Искатель. 1962. Выпуск №4 - Страница 25

Победить засуху, превратить всю Кулундин-скую степь в плодородное море — этой проблемой заняты сегодня ученые Сибири. Шесть научно-исследовательских институтов, руководимых специально созданной координационной комиссией во главе с академиком П. Я. Кочиной, готовят планы широкого наступления на засуху.

Чтобы разработать тактику наступления, исследователи занялись глубоким изучением естественных условий Кулундинской степи. Уже второй сезон работает здесь комплексная экспедиция. Климатологи и гидрологи определяют водные ресурсы края, почвоведы исследуют плодородие почв в различных районах, агрометеорологи и гидрофизики уточняют режим жизни и питания растений в условиях Кулунды.

Одновременно ученые обдумывают и техническую сторону вопроса: какими средствами можно победить врага — засуху! Есть несколько проектов строительства ирригационных систем в Кулундинской степи. Они очень разные, но ясно одно: все воды Кулунды — крупные реки, подземные источники, малые речушки, талые воды — все должно быть использовано в полной мере. Обь и Иртыш смогут оросить обширные, прилегающие к ним земли. Северную часть степи напоят поверхностные воды: поперек склонов будут строить дамбочки, которые задержат их. А для средней части Кулундинской степи люди добудут живительную влагу из-под земли: по подсчетам ученых, подземные водные ресурсы Кулунды составляют полтора-два миллиарда кубометров в год.

Орошение Кулундинской степи позволит получить только зерна дополнительно 15–20 миллионов тонн в год!

Изучая вопрос обводнения Кулунды, академик Г. М. Кржижановский писал, что создание здесь оросительной системы явится «своеобразным маховым колесом», которое двинет огромный край по пути прогресса.

Сегодня это «маховое колесо» приводится в действие.

Андрей Меркулов

РАЗВЕДЧИКИ ЗАОБЛАЧНЫХ ДОРОГ

Почему Клещинский ушел в дождь? Он был разведчиком — одним из первых среди тех, кто, стремясь за ускользающий круг горизонта, угадал требования своего века.

Разведчики заоблачных дорог… Стремлениям их нет предела. Однажды взлетев, они тянутся в небо.

Человек уходит в небо, чтобы вернуться и снова взлететь# На земле ему снятся острова из серебристых облаков или звездной космической пыли. А в небе он вспоминает знакомый с детства полынный запах родных полей и до боли желанную тишину, особенно ясную, когда после посадки выключен двигатель и земля перестала быть опасной. Вернувшись из неведомых краев, которые продолжают жить в их памяти, они тоскуют, взгляд их скользит мимо вас и становится отчужденным. Быть может, так смотрели матросы Колумба, когда после своего необычайного плавания они рассказывали о нем землякам.

Я знаю, облака вместе с летчиками сходят на землю и продолжают стоять у них в глазах. Я замечал у них этот взгляд, сквозь дома и вещи, сквозь сутолоку дня — туда, где мы с вами не были.

Наш век дал им новую точку зрения. Они видят землю с высоты полета, избавившись от древней зависти к птицам. Кле-щинский был одним из первых, кто увидел землю такой, какой ее тогда не видели другие — сверху.

Многих разведчиков заоблачных дорог, тех, кто составляет славу и цвет нашей авиации, мне довелось знать.

В памяти моей они проходят единым строем, летчики-испытатели наших дней: Анохин, Перелет, Коккинаки, Седов, Рыбко, Шиянов, Опадчий, Юганов, Аметхан, Верников, Гарнаев, Машковский, Алашеев, Неферов, Щербаков, Ильюшин…

Я представляю их на работе среди машин, сама форма которых говорит о рвущейся в небо скорости. И часто мне хотелось представить, какими бывают испытатели в самой обычной обстановке, дома, накануне опасного и трудного дня.

Помню зимний вечер, уют московской квартиры, где меня познакомили с Яковом Верниковым. Тогда он занимался на разных машинах штопорами: намеренно вводил новые реактивные самолеты в штопор, чтобы проверить, выйдет ли из него машина. Впоследствии он испытывал хорошо известный теперь самолет «АН-10». Это был добродушный, очень полный человек, который, смеясь, говорил о себе, что по нему кабины новых самолетов меряют. Неторопливо он стал рассказывать.

