Искатель. 1967. Выпуск №4 - Страница 29

Федор вздрогнул.

Одна рыбешка подплыла к стенке банки как раз против его лица. Забавная, смешная рыбешка. Она смотрела на Федора черными выпученными глазами, ротастая, как девчонка-подросток. Она старательно, плавно разевала рот, яркий, точно подкрашенный, будто выговаривала: «Чего тебе на-доб-но?..»

Не в силах сдержать улыбки, Федор так же старательно и плавно пошевелил губами и немо проговорил: «Ничего…»

Ведь чудо уже свершилось. Его снова и еще больше заинтересовал мир, в который он словно вернулся.

— Отвечает? — услышал он негромкий вопрос и по голосу узнал соседа — Семена Петровича.

— Отвечает, — тоже заговорщическим тоном сказал Федор.

— Чего?

— Не печалься, ступай себе с богом, починят тебя так, что не хуже прежнего будешь.

— Главный хирург фронта приехал. Слышишь? Топай в палату.

Семен Петрович проводил его до койки, Федор едва успел отдышаться, как в палату вошел огромный, в больших очках, с рукавами халата, закатанными выше локтя, главный хирург фронта. Позади него, как хвост кометы, двигались начальники отделений, ординаторы и еще какие-то люди, халаты на которых висели, словно форма на новобранцах. Главный хирург сверкнул очками и буркнул:

— Здравствуйте, товарищи…

В ответ прозвучало довольно нестройное:

— Здравия желаем!

Не привыкли солдаты приветствовать начальство лежа.

— Где он? — не оборачиваясь к сопровождавшим, спросил главный хирург.

— У окна слева.

Главный хирург подошел к Федору.

— Здравствуй, солдат.

— Здравствуйте…

Глаза за большими очками с толстыми стеклами выглядели очень крупными, навыкате. Страшноватыми…

Осматривая Федора, главный хирург хмыкал то довольно, то настороженно, у хирурга были толстые и очень проворные руки в веснушках, покрытые густыми рыжими волосами. На первый взгляд это были беспощадные, безжалостные руки, но хирург умел ими пользоваться так, что даже прославившейся на весь госпиталь своей «легкой рукой» сестре Маше было далеко до такой нежности и точности.

— Сколько воюешь? — обратился он к Федору.

— Три года.

— Сколько? — хирург чуть склонил голову, посчитав, что ослышался, смешно сморщил лицо в крупных морщинах.

— Три года, — повторил Федор.

— Подожди, подожди… Так сейчас тебе едва восемнадцать?

— Так точно. Семнадцать и девять с половиной месяцев.

— Как же ты успел?

Федору стало жарко.

— Партизанил. Потом в разведке, — заплетающимся от волнения языком проговорил Федор. «Вот попал! Этот уж наверняка прикажет и близко к фронту не подпускать».

— Родители погибли… — хирург не спросил, а кивнул.

— Мать — да… Отец пишет, чтоб я был хорошим солдатом. Вот письмо. Я правду говорю, — Федор влажными от волнения руками пытался нащупать под подушкой письмо отца, а оно, как нарочно, где-то затерялось, в каких-то складках.

Главный хирург фронта ждал, очень внимательно приглядывался к Федору. Прочитал записку.

— Что ж, коль по семейной традиции пошло…

— Так точно. Да и что я в тылу буду делать?

— Пожалуй, об этом-то и стоит прежде всего подумать.

— Почему?

— Ну, а если подумать?

Федор не сдержал улыбки. Уж больно точно получилась у генерала интонация этой любимой младшим лейтенантом фразы.

— Понял. Наши войска вступили сегодня на территорию Восточной Пруссии. А улыбнулся я… Вы очень похоже… Как младший лейтенант Русских, сказали. Он командовал группой захвата.

— Погиб…

— Не успел я. Не смог заставить немцев тащить его быстрее…

— Ну-ка, ну-ка…

Тогда Федор рассказал, как было дело.

— Что ж, солдат, — подумав, проговорил хирург, — в прятки с тобой играть не годится. Не из того ты десятка. Операция сложная, тяжелая и рискованная. Выйдет — тогда будет все в порядке. Нет — инвалид. Уговор, солдат! Ответ завтра. — Главный хирург поднялся, обратился ко всем в палате: — Вопросы есть?

