Искатель. 1963. Выпуск №4 - Страница 25

Вместо новой светлой машины стоит видавшее виды дряхлое такси.

— Где же наша «Волга»?! — восклицает мать Мары.

Не веря своим глазам, Мара медленно обходит машину, пока нe останавливается у номера 24–25 ЛАГ. Все растерянно переглядываются, смотрят на машину.

Не смущены только Флоксик и соседский мальчик Густ. Собачонка задирает ногу, выражая свое презрение к ветхому такси. Мальчик трогает руками машину — настоящее такси!

— Назад! — кричит Григаст.

Поздно. На дверце машины отчетливо виден след выпачканной мелом руки.

Григаст задумчиво глядит на машину, деловито открывает свой портфель и говорит:

— При осмотре должны присутствовать двое понятых.

— Когда я работал контролером на автобусе… — несмело заговаривает Ценципер.

— Спец по автомобилям? Очень хорошо, товарищ…

— Ценципер. — Он польщен и приподнимает шляпу.

Отец Мары, оправившись от замешательства, тоже делает шаг вперед, но Григаст, приложив руку к козырьку, вежливо говорит:

— Извините, товарищ подполковник, вы являетесь заинтересованным лицом. Прошу вас… Да, да, вас! — Григаст отдает предпочтение одному из соседей.

Майор и Климов тщательно осматривают такси.

Обнаружив в пепельнице окурок папиросы с характерно смятым мундштуком, майор прячет его в конверт.

— Не понижаю, почему на переключателе таксометра нет отпечатков пальцев? — бормочет старший лейтенант.

— Потому, что перчатки можно купить в любом галантерейном магазине, а голову — нет, — угрюмо роняет Григаст.

— Извиняюсь, но когда я работал контролером… — начинает Ценципер.

— На автобусах… Знаю, знаю.

— Это было потом. А до этого в таксомоторном парке… Вы обратили внимание, что счетчик переключен на кассу?

Ценципер показывает на окошечко таксометра, где видна плата за проезд: 1 рубль 60 копеек, и буква «К».

— Какое это имеет значение? — тотчас заинтересовывается Григаст. — Объясните. И желательно со всеми подробностями.

— Видите ли, товарищ майор, — слушая Ценципера, можно подумать, что он декламирует любимое стихотворение, — счетчик может быть поставлен на любое из трех положений: выключен, включен и «касса». Первое, по-видимому, не нуждается в комментариях. Будучи работником милиции, вы сами сделаете единственный и правильный вывод… Когда же счетчик включен, его механизм работает, отмечая не только пробег в километрах, но и стоимость проезда и стоянок. Когда пассажир прибыл к месту назначения, шофер переключает счетчик на «кассу», фиксируя плату за поездку. Теперь счетчик не работает, но машина еще не свободна — иногда требуется несколько минут, чтобы рассчитаться с шофером.

— Интересно, — задумчиво произносит Григаст. — Значит, вы хотите сказать, что тут, несомненно, виден «почерк» профессионального таксиста?

— Имею честь! — Была бы возможность, Ценципер приложил бы руку к козырьку. — Осмелюсь даже пойти в своих выводах дальше: так поступил бы только водитель такси с большим стажем, для которого это движение стало автоматическим. Надо полагать, что он приехал сюда без пассажира и только по привычке, останавливая машину, переключил счетчик… В моей практике приходилось встречаться с шоферами, которые делают это нарочно, на каждой остановке, даже если пассажир не намерен выходить из машины, — таким образом они лишний раз взимают посадочную плату, план опять же…

Мара не слушает. Впечатление такое, будто она издали заметила нечто очень важное.

Мара подходит к таксомотору и открывает заднюю дверцу. Да, сомнений нет, на сиденье лежит маленькая улыбающаяся головка из слоновой кости. Та самая!..

Мара в замешательстве. Затем она хватает головку. Григаст оборачивается.

— Что вы там делаете?

— Ничего, — Мара вымучивает улыбку и крепче сжимает в кулаке свою находку.

Григаст хочет что-то сказать, но передумывает. Ведь это дело — своего рода проверка и Мары тоже.

