Искатель. 1974. Выпуск №2 - Страница 7

Но если много раз подряд все получается удачно и риск уже не горячит испугом, а только приятно взвинчивает, как акробата перед прыжком, то в один не очень-то прекрасный день бьешься рожей об забор. Вот как сегодня. Ведь правильно живущие люди ужасно недовольны, когда я живу хорошо. Они в какой-то мере справедливо полагают, что моя хорошая жизнь складывается из тех последних крупиц хорошего, что я увожу у них. И за это они меня сильно не любят. Достаточно любому из них, пускай до этого он меня никогда не видел, не слыхал обо мне, и я у него зерна макового не тронул, показать на меня пальцем: «Это вор!», и он начинает меня сильно не любить. И чувство это стойкое и острое, потому что всегда оно густо замешено на любопытстве: «Откуда такие берутся?» И никак вы понять не хотите или не можете, что беремся МЫ оттуда же, откуда и вы — из жизни.

И не любите вы меня, граждане люди, еще не только за то, что беру я ваше, и живу вашим, и, причинив вам зло, творю себе этим добро. Это вы простили бы мне, ведь не убил же я никого из вас, не ограбил последнее, не один жадюга не повесился от моей кражонки! Ненавидите вы меня не за то, что живу я вашим, а за то, что живу не по-вашему. И хоть огромное, подавляющее большинство из вас и не подозревает, не догадывается о моем существовании, понятия не имеет, как и с кем я живу, вы нутром своим, голосом крови своей отвергаете меня, вот точно, как овца начинает биться и хрипеть, едва почуяв волчий дух.

Не за что людишкам любить меня. Да и я-то, если по-честному говорить, от них не то чтобы в бешеном восторге. Они ведь знают, что я живу лучше их, а все равно стращают мной детей и сильно обеспокоены всегда, как бы их бесценные чада не пошли по моему скользкому пути. А я бы в жизни свой скользкий путь на ваши гранитные дороги не променял!..

Вот в этом месте своих размышлений я поймал себя на том, что я не на «бану», и не на «малине», и даже не у следователя в кабинете, я ведь в КПЗ — один я здесь в камере, нет никакой аудитории, и не говорю я, а думаю, думаю, значит, и наигрывать нечего, и врать самому себе незачем. Ведь врать себе — занятие очень увлекательное, но опасное. Никакой лжи человек не верит так радостно и с такою охотой, как своей собственной, и если с этим делом пережать маленько, создается придуманный понарошечный мир, очень уютный и приятный, но это не мир, а мираж, и, пока он ласкает твою воспаленную голову, ноги, а вернее руки, аккуратно приведут в тюрьму.

Врать себе глупо, а ложь состоит в том, что я изо всех сил стараюсь не думать о тюрьме. О том, что я уже в тюрьме. Конечно, КПЗ еще не тюрьма, но разница все-таки чисто условная. Как говорил карманник Сережка Мичман, КПЗ — это комната принудительной задумчивости. «Попал сюда, хошь не хошь, задумаешься — как сюда притопал, куда отсюда поползешь». Ну ладно, все-таки КПЗ не тюрьма, отсюда на волю выскочить легче, чем из следственного изолятора № 2, в просторечье именуемого Бутырки. И мы еще побьемся. Как говорит мой дед, еще конячья мама не сдохла. Иначе, коли Тихонов разыщет потерпевшего, то придется менять это уединенное жилье на общую камеру в Бутырках, потом следствие, суд и исправлять меня начнут в колонии строгого режима, а это много хуже, чем правильно жить, даже если жить правильно не так уж приятно.

Мотоцикл «индиана» загрохотал часто и сильно, как сдвоенный зенитный автомат — чтобы глушители не забирали мощность, их не ставят на гоночные машины. Гога Иванов сел в седло, дал форсаж и сказал мне:

— Садись передо мной, на бак. Потом я сдвинусь назад и ты поведешь сам.

— Упадем, наверное?

— Нет. Мы никогда с тобой не упадем. Падать нельзя, убьемся.

— Я ведь не умею.

— Неважно. Жизнь коротка, и тебя самого мало. Надо узнать все.