Вопросов не было ни у кого.

Когда дверь за последним врачом из свиты закрылась, лежащий слева от входа обреченный раненый тихонько засмеялся:

— Чего далась тебе эта операция? Жить будешь. Хромой, но будешь. А тут такой риск…

Семен Петрович долго недоуменно молчал, потом повернулся к Федору.

— Как же мы очутились в Восточной Пруссии? Разве мы уже взяли Берлин?

Сосед страдал, как говорили врачи, ретроградной амнезией — потерей памяти. Семен Петрович был младшим политруком в танковой роте, Во время боя снаряд ударил под башню, ее сорвало и откинуло. Семен Петрович чудом остался жить.

В палате, где лежал Федор, каждый раненый был таким чудом, а всего их было четверо.

— Давайте посмотрим, — очень серьезно и терпеливо сказал Федор. Он открыл тетрадь, лежавшую на тумбочке. Туда Семен Петрович с помощью Федора вносил все, что вспоминал о себе и своей жизни. Он по крохотным кусочкам восстанавливал свою биографию. Утром он брал тетрадь и в течение часа вспоминал. Больше работать врачи ему не позволяли. Иногда Семен Петрович вспоминал весь какой-нибудь день, без связи с остальным, иногда математическую формулу, физический закон. Но никак не мог припомнить, что преподавал физику в школе.

— Мы шли на запад, а оказались на востоке. Не понимаю.

— Вот. — Федор открыл переведенную с помощью копирки карту Европы из энциклопедии. — Мы шли на запад. Но Пруссия — восточнее Берлина. По отношению к Берлину — она на востоке и называется Восточной.

— По отношению… Это хорошо. Это очень понятно. По отношению…

Федору очень хотелось, чтобы Семен Петрович спросил его об операции. Если сосед путался в своем прошлом, многого не помнил, то в настоящем он разбирался совсем неплохо. Однако Федор знал: не надо спрашивать у Семена Петровича совета. Он не ответил «да» или «нет»… А он, Федор, конечно, согласится на операцию. Ведь если раненый, лежащий слева от входа, теперь безнадежен, то потому лишь, что два месяца назад не пошел на риск. А четвертый в их палате? Он вторую неделю не приходит в сознание.

— Если А равно В, а В равно С, то А и С равны… — шептал сам себе Семен Петрович. — Равны… Понятно?

— Куда же тогда девать риск? Он не входит в расчеты… — тоже негромко проговорил Федор.

— Риск?

— Да. Он ведь не предусмотрен в равенстве: АВ = ВС. И неизвестно, будет ли АВ больше ВС, будет ли наоборот. Или они все-таки равны?

Семен Петрович, не задумываясь, машинально ответил:

— Это уже не формальная логика, а диалектичес… — и вдруг вскочил и огромными, испуганными почему-то глазами уставился на Федора. — Не формальная… Не формальная…

Федор увидел, как Семена Петровича бросило в дрожь. Он теребил одеяло, касался, словно во сне, головы, трогал ее, водил пальцами по лбу, точно соединяя нечто разрозненное будто ощупью находил отдельное и собирал в целое.

— Вспомнил… Вспомнил… Вспомнил!.. Доктор!.. — Семен Петрович, как был в нижнем белье, выбежал в коридор,

Федор вскочил в землянку, руку к пилотке.

— Разрешите доложить!

Королев с погонами младшего лейтенанта сидел у стола облокотившись; крохотный Тихон Глыба, как обычно, лежал на нарах с толстенной самокруткой — дымил; сержант — щеголь с тоненькой ниточкой черных усов над верхней губой — кто?; в дальнем углу видны на нарах огромные сапоги сорок шестого размера, не меньше; и еще — серенький такой солдатик с красным носиком уточкой. Это один из тех, которые без выправки особой, без особых примет, первыми встретили врага под Смоленском или под Ржевом. Потом они раз пятнадцать-двадцать участвовали в штурмах, да, бывало, таких, что от дивизий оставались батальоны. И вот до Германии дотопал и до Берлина, если в то направление попадет, — дойдет. Таких счастливчиков Федор встречал. Вот хоть бы Глыба. А это Глыба-второй.

Но «тройного» Ивана нет…

— Посмотрите-ка, никак это Федор! — поднимаясь с нар, воскликнул Глыба, но голос Королева остановил его.