Искатель. 1964. Выпуск №1 - Страница 35
Американец слегка наклонился ко мне.
«Я продлил бы нашу интересную дискуссию, если бы дальнейший спор мог что-либо изменить в наших планах. Но решение окончательное. Изоляция началась».
Моим единственным желанием было бежать. Белый халат казался насмешкой, издевательством. Я сорвал его…
— И вы бежали сюда? — спросил Таке Хирозе.
— Да, я бежал сюда. Этот коттедж я приобрел еще до войны. Казалось, здесь я успокоюсь, но покой не приходил. Однажды я получил уведомление о поднятом против меня деле за самовольное оставление поста хирурга в госпитале и требование объяснить свое поведение. В тот же день я начал свой обвинительный доклад, где подробно рассказал о действии бомбы, о преступном отношении американских врачей к облученным больным. Почти перед самым окончанием моей работы я получил уведомление о прекращении моего дела. Я все-таки отослал доклад во врачебное общество и медицинский журнал. Напечатан он не был…
Позднее я стал писать для газет, радио; социалистические и коммунистические газеты помещали мои статьи, радио не удостоило меня ответом. Я понимал: началось новое вооружение Японии, и заинтересованные в нем круги не желали вспоминать о Хиросиме.
Американцы продолжали опыты, все статьи и протесты отскакивали от них, как капли дождя от оконных стекол. Я сомневался в правильности нашего пути, а каким он должен быть, не знал…
С некоторых пор я стал замечать боли в селезенке, слабость, головокружение. Я обследовался и понял: черный гриб Хиросимы накрыл и меня. Лейкемия!
Таке Хирозе не удержался от возгласа.
— Да, лейкемия, — продолжал врач, — зашедшая так далеко, что теперь мне осталось жить несколько недель.
Когда разразилась грандиозная борьба против атомного вооружения и военного пакта, я принимал в ней деятельное участие. Кабинет сменился, а пакт все-таки протащили…
С Вильямом Гарвером я познакомился совершенно случайно.
На дороге в Тзуматао я ждал автобуса. Мимо меня пронесся «джип», внезапно затормозивший. Сидевший в нем офицер любезно приглашал меня. Это был Гарвер. Раньше я его никогда не видел, хотя знал в лицо почти всех офицеров базы.
Гарвер предложил мне место в машине, и мы с головокружительной скоростью понеслись. Гарвер расспрашивал о местности. Он недавно приехал из Штатов и интересовался всем новым. Вначале он мне даже понравился, хотя я все время замечал странную направленность его вопросов. Бросалась в глаза его нервозность, дрожание рук и век. Я рассказал о себе. И то, что я врач, произвело на американца ошеломляющее действие. Он притих и только беспрерывно курил.
Около первых домов Тзуматао он наклонился ко мне, косясь на шофера.
«Не могли бы вы дать мне немного морфия или кокаина?»
Я был неприятно поражен.
«Врачи располагают ничтожным количеством наркотиков», — сказал я сдержанно.
«Уступите толику, я заплачу долларами».
Я понял: передо мной наркоман. Странный блеск глаз, подергивание век, дрожащие руки.
«Мне нужно немного для работы», — пытался он завуалировать страстное желание наркомана.
«У нас наркотики запрещены».
Гарвер отмахнулся.
«Знаю, у нас тоже запрещены, но везде можно достать».
Шофер сбавил скорость, и я решил выйти из машины.
«Остановите здесь». Гарвер подал удивительно влажную, холодную руку: «Разрешите мне вас навестить?»
Мотор машины почти заглох, и шофер мог слышать каждое слово.
«Заходите».
В тот же вечер в сумерки он пришел. При электрическом свете он казался еще бледней. Блеск в глазах усилился. Я понял: этот человек находится на грани тяжелой, моральной депрессии.
Гарвер сидел на этой же веранде, вот так же против меня. После незначительных фраз сразу попросил:
«Дайте мне хоть немного морфия, я хорошо заплачу».
«Я ничего не дам, я врач, а не торговец наркотиками», — оборвал я его. Другого бы я немедленно выгнал, но этот человек был невменяем.
