Искатель. 1973. Выпуск №1 - Страница 17

…Вместе с партизанами небольшого отряда бил беляков и японцев бесшабашный, злой и крутой на руку парень Корней Слюняев. Отряд был семейный — возили за собой партизаны жен и детей. И у Корнея был хвост: сын Андрюшка и красавица Марьяша. Командиру отряда Марьяша приходилась дочерью.

Дружил Корней с отрядным разведчиком Фаном, корейцем, маленьким, юрким, вездесущим человеком, который всегда выполнял задания командира, проникал туда, где, казалось, не мог прорваться и черт. Возвращаясь из ходок, Фан частенько приносил самогон и рисовую водку, делился с Корнеем.

При одной из выпивок насыпал Фан в душу Корнея перцу: заронил сомнение в верности Марьяши. Замечал парень и раньше, как молодые мужики посматривают на жену; одному скулу свернул в пихтаче, куда тот пробрался за Марьяшей, собиравшей ягоды. Сама жена повода к ревности не давала, хотя, чувствовал, не всегда была откровенна. Фан же разбередил самое больное место Корнея, тыкнул ему в очи Андрюшкой, белоголовым Андрюшкой, совсем непохожим на родителей.

Стал он следить за Марьяшей, подмечать и однажды, вернувшись раньше времени с задания, не застал жену в лагере. Потребовал отчет у командира, отца Марьяши. Тот успокоил, дескать, ушли они с Андрюшкой по его поручению к леснику на пасеку за медом для партизан.

А часом позже пришел к Корнею Фан, принес мутно-зеленой ханши. Полными берестяными туесками пил жадный до спиртного Корней, заливая потревоженную душу: «Я пришел доказать свою правоту, — сказал кореец. — Пойдем в тайгу!» И повел он тропами, известными только ему. Вел и рассказывал про бесстыдство Марьяши. Будто до Корнея она путалась с белым офицером, Корней женитьбой прикрыл ее стыд. Но она до сих пор страшно любит своего беляка и бегает к нему миловаться.

Пришли они к Синему ручью, подползли к старой брошенной заимке, и Корней увидел свой позор: на траве полулежали офицер в полном мундире и Марьяша, а между ними Андрюшка играл какой-то палочкой. Не помнит Корней, как вскинул берданку и произвел два выстрела. До сих пор ему кажется, что стрелял он только в офицера. Но тогда оба полегли, и офицер и Марьяша. Андрюшка убежал в тайгу.

Не помнил Корней и то, как они вернулись в отряд и опять глушили вонючую ханшу. Разбудили его через сутки, пригласили на сходку. Стояли в кругу партизан некрашеные гробы, а между ними сгорбился командир отряда, Марьяшин отец. Он говорил, что погибли два славных человека, связная Мария Слюняева и разведчик, студент из далекого Питера, проникший в логово врага под личиной офицера. Дали залп. Потом подошел к Корнею командир отряда, обнял его: «Сиротами мы остались, сынок, потеряли Марьяшу с Андрюшкой!» Вырвался, убежал Корней в тайгу. Искал Андрюшку. Листья ел, сучья грыз с отчаяния. Через несколько дней вернулся в отряд сухой, как скелет, но признаться ни в чем не смог.

Лейтенант, слушая рассказ Слюняева, понемногу скисал. Неужели он продирался в эту глушь, чтобы выслушать исповедь убийцы и успокоить его: мол, за давностью преступление ненаказуемо, зря затратил время и государственные деньги.

— Я бы хотел у вас спросить… — начал он.

— Не перебивай, чекист! Записывай дальше!

Так и не нашел Слюняев силы рассказать товарищам о злодеянии, носил внутри горе и муку. А Фан не давал забыть, нет-нет да и напоминал, связывал тугой ниточкой. Однажды сказал: «На совести твоей, Корней, тяжелый грех и перед богом, и перед людьми, но я умру с этой тайной. Только и ты выручи. В одном селе у русской девки появился от меня ребеночек! Я не хочу ей позора и вот уже несколько лет скрываю мальца в китайских фанзах. Твой Андрюша пропал. Отдай мне его метрики, пусть мой малец будет крещеным и примет твое имя». Знал — Корней отказать не посмеет, в то время он мог и черта в пасынки взять и считал бы это добрым делом.

