Искатель. 1962. Выпуск №4 - Страница 40

— Где Мадонна? — спросил Громов.

— Простите, — Редькин с удовольствием вгляделся в хмурее лицо следователя, — но этого, к сожалению, я не знаю. Хотя могу предполагать, что Мадонна сейчас или, как говорится, высоко в небе, или где-нибудь в кладовой. Меня интересовали только деньги.

— Где Эллис?

— Вот что, гражданин следователь, — очень спокойно сказал Редькин, — я сознался. Я разложившийся, аморальный тип. Но я, между прочим, не убивал и в вас не стрелял. Где Эллис, не знаю. И давайте закончим на этом.

— Давайте закончим. Только есть еще один вопрос. Я хочу спросить: что вы думаете о случившемся?..

— Поздно мне думать, — сказал Редькин.

— Да, согласен: поздно. Но на вашей совести слишком много…

— Страшных снов не боюсь.

— А совести?

— Это вы говорите мне?

— Да, вам. Потому что, каким бы вы ни были сейчас, когда-то в прошлом вы назывались: человек!

…Войдя в камеру, Редькин устало опустился на койку.

«Мальчишка, сопляк! — зло подумал он. — Нашел, на чем играть! Да я и думать не хочу, слышишь, ты?!»

Потом он стал ходить по камере, стараясь не вспоминать об этом разговоре. Но чем больше старался, тем больше погружался в прошлое. Витька… Кто знает, не перейди он три года назад Витькину дорогу, и не стал бы Витька «Наследником»…

А вот с Ромкой получилось наоборот. Не он Ромке, а Ромка ему, Редькину, дорогу пересек.

Да… был он сам, «Император», мечтавший прожить без труда и забот. Был Витька — «Наследник». И не только по кличке. Свои «мечты» пытался вложить Редькин в душу этого своего преемника. И вот ничего… Темнота. Кромешная темнота!..

Редькин обхватил голову ладонями и заорал:

— Свет включите! Почему нет света! Све-ет!..

Громов возвращался домой. Днем лучи октябрьского солнца еще успевали кое-как превратить первый снег в небольшие лужицы, а вечером, когда холодная синеватая луна усаживалась на шпиль Петропавловского собора, лужицы застывали. Они звонко хрустели под ногами, мешая думать, и Громов сошел на мостовую.

«А Меднов еще не допрошен… Врач сказал: не скоро можно будет допросить… — Громов остановился. — У него есть мать…»

Совсем рядом сердито скрипнули тормоза, кто-то звонко крикнул:

— Куда же под колеса-то? А еще милиция!..

«Я должен пойти к ней, — думал Громов. — Должен, несмотря ни на что!»

Вместо фарфоровой кнопки в звонке торчал огрызок карандаша. Громов долго стоял, не решаясь до него дотронуться.

Витька. Как отчетливо видит Громов тяжело сползающую фигуру в черном резиновом плаще! Как отчетливо слышит выстрел!..

«Как ты решился прийти сюда?»

Громов повернулся и сделал шаг вниз.

«Да, я стрелял в него. Но разве только потому, что он мог убить меня? Ну, ответь своей совести, Громов. Да, я опасался, что он убьет меня. И я защищал свою жизнь. Но только ли свою? Разве за моей спиной в этот миг не стояли другие люди? У матери Меднова горе. А если бы Витька ушел? Может быть, не одна еще мать плакала…»

Громов подошел к дверям. Протяжно зазвенел колокольчик, щелкнул замок, и на пороге в темноте коридора появился силуэт женщины.

— Кто вы? — спросила женщина.

— Следователь, — сказал Громов.

Она отступила в глубь коридора.

— Уходите.

И снова Громов шагнул к лестнице. Шагнул и тут же вернулся.

— Вы должны выслушать.

— Оправдания?

— Нет, — сказал Громов, — не оправдания.

Несколько секунд она молчала, потом сказала:

— Говорите. Только… в комнату я вас не позову.

— Хорошо. Я пришел не утешать вас. Вы — мать, а мать утешить нельзя. Я пришел сказать, что еще можно помочь Виктору. И это должны сделать мы с вами…

Спускаясь по лестнице, он прислушивался, ушла ли, но дверкой замок так и не щелкнул…

Настал день, когда Громов окончательно выяснил: в Ленинграде ни Эллис, ни Келлер не проживают.

Была минута, когда у Громова опустились руки. Была минута, когда ему показалось — все кончено, он проиграл. И тогда, сразу же успокоившись, наверное, от безнадежности, Громов подумал: «А если у Келлера есть третья фамилия?»

