Искатель. 1970. Выпуск №3 - Страница 4

Так это о нем сказали только что: мертв! Агония его была безмолвной. Длинное, костлявое и все же при неправдоподобной худобе своей еще могучее тело напряглось. В последнем предсмертном усилии оно тянулось и тянулось к земле, но так и не могло дотянуться, хотя уже почти касалось ее растопыренными пальцами огромных грязных ступней.

Лишь в застенке увидел Колесников, какого высокого роста Герт. В лагере он ходил всегда согнувшись. Это скрадывало его рост. Но за мгновение до смерти он распрямился…

Герт! Герт! Так ты и умер, старина, не дождавшись победы! А она близка. Наши высадили десант на Имперский мост, один из пяти венских мостов через Дунай. Не исключено, что столица Австрии уже освобождена. Вчера, или сегодня утром, или даже час-полчаса назад.

А от Вены недалеко до Маутхаузена…

Но десант на венский мост не спас Герта. Не спасет и его, Колесникова. Где еще там этот десант, а Конрад, палач, — вот он, рядом! И тот обречен, кто попадет в руки к этому дюжему уголовнику-убийце, который спешит сократить срок своего заключения, пытая людей.

Кажется, штурмфюрер сказал: «Освободите столб для следующего»?

Значит, столб?

Сейчас Колесникова подвесят за связанные за спиной руки так, чтобы ноги его не доставали до земли. Слыша хруст своих суставов, он будет мучительно тянуться и тянуться к земле. А Конрад, многообещающе улыбаясь, поднимет с пола бич или плетку-девятихвостку и…

Все это пришлось испытать Герту на глазах у Колесникова.

Видимо, Конрад уже вошел в подлый палаческий азарт. Замучив до смерти одного заключенного, с удвоенной энергией примется за другого. Обстоятельно, всерьез, по-настоящему! Все, что делали с Колесниковым до сих пор, можно назвать лишь поглаживанием. Но столб — это конец! Порванные связки, суставы, отбитые девятихвосткой почки — конец.

— Ну-с! Продолжим, Конрад!

— Прошу еще минутку, штурмфюрер. Жажда… Разрешите?

От группы людей, одетых в черное, отделилась фигура.

На ней фартук, очень длинный, кожаный, как у кузнеца. Мелькнув перед Колесниковым, фигура вышла из поля его зрения. Слышны позвякивание графина о стакан, бульканье. Кто-то пьет, шумно, длинными глотками, как лошадь.

Колесников облизал губы. Несколько капель осталось на них после того, как обдали из лохани водой, приводя в чувство. Его тоже жжет жажда.

Имперский мост! Конечно, он спутал застенки. Это в Австрии, а не в Венгрии. Со времени первых допросов прошло около трех недель.

Пространство, которое стискивало его в венгерском подвале, раздвинулось в Маутхаузене, но в общем-то ненамного.

Вот что представляет из себя один из лагерей, входящих в состав Маутхаузена. Плац утрамбован ногами до звона. Шеренги конюшен приспособлены под жилье. (В просветах между ними виден Дунай.) Вокруг колючая проволока — в шесть рядов. (Обычно она под током!) Ров шириной до четырех метров. И через каждые пятьдесят метров сторожевые башенки-вышки. (Там, под навесом, у пулеметов и прожекторных фонарей нахохлились эсэсовцы в касках.) А по ночам лагерь опоясывает еще и собачий лай…

Все заключенные показались Колесникову вначале на одно лицо. И оно было землисто-серое и как бы треугольное от худобы.

Когда Колесников сообщил соседям по блоку последнюю новость: двадцать первого марта наши высадили десант в Эстергом-Тат, рты его слушателей раздвинула не улыбка и не подобие улыбки, а скорее судорожная гримаса радости, почти уродливая, тотчас же стертая пугливым движением ладони.

Какие-то иконописные лики, а не лица! Однако без самодовольного выражения святости. И без нимбов. Здесь вместо нимбов полагаются шутовские полосатые шапки. Одежда тоже полосатая. Будто тень от тюремной решетки пала на одежду и навсегда приклеилась к ней. (Куртку и штаны заключенные называют «зебровой шкурой», нищенские башмаки на деревянной подошве — «стукалками».) Еженедельно в лагере происходит нечто напоминающее выбраковку лошадей. Заключенные выстраиваются на плацу в одну шеренгу, а мимо, не спуская с них взгляда, неторопливо двигаются лагерные врачи. То и дело раздается окрик; «Номер такой-то! Три шага вперед!» Номер такой-то, живая мумия, делает три шага на подгибающихся ногах. Надзиратели рывком подхватывают его-под руки и уволакивают прочь.

Вот почему население Маутхаузена не увеличивается, хотя сюда, почти без пауз, доставляют новые и новые партии заключенных, — преимущественно из эвакуируемых лагерей на Востоке.

В Маутхаузен Колесникова привезли в конце марта, уже после побега группы военнопленных, которые, раздобыв оружие, провели форменный, по всем правилам, бой с охраной.

Горько жалел Колесников о том, что не попал сюда раньше. Хотя бы умер с оружием в руках.

Лагерь вслед за репрессиями после побега словно бы покрылся пеплом. Но, быть может, еще тлеют угли под пеплом?..

С нетерпением всматривался Колесников в лица своих соседей по блоку и товарищей по работе на каменоломнях, куда он был направлен сразу же по прибытии в Маутхаузен.

Он не знал, что и к нему присматриваются, взыскательно взвешивают: надежен ли, годится ли? Группы Сопротивления в Маутхаузене продолжали бороться.

Однажды на плацу Колесников услышал шепот за спиной: «Иди не оглядывайся! Ты ведь разведчик? Разбираешься в радиотехнике? Нам нужен человек, который разбирался бы в радиотехнике».

Слово «нам» ударило горячей волной в сердце. Колесников не выдержал и оглянулся.

Герт! Ну, на него уж ни за что бы не подумал. Угрюмый, сгорбленный старик, мойщик посуды в лагерном лазарете, такой с виду безучастный ко всему! И ходит-то как! Опустив голову, ссутулив плечи, волоча тяжелые «стукалки» по земле.

На следующий день были пущены в ход таинственные рычаги — Колесников и опомниться не успел, как его перевели из каменоломен в лагерные механические мастерские. Там заключенные чинили замки, телефоны, оптические приборы и т. д.

Он надеялся, что ему прикажут тайно изготовлять гранаты или мины. Но черед до гранат и мин, видимо, не дошел. Нужен был радиоприемник.

Герт объяснил задачу.

— Мы помогаем людям выжить, сохранить себя до победы, которая близка, — сказал он. — Дать украдкой лишнюю миску супа или сто граммов хлеба заключенному, над которым нависла угроза выбраковки на очередном медосмотре, уже достижение. Но ведь, кроме хлеба, человек ждет от нас и морального ободрения, не так ли? Попросту сказать, ему позарез нужна надежда…

Колесников был определен в напарники к одному из рабочих, радиотехнику по своей гражданской специальности. Ценой огромного риска отдельные радиодетали доставлялись в мастерские с воли — теми участниками Сопротивления, которые работали вне лагеря. Собирать приемник приходилось урывками, держа его под грудой телефонного кабеля, трубок, замков, то и дело опасливо озираясь.

Можно было лишь догадываться о том, что, блестяще начав весеннюю кампанию 1945 года с Эстергом-Татской операции, Краснознаменная Дунайская флотилия продолжает высаживать десанты, опережая наши продвигающиеся вдоль берега части. Фигурально выражаясь, у командующего флотилией контр-адмирала Холостякова были две «руки» — бригада речных кораблей Державина и бригада речных, кораблей Аржавкина. Выдвигая то одну, то другую, он бил ими попеременно вдоль Дуная.

Радиоприемник, собранный заключенными, заработал двенадцатого апреля. Едва дождавшись обеденного перерыва, Колесников спустился в заранее подготовленный тайник.

Почти сразу же удалось поймать какую-то фашистскую станцию. В наушники плеснула радиоволна, принесшая на своем раскачивающемся гребне слово: «Райхсбрюкке». Позвольте: Райхсбрюкке, иначе Имперский мост? Один из пяти венских мостов через Дунай!

Правильно! Вторая радиоволна следом за первой принесла слово: «Вена».

Накануне, то есть одиннадцатого апреля, бронекатера ворвались среди бела дня в Вену, битком набитую гитлеровцами. Преодолев сильнейший заградительный огонь, моряки поднялись к Имперскому мосту и высадили у основания его батальон гвардейской пехоты на оба берега Дуная.