«Внимание! Внимание! К городу приближается ураган! Граждане, не выпускайте детей из дома! Тщательно закрывайте двери и окна!» — слышится в соседней комнате голос диктора.

Ветер распахивает притворенное окно и врывается в комнату Мары. Опрокидывает портрет доктора Эрберта, листает тетрадку и открывает страницу с рисунками. Рядом со смятым мундштуком папиросы Межулиса нарисована головка Будды. Страницы тетради отчаянно трепещут — совсем как крылья напуганной птицы.

Летят взметенные ветром листья, полощут брезентовые чехлы на лошадках и колясках карусели. В парке нет ни души, только два перепуганных мальчугана лежат за каруселью и держатся друг за друга.

В парк въезжает милицейская машина. Из нее выскакивает лейтенант, хватает ребятишек, несет в машину. Она тотчас едет дальше.

Ветер срывает со стены кинотеатра афишу, гонит к опрокинутой скамейке. Это та самая скамья, на которой однажды сидели доктор Эрберт и Мара. Борясь со встречным ветром, мимо проходит Мара. Погода, очевидно, соответствует ее настроению — на душе у Мары тоже буря. Ведь не может быть, чтобы Имант оказался причастен к этой краже! Мара не допускает этого и сама во что бы то ни стало хочет выяснить все обстоятельства, которые привели к недоразумению.

Ветер рвет лозы дикого винограда, вьющиеся у больничного окна. Окно закрыто, но белая занавеска колеблется.

В небольшой палате все бело: стены, тумбочки, кровати. Бледны и усталы лица женщин на койках.

— Буря-то какая! — говорит одна из них, постарше, глядя в окно.

Вторая, помоложе, кивает.

— Хотите? — Она протягивает соседке апельсин и поправляет ленту, которой перехвачены ее длинные черные волосы.

— Спасибо, — говорит пожилая женщина. — Какой красивый! Теперь я опять научилась радоваться. Какая красивая буря!.. С тех пор, как знаю, что буду жить…

— Если бы не «Витафан»… — говорит молодая. — Я ведь одной ногой была уже в могиле. Муж не пережил бы!

В палату входит медсестра с корзинкой. В корзине ананасы.

— Муж вам кланяется, — говорит она молодой женщине, глядя, куда поместить корзину.

В конце концов сестра ставит ее на пол — тумбочка завалена апельсинами и другими фруктами. Даже на подоконнике, у вазы с яркими цветами, лежат всякие лакомства.

— Я бы ничего не имела против, чтобы и мой работал шофером, — говорит пожилая. — Если б, конечно, еще и любил, как ваш.

— Какая буря! — Сестра проверяет, хорошо ли закрыто окно. — Мой муж — в море…

— Сестричка, почему нам сегодня не кололи «Витафан»? — спрашивает молодая.

Медсестра смущена. Сделав вид, будто не расслышала вопроса, выходит из палаты.

Комната врачей. На стене висит большая таблица, в которой расписаны ежедневные дозы инъекции «Витафана». Графа «7-й день» пуста.

Профессор Ландовский смотрит на таблицу с таким видом, словно перед ним портрет его личного врага, потом принимается нервно шагать по комнате. Эрберт стоит у окна и неподвижным взглядом смотрит на гнущиеся под бурей деревья.

— Главное, чтобы среди больных не поднялась паника, — говорит профессор.

— А что я им скажу? — Эрберт не оборачивается, закатывает рукава. — Что собираюсь еще отплясывать на их золотой свадьбе? Я не из породы старорежимных домашних врачей.

Он подходит к умывальнику и намыливает обнаженные по локоть руки. Профессор не без тревоги наблюдает за его движениями.

— Значит, все-таки решили оперировать?

— А как бы вы поступили на моем месте? — Контрвопрос Эрберта звучит почти с упреком.

— Дал бы двойную дозу «Витафана», — горько усмехается Ландовский.

— Вот именно! — Зрберт берет щетку и энергично трет ею руки.

— Эрберт, — после паузы говорит профессор, — мы не можем рассчитывать на успех операции.

Эрберт молча продолжает мыть руки.

— Эрберт, — в голосе профессора раздражение, — вы же сами понимаете: процесс распространился на весь организм. И нелепо надеяться…