Искатель. 1963. Выпуск №1 - Страница 39

Однако и здесь, в помещении, Василию Петровичу не чудился, а слышался тот же неотвязный дождевой шум. А временами казалось, что это какая-то странная болезнь накинулась нежданно, и мучит и мучит непрерывным вкрадчивым шумом.

— Кто такой Вадим Алексеевич? — спросил Талаев у Болдырева, чтобы как-то отвлечься.

— Начальник экспедиции. Лозинский.

— Удивительно нервный человек. Он болен?

— Здесь все больны, — сказал Болдырев. На скулах у него проступили желваки, а узкие глаза заблестели.

— Он так кричал на детей, которых задержал лесник… И на самого Федора тоже.

— Федор, видимо, проглядел, — невозмутимо объяснил Болдырев. — Ребята прошли оцепление. Не манной кашей мы шелкопряда кормим с самолетов. Поэтому пикеты и выставили.

Налили еще по стакану чаю.

Неожиданно Анна Михайловна сжала пальцами виски.

— Шумит… Все время шумит в голове. До боли!

— Да, черт возьми, и у меня…

Болдырев подошел к окну и ударом ладони распахнул створки.

— Слышите?

Звук стал совсем явственным — дождь, сильный крупный дождь обрушился на тайгу.

— Слышите? Это — он.

— Шелкопряд так шумит? — удивилась Анна Михайловна.

— Он не шумит. Он — ест. Он — жрет кедр!

Владимир Осипович несколько секунд постоял у окна, потом закрыл его и, обернувшись к Талаеву, сказал:

— Давайте пить чай.

— Сколько же этих гусениц, если они так шумят? — спросила Анна Михайловна, еще не придя в себя.

— Столько же, сколько звезд на небе, плюс еще десять, — ответил Болдырев.

— Фу, какая гадость!

— Что поделаешь, Анна Михайловна. Ваш муж все-таки не представлял себе достаточно ясно, с каким врагом он собрался бороться. Теперь он столкнется с ним лоб в лоб.

Талаев молчал. Он был поражен и подавлен.

— Давайте пить чай, как говорил чеховский профессор, когда его спрашивали о смысле жизни, — Болдырев иронически улыбнулся., — Больше нам, к сожалению, ничего пока не остается делать.

— Но ведь вы же боретесь! — с жаром сказала Анна Михайловна,

— Боремся…

— Разве химический метод так безрезультатен? — спросил Василий Петрович.

— Почему же… результаты есть! В конце лета мы составим протокол. Определим смертность гусениц, но… Оставшиеся в живых окуклятся, превратятся в коконы. Будущим летом, в летный год, пойдут порхать по тайге большие серые бабочки. Пусть их будет миллион. Всего миллион. Они разлетятся на десятки километров, а к осени отложат во мхе по пятьсот личинок. Значит, через год снова пятьсот миллионов гусениц набросятся на кедр. Но разве гусениц останется миллион? Покропили мы шелкопряда ядом, а на другой день — дождь. Начинай все сначала. Миллиарды гусениц остаются. Выходит, через год их будет сотни миллиардов.

— Но когда-то они кончат так размножаться, — сказала Анна Михайловна. — Не может же это продолжаться вечность!

— В одном месте шелкопряд бушует примерно четверть века, — ответил Болдырев. — Потом уходит в другие места. Выходит, он вечен. Мы боремся с ним то там, то здесь. А результат… Простите за еще одну цитату: «Саранча летела, летела и села. Посидела. Все съела и снова улетела».

— Послушаешь вас, Владимир Осипович, так поневоле пессимистом станешь, — заметил Талаев. — Где же ваша уверенность? Где задор?

— Вы хотите сказать: «Заманивал, заманивал, а теперь пугает»? Нет. Я вас знакомлю с конкретными условиями работы. Враг за стеной.

— Вы, вероятно, устали, Владимир Осипович, — сказал Талаев.

— Нет. Просто действует на нервы этот шум. Это смех над нами. Смех над бессилием человека.

«Не может Болдырев обойтись без красивого слова», — подумал Василий Петрович и сказал:

— Владимир Осипович, помогите мне. Надо раствор приготовить. Где здесь вода?

Когда в сенях загремели ведрами, из своего закутка вышел Лозинский.

— И мне ведро дайте.

У колодца Вадим Алексеевич неожиданно спросил у Талаева;

— Вы всерьез шелкопрядом интересуетесь? Или как любитель?