В самом деле, Келлер — для родственников, Эллис — для преступной шайки Редькина. Третья фамилия — для легального проживания в городе. Как узнать эту третью фамилию? Невозможно! Но зато есть фотография. Ведь Николай Келлер и граф Франц Келлер похожи как два близнеца.

Фотографии были размножены, и гостиницы стали проверять еще раз…

Поздно вечером Громову позвонили.

— Говорит администратор Сергеев из Европейской гостиницы. Приезжайте немедленно…

Громов приехал через двадцать минут.

В холле гостиницы его встретил портье и провел в медпункт.

На кушетке лежал человек. Голова его была забинтована.

— Здравствуйте, — сказал Громов. — Вы Сергеев?

Человек молча кивнул.

— Что с вами? Где Келлер?

— Обо мне после. Давайте о деле. Записывайте…

…В этот вечер Сергеев дежурил. В холле сидели, беседуя, лишь несколько человек. Часов в двенадцать («Да, да, как раз Красную площадь включили!») Сергеев увидел, как по лестнице спускается высокий пожилой человек в очках. Он подошел к окошку администратора.

— Моя фамилия Лауэр. Я сейчас уезжаю.

Сергеев стал просматривать квитанции, искоса поглядывая на Лауэра. Незаметно выдвинул ящик стола — там лежала фотография, присланная Громовым. Сергеев поднял голову, пристально посмотрел в настороженное лицо Лауэра. Он!

— Простите, — сказал Сергеев, — я куда-то положил ключи от сейфа. Там документы. Верно, оставил в соседней комнате. Одну минуту…

Келлер оглядел холл. Достал пачку сигарет. Закурил. «Так, кажется, попался… Ищейка проклятая! Ну ничего, не торжествуй!.. Рано еще!..» И сухо ответил:

— Тогда принесите паспорт ко мне в номер. Но учтите, я тороплюсь.

Когда Сергеев вошел в номер, Келлер плотно прикрыл за ним дверь и повернул ключ на два оборота.

— Где паспорт?

Паспорт Лауэра лежал у Сергеева в кармане, но надо было выиграть время до прихода Громова. И Сергеев спросил:

— Как вам понравился Ленинград?

— Перестаньте играть! — рассвирепел Келлер. — Это поездка для меня слишком дорога, как у вас говорят, материально. И я не позволю, чтобы мне мешали!

Сергеев молчал. Он даже не испугался. Он просто стоял и думал. Думал о том, как внезапно, неожиданно наступила в его жизни решительная минута.

— Вот что, — сказал Келлер, — я вижу, вы понимаете свое положение. Давайте поговорим. Я ведь, между прочим, тоже русский. И убивать соотечественника — это, поверьте, бесконечно чуждо мне. Меня с детства учили: гуманность — основа всех добродетелей. Так вот: я свяжу вас, заткну рот чистым платком, перережу телефон…

И тогда Сергеев ударил его в подбородок. Это был неумелый и, пожалуй, слабый удар. Но он был неожиданный, и поэтому Келлер упал. Сергеев ударил еще раз, уже ногой. Это была ошибка. Та самая ошибка, которую часто совершают неумелые бойцы и которая, как правило, сразу же решает исход схватки. Келлер поймал Сергеева за ногу, потом приподнял его и швырнул в угол комнаты. Сергеев стукнулся обо что-то острое, закрыл от боли глаза. А когда открыл их, увидел Келлера с гранитной пепельницей в руке. Потом Сергеев потерял сознание.

— Келлер уехал в Париж через Москву, — сказал Сергеев. — Вагон седьмой, место семнадцатое. Он брал билеты в гостинице, я уточнил.

— Спасибо. Спасибо за все! — Громов крепко пожал руку Сергееву.

Телеграмму о задержании Лауэра — Эллиса — Келлера Громов получил рано утром, когда прибыл в Москву ленинградский экспресс. Значит, он скоро увидит этого «счастливого» обладателя фамильного рубля. Скоро? Но как скоро? Не раньше, чем днем. А вдруг эти часы окажутся решающими и Мадонна исчезнет из Ленинграда? Нет, надо что-то срочно предпринимать. Но что? Где Мадонна? У кого?..

Пожалуй, все-таки есть способ выяснить это. Нужно поставить себя на место Келлера. Нужно думать, как Келлер, нужно действовать, как Келлер. Трудно влезть в шкуру волка. Но…