«Для меня это лекарство. Вы же видите, я погибаю».
«Почему вы не лечитесь?»
«Лечиться! Тогда я должен снять форму. А это конец».
«Офицеров не выгоняют из армии за лечение…»
«В принципе нет, но из специальных частей обязательно».
Я пытался разобраться в этом чуждом мире.
«А ваше состояние? Неужели никто не замечает? Долго его не скроешь».
«Если официально никто не узнает, меня не уволят. Треть всех офицеров атомных подразделений или алкоголики, или наркоманы. Всех уволить невозможно: образование стоит дорого».
Я вновь увидел блеснувшую молнию атомного взрыва.
«Да разве вы знаете о тренировке офицера атомных частей, — говорил как бы для себя Гарвер. — Часами в специальных кабинах, днями и ночами в специальной одежде. При опытных взрывах находишься совсем рядом в траншее, ползешь по зараженной местности и не знаешь, не поразили ли тебя эти проклятые лучи?.. Что еще остается человеку, как не стать после всего этого наркоманом или алкоголиком?»
В голове моей стучало: атомные войска! Я видел перед собой не человека — развалину. И ему они доверили страшное оружие, наркоману, истерику, которому нельзя давать в руки и простого ножа!
«Что с вами?» — как во сне услышал я голос Гарвера.
Я встал.
«Немедленно уходите». На какое-то мгновение мне даже показалось, что американец бросится на меня. Но Гарвер поднялся и молча вышел из коттеджа.
И тогда страх, невероятный страх заполз мне в душу. Там идет человек, безумец с дрожащими руками. Один неверный жест этих рук — и человечество ввергнуто в пучину безумия. И я его отпустил. Задержать, немедленно задержать!..
«Хэлло! — крикнул я в открытое окно. — Вы идете неправильно, на базу в другую сторону».
Гарвер вернулся к моему дому. Я действовал машинально, надел накидку и, взяв в кабинете кинжал, старую фамильную реликвию, пошел рядом с американцем.
Гарвер молчал. Я спросил его:
«А вам не страшно от одной мысли: вдруг прикажут нажать кнопку вашего страшного орудия?»
Он посмотрел на меня.
«Не раз меня охватывал ужас. Но, думая о смысле жизни, я спрашивал себя: является ли этот страшный взрыв каким-то небывалым ужасом? Все мы гонимые, обманутые дураки. Иногда я думаю: белая молния, огонь — всему конец, и покой, покой!..»
Его голос был голосом сумасшедшего.
Я убил его. — Доктор Матзумоко встал, подошел к стеклянной стене и открыл окно. — Вильям Гарвер умер сразу. Накидкой я замел следы, пошел к морю, пробежал по воде и вернулся домой другой дорогой.
Я рассчитывал на арест и решил скамью подсудимых превратить в трибуну против атомных преступников, показать, в чьих руках находится атомное оружие, призвать народы к борьбе.
Ареста не последовало. Газеты молчали, следователи исчезли. Потом появились вы. Я понимал: вопрос с расширением американской базы перешел в решающую фазу — и не знал, что делать. Признаться или молчать?
Через несколько дней на том месте, где я убил Гарвера, появился американский офицер. Он внимательно оглядывался, немного посидел среди дюн. Почему он интересовался местом убийства? Может быть, товарищ убитого или его заместитель. Раньше я его никогда не видел.
Офицер подошел к моему садику. Лицо у него было умное, приятное, хотя что-то в нем говорило о жестокости. Я поздоровался с пришедшим.
Он заговорил:
«Удивительно пустынная местность».
«Да, особенно ночью».
«Вы постоянно здесь живете?»
«Я старик и меня не пугают тени убитых!»
Американец закусил губу.
«Его здесь нашли?»
«Там, где вы только что сидели. Вы ищете место убийства?»
«Не совсем. Когда вышел на берег, вспомнил — и огляделся».
«Вы заместитель покойного?»
«Да, я откомандирован на его место».
Он не знал о моей осведомленности.
«Я угадал в вас новичка, — продолжал я, — потому что знаю почти всех офицеров вашего пункта. Они часто проходят мимо моего дома. Прогулки разгоняют тоску».