— Любитель? — усмехнулся Василий Петрович, вспомнив, как тогда после охоты с Болдыревым лесничий отозвался о любителях. — Нет, Вадим Алексеевич, не как любитель. Я считаю, что проще всего освободиться от дела, которое тебя взволновало, — это сделать его.

— Ну, ну, — буркнул Лозинский. — А то у меня такое впечатление, что Болдырев готов хоть шамана пригласить, лишь бы тот согласился.

Владимир Осипович, стоявший рядом, полушутя-полусерьезно сказал:

— Игра стоит свеч.

Поутру шум «дождя» звучал, казалось, с новой силой. Василий Петрович наполнил баллон обыкновенного садового опрыскивателя водой, в которой содержались бактерии дендролимуса. Болдырев помог ему надеть баллон на спину. Владимир Осипович был молчалив и сосредоточен, словно не Талаеву, а ему предстояло провести опытное заражение шелкопряда.

Потом Болдырев и Лозинский, пожелав Талаеву успеха, отправились к самолету, а Василий Петрович — в тайгу, к молодняку кедра, который можно было легко опрыскивать с земли.

Седая от росы трава стлалась на лужайке перед домиком опорного пункта. И тут же сразу, в нескольких шагах, поднимались великаны кедры. Домик на лужайке, у подножия сорокаметровых гигантов, представлялся игрушечным. Под этими деревьями могло укрыться и десятиэтажное здание.

Подойдя ближе к ним, Василий Петрович пригляделся и остановился, пораженный: ствол, ветви, веточки дерева перед ним шевелились. Кедр сплошь покрывали гусеницы. Шум черной армии, казалось, стал угрожающим, будто дерево ожило и поеживается, пытаясь сбросить врага.

Где-то неподалеку послышался рокот мотора самолета.

Василий Петрович ступил в кедровник. И тотчас почувствовал легкий удар по руке. Гусеница! Толстая, величиной с палец, она как ни в чем не бывало ползла к плечу. Талаев брезгливо стряхнул ее наземь.

Но сейчас же послышался шлепок на вороте. Василий Петрович стряхнул и эту. Потом поднял воротник пиджака и пошел быстрее, уже не обращая внимания на осыпавших его гусениц. Он шел не оглядываясь.

Неожиданно шорох ливня притих. Стало светлее.

Талаев остановился. Он понял, в чем дело.

Рядом, совсем рядом, кедр еще зеленел. Его дообгладывали гусеницы, замыкавшие опустошительное шествие. Дальше деревья стояли обнаженные. Черные скелеты с голыми сучьями, воздетыми словно в немой мольбе о пощаде.

Стон, глухой и протяжный, раздался в глубине мертвого леса. Стих. Послышались тяжелые, неуверенные шаги. И снова стон. На этот раз короткий и хриплый.

«Неужели человек? Попал под опыление ядом и…» Талаев хотел броситься на помощь, но неожиданно вдали, среди обнаженных стволов, увидел рогатую голову изюбра. А в следующее мгновение грациозное тело оленя вздрогнуло, рога запрокинулись на спину. Он упал.

«Все…» — подумал Талаев, но изюбр поднялся снова. Он встал на колени, рывком вскочил. Изюбр был большой, серо-красный, калюной — масти, голову его украшали ветвистые рога в пять сойков — отростков. Видимо, почувствовав приближение новых судорог, зверь рванулся, но тут же упал, забился. И новый стон вырвался из его глотки.

«В сущности, тоже жертва шелкопряда».

Резко повернувшись, Василий Петрович пошел прочь. Он не слышал шелеста пирующих гусениц, не чувствовал тяжести баллона садового опрыскивателя за спиной, да и не видел ничего толком перед собой.

Потом остановился, войдя в молодой кедровник, — ветви, словно напомнив о себе, задели его по лицу. Хвоя была чистой, но ливневый шум шелкопряда слышался где-то рядом. Шевелящаяся шкура гусениц уже затягивала деревца в нескольких шагах позади.

«Место удобное, — прикинул Василий Петрович, — опрыскаю здоровые кедры. Тогда бациллюс дендролимус, может быть, преградит этим мохнатым дьяволам путь дальше».

Наметив ряд, Талаев принялся опрыскивать деревья. Он старался не пропускать ни единой веточки. Меж кедрами проводил широкую полосу по мху. Несколько раз возвращался в дом на поляне и наполнял опрыскиватель.

Стояла духота. Парило, как в предгрозье, и солнце жгло немилосердно.