Штопор — неуправляемая фигура высшего пилотажа, не нужная в авиации. В штопор срываются против желания, и он ведет к неприятностям. Поэтому, обучая курсантов или испытывая самолет, нарочно входят в штопор, чтобы знать, как выйти из него. Машина срывается из горизонтального полета и, вращаясь, идет к земле. К той земле, на которой живут летчики. Но теперь она становится враждебной и приближается слишком быстро. Длина одного витка при штопоре бывает более шестисот метров.

Рассказывал Верников очень флегматично и медленно. Трудно было представить, что это человек молниеносных решений.

Однажды в перевернутом штопоре, повиснув вниз головой на ремнях сиденья и теряя за один виток полкилометра высоты, он вдруг упал лицом на переднее стекло колпака, который закрывает кабину летчика: лопнули ремни, не выдержав перегрузки.

— У меня короткая шея, — объяснил он. — Была бы длиннее, могла сломаться.

До управления он не мог дотянуться. Стоя на голове в колпаке, он отчетливо видел, как машина, вращаясь, рвется к земле. Все же он выбрался. Сумел овладеть машиной.

— Как же ты это сделал?

— Сейчас уже не помню. Понимаешь, очень нужно было это сделать.

Я посмотрел на часы. Рассказывал он три минуты.

— Сколько же времени это продолжалось?

— Ну, за три минуты я был бы уже в земле.

Он подумал, не торопясь подсчитал, потом добавил:

— Самолет сделал пятнадцать витков. За две минуты. Но ведь в воздухе думаешь быстрее.

За окном была зима. Падал мягкий медленный снег. Верников стал звонить синоптикам на аэродром.

— Плохой прогноз. Опять погода нелетная, — сказал он сердито, бросая трубку. — А мне хотелось полетать.

Писать о летчиках трудно. Они не терпят фальши и требуют правды и мужества, а не восторженных слов. Но писать о них нужно. История авиации проходит на наших глазах. Каждый из тех, кто делает эту историю, достоин книги и правды, такой же высокой, как небо, в котором они летают.

Как-то раз я спросил у Юрия Гарнаева, испытателя, у которого за плечами было уже немало серьезных дел, не считает ли он, что летчик, подобно игроку, испытывает судьбу.

— Игрок играет, — сказал Гарнаев, — а мы работаем. Работать для нас — это значит жить. Жить во что бы то ни стало. Это концентрирует волю. Обостряет чувства. Ты начинаешь соображать быстрей, чем это кажется возможным. Не думаешь о смерти. Не веришь в нее, И ты будешь жить, если не сделаешь ни одной ошибки. В этом вся трудность — ни одной ошибки. Обижаться на опасность нам не приходится. Такая профессия. Сам добивался ее и выбрал потому, что хочешь жить. А смысл жизни там, где борьба и победа над сложностью работы, над скоростью и высотой. Ты выходишь навстречу опасности, потому что хочешь жить. По-настоящему жить, не допустив просчета в работе, не покинув в трудную минуту машину на произвол судьбы. Жить — это значит привести ее на аэродром, даже если она не в порядке. И посадить. Спасти себя и ее, выполнив до конца свое дело. Вот что значит жить в воздухе.

Я вспоминаю один американский сценарий об испытателях. На скоростном самолете известный летчик отправляется в рекордный полет. Из мотора вдруг начинает бить масло, летчик совершает вынужденную посадку. В ближайшем доме он на* ходит девушку, такую, о которой мечтал. Он увозит ее на самолете. Где-то по дороге они женятся.

У знаменитого летчика нет денег даже для того, чтобы снять комнату. Он ввязывается в опасные спортивные соревнования. Жена смотрит с трибуны. Она еще не понимает ничего в полетах. Летчик выигрывает приз, ему надевают венок победителя. В это время раздается глухой удар, и черная карета пересекает поле: погиб его друг, у которого осталось трое детей. Половину премии летчик отдает вдове друга, остальное пропивает.