Мы стояли внутри огромной, высотой с двухэтажный дом, «бочки», где на самом верху была сделана галерейка для зрителей аттракциона «Гонки по вертикальной стене». Но сейчас почему-то зрителей не было, и я жалел об этом, поскольку с ними было бы легче: если номер удастся, приятно насладиться триумфом, а если грохнемся, то лучше, когда рядом люди. А мотоцикл гремел и вырывался у Гоги из рук, и он говорил мне грустно, но твердо:

— Садись, надо ехать. И зрителей не будет — когда человек решается ехать по стене, он делает это один.

— А ты?

— Я не в счет. Это моя жизнь, моя работа. Людям необходимо, чтобы кто-нибудь мог в любой момент проехать по стене.

— Но ведь это бессмысленно! Это же ничего людям не приносит!

— А что ты приносишь людям, когда ловишь убийцу? Ты ведь даже не можешь возместить причиненный им вред.

— Но это необходимо человеческой справедливости, спокойствию и уверенности остальных людей!

— Правильно. Людям нужен не только хлеб. Им нужна уверенность. Каждый хотел бы проехать по стене хоть раз в жизни, но не всем удается. Я езжу изо дня в день, чтобы напоминать людям: это можно, просто надо не забывать о необходимости хоть раз проехать по стене…

Я сел перед ним и слышал сквозь тягостный грохот мощного двигателя его ровное, спокойное дыхание.

— Поехали?..

Горячий бензиновый дым, дрожит от рева круглая деревянная стена «бочки», которая отгораживает нас от всего мира, от триумфа и позора, от смеха и сочувствия, оставляя один на один с собой, стена дрожит от нетерпения проверить: можешь ли ты хоть раз в жизни проехать по стене?

— Поехали.

Захлопнулась дверь, через которую мы вошли на дно «бочки», — последняя возможность вылезти и жить, как жил раньше, и не ехать по стене, а купить лучше войлочные тапки, стать серьезным человеком, достойно и красиво устроить свою жизнь. Но тогда я больше не смогу никогда прийти сюда на галерейку ни с любимой, ни с друзьями, ни со своими детьми, потому что каждый раз, когда Гога Иванов будет в реве и дыме стартовать снизу, стремительными спиралями поднимаясь вверх по стене, вместе с ним со дна «бочки» будет подниматься мой страх, победивший меня в игре один на один. И сколько бы впредь ни представилось случаев проехать по стене, страх всегда будет победителем…

Дрогнул ребристый каучук переднего колеса, мелькнули, скручиваясь в сияющий диск, спицы, тяжелый мотоцикл покатился по круглому манежу, застонали досочки пола, ближе к краю, рядом стена, первый круг пройден, все мелькает в глазах, мотоцикл нагибается внутрь манежа, откос у стены, сейчас мотоцикл развалится от напряжения, толчок, толчок, небо рухнуло на плечи и вжало, вбило меня в машину, а перед нами узенькая дорожка, отвесно поднимающаяся вверх, но мотоцикл почему-то не падает, а все время с рокотом взлетает, и дорога загибается за нами, и я с ужасом вижу, что вишу вниз головой, и только тут соображаю — мы мчимся по стене! По стене!

Дорожка — это и есть стена. Но больше она никогда не будет возноситься надо мной, ее вертикаль бессильна — я проехал, прошел, промчался по второму измерению, по страху и войлочным тапкам! Значит, меня не так мало! Пусть еще строят стены!

Так я и проснулся с ощущением какого-то удивительного счастья, огромной победы и долго не мог поверить, что ничего этого не было, не хотел верить, что все приснилось, и хоть я знал, что Гога лечит в санатории сломанную руку, мотоцикл «индиана» стоит тихий, забытый в сером пустынном сумраке гаража, а сейчас апрель и аттракцион не работает, но все равно я не хотел и не мог поверить, что сегодня ночью, сейчас, только что я не ездил по стене. Мне очень надо было знать, что я могу проехать по стене. Потому что в тридцать лет человек должен знать о себе все, а если все знать о себе невозможно, то надо знать по крайней мере, готов ли ты проехать по стене…

Звонил телефон пронзительно и долго, а я лежал, не открывая глаз, и ощущение радости и силы оставалось, будто все произошло на самом деле, и я верил, я точно знал, что на самом деле было бы все так же.

И в этой дреме, пролегшей узким мостком между сном и явью, как часть дороги по стене, из мечты в реальность, я протянул руку и снял трубку, в которой булькал, захлебываясь словами и чувствами, голос Сашки Савельева. Вначале он меня ругал, кажется, за лень и тунеядство, потом сказал четко и раздельно: