Искатель. 1967. Выпуск №4 - Страница 45

— А почему, дедушка, этот омут называется Колокольным? — спросил я.

— Издавна, от дедов это прозвище идет. Старики про омут этот занятную быль сказывали. Если спать не хошь — слухай, расскажу.

Савва опустился со мной на завалинку. И под озорной посвист осеннего ветра, под шорохи и скрипы уральской тайги рассказал мне дед старинную, седую бывальщину…

На горном Дебердеевском заводе спешили. Приказано было окончить к пятнице громадный, на пятьсот пудов, колокол для казанского городского собора. Губернатор казанский получил весть, что город его посетит вскоре высокая особа, не то посол какой-то чужеземный, не то царевич-наследник Павел Петрович, а может быть, и сама «царица-матушка» Екатерина Алексеевна. И приказал губернатор Дебердееву чуть ли не в неделю отлить соборный колокол, чтобы достойным звоном смогла встретить Казань высокого гостя.

Поэтому и спешили, даже по воскресеньям работая. Ведь в пятницу срок. Но уже в понедельник к обеду сплав был готов. Пожелтела «сопла»,[3] и металлический прут, опущенный в бурливую расплавленную массу, покрывался глазурью — «стеклился», как говорили работные.

— Ну, готово варево! — проговорил литейщик Митька Диков, яростно мешая темно-красную кашицу сплава.

— А ты видел, Митяй, сколь серебра-то в сплав вбухали? — спросил Дикова его «парный» — Афонька Шебаша, детина с коломенскую версту ростом, бывший крепостной, бежавший на горные заводы «из-под барина». — В колокол им не жаль серебро валить, а нам, работным, по алтыну не хотят к задельной плате прикинуть. Выжиги!

— Да уж, — вздохнул Диков. — За спасибо над работой пупки рвем!

— Которые литейщики, на двор! — звонко прокричал пробежавший мальчик-заслонщик. — Старшой кличет! Сейчас сплав спущать будут!

Диков и Шебаша вслед за «стальными литейщиками вышли на просторный, как площадь, квадратный литейный двор. Там, около формы, установленной по старинке, — здесь же на дворе в громадной яме, даже ничем не огороженной, суетились уже уставщики и мастера. Форма была готова. Ядро из плитняка жирно обмазали обожженной глиной. Желоба для стока расплавленного металла были прочищены.

— Начнем, што ли? — обратился один из уставщиков к литейному мастеру, суровому старику с окладистой седой бородой. — Все готово уж.

— Годи, — ответил мастер. — «Сам» не велел без его начинать. Да вот он идет!

К форме быстрыми шагами, пересекая двор, шел «сам», хозяин завода купец Дебердеев. И лишь только он поравнялся с формой, мастер и крикнул зычно:

— Рушь заслонки! Пускай сплав в желоба!

Заслонки выбили ломами, и раскаленная масса из всех трех печей, фырча и гудя, побежала по желобам.

Рабочие, любопытствующие, вытягивая шеи, сгрудились вокруг ямы. Задние поднажали, передние поневоле подались вперед, и чьи-то локти уперлись в бока Дебердеева.

— Куда прете, чумазые? — свирепо крикнул «сам» и, размахнувшись, крепко ударил в грудь подвернувшегося под руку Дикова. Митяй качнулся, взмахнул руками, судорожно цепляясь за воздух, и… свалился в форму.

— Боже ж мой! — вцепился с ужасом в седые свои кудри мастер и, видимо не сознавая, что он делает, занес ногу над формой, тоже собираясь спрыгнуть на дно. Но его схватили за подол рубахи и оттащили назад.

А на дворе уже, как огненный пал по сухой степи, метался вопль сотен глоток:

— Давай!.. Скорее!.. Сгорит ведь!.. Поворачивайся!

А что давать, зачем поворачиваться — никто толком не знал. Все видели, как Диков вполз на гранитное ядро и, с трудом сохраняя равновесие на его скользкой поверхности, пытался выкарабкаться из ямы. Но земля обвалилась под руками Митяя, и он снова сполз на дно формы. Все это видели, но, беспомощно галдя у края ямы, не знали, чем помочь товарищу… А расплавленный металл приближался, неотвратимый и грозный. Сила человеческая не смогла бы уже теперь остановить его бег.

— Сволочи! Душу крещеную загубите! — рявкнул Шебаша и, разбрасывая по сторонам встречных, бросился к яме.

— Митяй, держи! — встав на колени у края и спустив в форму поясной ремень, крикнул Афоня. Диков подпрыгнул и схватился за конец ремня. Шебаша с силой рванул его на себя, но тотчас же упал на землю, закрыв ладонями опаленное лицо.

Сплав, разбрасывая дождь огненных искр, подошел уже к краям желобов. Зноя его и не выдержал обожженный, ослепленный Шебаша. А Диков, поднятый было до половины ямы, снова упал на плитняк.

В этот миг раскаленный металл с гудением и ревом хлынул из желобов в форму. Страшный крик заживо горящего человека взметнулся из ямы…

После бури криков над двором повисла жуткая томительная тишина. Лишь желоба по-прежнему шумели, выплевывая без конца бурливую расплавленную массу.

Общее молчание прервал стук одиноких шагов. То Дебердеев убегал от формовой ямы по живому коридору молча расступившихся перед ним работных. Всегда красное, с жирным налетом лицо «самого» было теперь бело, как январский снег. А ненавидящие, обжигающие яростью взгляды работных заставляли хозяина зябко запахивать полы длинной суконной сибирки…

Хозяйские хоромы, деревянный одноэтажный дом, выстроенный из кондового горного леса, живым частоколом окружила толпа работных людишек. Тут были все — и литейщики, и запальщики, и углежоги. Даже ребятишки-заслонщики шныряли между взрослыми. И лишь только отворилась дверь хозяйского дома, толпа работных подалась вперед.

Дебердеев, окруженный уставщиками, рядчиками, заводскими писцами, вышел на крыльцо. Быстрым, испытующим взглядом окинул он работных и крикнул небрежно и беззаботно:

— В чем дело, ребятушки? Почему работу бросили?

Возбужденно гудевшая толпа сразу смолкла. Сказался вековой, от предков унаследованный страх перед «самим», грозным и всесильным хозяином. Передние смущенно оглядывались назад, а задние нерешительно топтались на месте, виновато глядя в землю.

— Ну? Языки проглотили? — с вызовом уже бросил Дебердеев. — Что жe вы не отвечаете?

— Не спеши, хозяин, ответим! — раздался спокойный голос, и Шебаша торопливо выцарапался к крыльцу.

— Насчет колокола мы, ваше степенство, — обернувшись, указал Афонька на поднятый уже из формы колокол, красневший на солнце своими медными боками. — Известились мы, што хошь ты его в Казань отправить. Не дело, хозяин. Грех! Ведь в нем Митька Диков смерть свою нашел. Могила эта его, колокол-то! А потому должен ты расколоть его и в землю закопать, как подобает!

— Да колоток свечей на Митяев сорокоуст жертвуй. А жану его и детишек обеспечь! — осмелев, крикнул кто-то из толпы.

— Вот! Правильно! — качнул тяжелой головой Шебаша. — И ждем мы твово ответу. Коль согласен колокол похоронить, счас же на работу станем, а нет…

— Молчать! — вззизгнул вдруг Дебердеев так, что рывшаяся у крыльца курица с испуганным квохтаньем ринулась в толпу. — Молчать, холуй!

Пока Шебаша говорил, Дебердеев, глядя на работных, думал: «Время сейчас бунтошное. Вор Емелька Пугач на Яике казаков против царицы поднял. Да што казаки, даже горные заводы «на низу» взбунтовались. Общая шатость в народе чуется. Скоро и мои чумазые засылку к бунтовщикам сделают. А потому должен я их в ежовые рукавицы немедля взять. Коль сейчас не ошарашу их, тогда прощай все, от рук отобьются да еще и завод подожгут!..»

— Вы што это, бунтовать вздумали? — прямо с крыльца, минуя ступеньки, прыгнул Дебердеев в толпу работных. — Да я вас в бараний рог согну. Сок из вас потечет!

— Колокол захорони! Слышь? — загудела толпа.

— Не вам меня учить! — крикнул в ответ Дебердеев. — Указчики тоже! Колокол в Казань пойдет!

— Да ты што, бусурман?.. — заревели работные. — Насквозь просвечивает, мироточит от святости, а поступает как черт преисподний!.. Хорони колокол!..

— Расходи-ись по местам! — орал, побагровев от натуги и поднимаясь на цыпочки, Дебердеев. — Становись на работу!

— Не будем работать… По домам!.. А с тобой после поговорим!.. — крикнули работные, бросаясь к заводским воротам. И тотчас же остановились. Ворота заняла своя, заводская стража, «кафтанники», лесные объездчики, хмурые лесовики в высоких волчьих шапках.