что, понятно, настоящего убийства ради проверки своих теорий никто из ученых не устраивал. А попробуй выясни, что там ощущает загипнотизированный в глубинах своего подсознания, если он сам ничего об этом не знает…

— Поэтому неудивительно, что большинством голосов все, обсуждавшие эту проблему, приняли соломоново решение, — закончил затянувшийся научный обзор Морис. — Что при любой глубине гипнотического сна нельзя внушить кому-либо поступки, противоречащие его моральным принципам. Отсюда следует, что и заставить кого-нибудь гипнотическим внушением совершить настоящее преступление тоже невозможно, во всяком случае, человека порядочного, не рецидивиста какого-нибудь закоренелого, готового и без всякого понуждения зарезать родную мать за несколько раппенов.[5]

— Ясно, — с удовольствием произнес комиссар Тренер и несколько раз одобрительно кивнул. — «Орлы мух не ловят». Чем меня всегда пленяет наука — в том числе и ваша достопочтенная психиатрия, психология — так это тем, что достоверно установленных фактов у нее куда меньше, чем сомнений и предположений. Поэтому всегда можно на любой трудный вопрос ответить надвое — и так, и этак. Пусть каждый выбирает, что ему больше нравится. А от меня требуют, чтобы я непременно поймал преступника да еще доказал, что он виновен. Зачем я не послушался в свое время моей почтенной матушки и не стал ученым? А ведь есть тем более такие науки, где вообще полное раздолье для любых теорий. Скажем, астрофизика. Обожаю слушать лекции о том, что, по мнению ученых, происходит на далеких планетах и звездах. И всегда восхищенно думаю: «Вот же врут!» А пойди проверь, попробуй их уличить.

Жан-Поль произнес это с таким чувством, так выразительно, что мы с мужем расхохотались. Тренер с удовольствием нам вторил. Но все же невеселый получился смех.

— В самом деле, Морис… — начала я, но муж остановил меня жестом.

— К сожалению, во многом вы правы, Жан-Поль, — сказал он. — Но наука не может существовать без сомнений и споров. И всегда сомнений и гипотез в ней будет больше, чем бесспорных, окончательно установленных фактов. Иначе наука просто прекратится. Но, возвращаясь к тому конкретному случаю, какой всех нас интересует, кажется, могу вас порадовать. Некоторые исследователи высказывали мысль, которая мне кажется весьма любопытной и верной. Вероятно, для опытного гипнотизера есть способ обойти моральные преграды в сознании усыпленного им человека.

— Каким образом? — При всей своей полноте и грузности Тренер сейчас чем-то напоминал поджарого сеттера, вдруг по чуявшего дичь и замершего в охотничьей стойке.

— Очень несложным. Достаточно внушить человеку, будто он вовсе не совершает преступление, а выполняет нужное, благородное дело.

— Стреляет не в человека, а в тигра или в бешеную собаку? Подсыпает в стакан не яд, а спасительное лекарство?

— Вот именно, — кивнул Морис.

Я слушала их, и мне стало по-настоящему страшно. Неужели возможно такое злодейство?