— Вот как у меня появился сын, — продолжал Слюняев, — Заметая варначьи следы, удрал я из Сибири в Поволжье при первой возможности, Думал, никто не сыщет. Ан нет, пожил малость и получаю письмо из Подмосковья. Гляжу, от сына.

«Сын» сообщал «папане», что живет-здравствует у родни, передавал привет от дяди Фана. Немного погодя прислал деньги. Промолчал сначала Слюняев, потом хотел ответить, да адресок на конверте не полностью выписан был, без улицы и номеров. Ну и ладно, подумал тогда, доброе дело сотворил в жизни, и деньжата нелишние. А то, что отцом называл незнакомый парняга, даже убеждало — не зря коптил белый свет. Обещал «сын» свидеться с «папаней» и в тридцать четвертом году пожаловал в гости.

— Думал я, как толковать с ним буду? — рассказывал Слюняев. — Да только не спросил он ничего, будто знал все. Парень здоровый, красивый, как токующий глухарь. Охотились мы с ним, по грибы шастали. А через недельку открылся он: кое-какие бумажки нужны из сельсовета, учиться дальше хотел по военной линии.

— Почему вы считаете, что по военной? — спросил Гобовда.

— В одной из справок о происхождении там говорилось, написано было, будто дана она для представления туда, где летчиков обучают. А уж точнее, как выведено там, не помню…

Уехал «сын» и пропал, как в омут бултыхнулся, — ни писем, ни денег, ни слуху ни духу. И забыл бы о нем Слюняев, не пожалуй в лесхоз перед самой войной Фан. Пришел ночью, тайком. Одним лишь видом своим всколыхнул недобрую память. Но, оказывается, Фан с этим и приехал. Приехал напомнить. Прямо сознался: знал о невинности Марьяши и навел пьяного Корнея на убийство с определенной целью. Красный разведчик пронюхал о Фане недозволенное и в тот раз должен был сообщить Марьяше: Фан — шпион. Да не успел, прикончил его Корней.

Услышав такое, взбешенный Слюняев бросился душить Фана. Тот оказался ловчее, сшиб лесника, избил и спросил:

«Сейчас с тобой разделаться, грязная морда, или отдать в руки чекистов? Они с удовольствием повесят тебя на первой осине! Ведь о том, кого ты убил, сейчас коммунисты книги пишут, он их герой. Им очень хочется узнать, на чьих лапах его кровь».

Сник Слюняев. Животный страх превратил его в тряпку. Фан хихикал. Только теперь его звали не Фан, а Хижняк…

— Но он же кореец! — воскликнул Гобовда.

— Опосля я ему говорил, что прозванье не личит. Посмеялся, обругал меня бестолочью.

— Про сына вспоминал?

— Напомнил я, он плюнул. На белом свете, говорит, у меня таких «сыновей» что комарья в тайге. Открестился Фан от парня… Задание дал мне по взрыву моста одного, по его весточке, однако. Не стал я ждать, смотался сюда, к тофам. Я все поведал как на духу, чекист.

— А скажите, Слюняев, семью Гольфштейн из города Энгельса вы знали? Встречаться приходилось с кем-нибудь из них?

— Нет, таких не знавал… Буди тофа, подпишем с ним твои бумажки.

…Глубокой ночью крепко спящего лейтенанта разбудил выстрел. Из винтовки проводника застрелился Слюняев.

Проводив до дверей кабинета члена Военного совета армии, генерал Смирнов прислонился лицом к косяку. Суровые слова политработника не выходили из головы. Почему не обеспечена внезапность при налете на понтонные мосты? Чем объяснить большие потери личного состава за последнее время? Понимает ли генерал невосполнимость моральных последствий?

Генерал помедлил и решительно открыл дверь в комнату оперативного отдела. Кроме капитана Неводова, там никого не было. Он еще с вечера попросил разрешения поработать в этой комнате, воспользоваться документами отдела.

— Я на минуту, — генерал сел напротив Неводова. — Скоро утро… Вздремнул бы.

— Бессонница — почти необходимое приложение к нашей работе.

— Я тоже не могу… Этот голос…

— «Ахтунг! Нойн!», да?

— Тот, кто каркал в воздухе, работал русским микрофоном. Как вам объяснить? В свое время я испытывал самолетные рации. Ихние тоже, трофейные, в Испании. «Телефункен и сын» еще тогда снабжали фашистов отличной связью… Отменно владею немецким. Произношение… нюансы в произношении. А тот голос… в общем, говорил русский человек!