Искатель, 1962 №2 - Страница 30
Как только я сказал это, выражение лица мистера Перли резко изменилось. Он сел и вежливо поощрительно кивнул мне. Его выразительные глаза внимательно наблюдали за мной.
— А вы больны, мистер Лафайет, — сказал он. — Только приехали и уже попали в беду в нашей цивилизованной стране.
— Да, я попал в беду. Но не из-за цивилизации, а из-за ее отсутствия, — и я ударил кулаком по столу. — Я попал в беду, мистер Перли, из-за волшебства и чудес. Я попал в беду из-за дурацкой загадки, перед которой бессильна любая человеческая проницательность.
Мистер Перли странно посмотрел на меня. Но нам уже принесли бутылку бренди, и он дрожащей рукой поспешно наполнил мой бокал и налил себе.
— Чрезвычайно любопытно, — заметил он, рассматривая бокал, — наверное, убийство?
— Нет. Исчез ценнейший документ. Не помог даже самый тщательный полицейский розыск.
Мистер Перли взглянул недоверчиво: вероятно, ему показалось, что я над ним подшучиваю.
— Документ, говорите? — он засмеялся как-то странно. — Не письмо случайно?
— Нет, нет. Завещание. Три огромных листа пергаментной бумаги. Вот послушайте.
Мистер Перли быстро долил содовой в бокал с бренди и отхлебнул добрую треть.
— Мадам Тевенэ, о которой вы слышали от меня в этом кафе, — продолжал я, — была тяжело больным человеком. Но она, по крайней мере до сегодняшнего утра, не была прикована к постели. Она могла вставать, двигаться, даже ходить по комнате. Ее увезла из Парижа от семьи одна завистливая женщина, которую мы зовем Иезавелью.
Но здешний адвокат мосье Дюрок знал, что мадам очень жалела об этом и сознавала свою вину перед дочерью. И вот вчера вечером, несмотря на все происки Иезавели, мадам подписала завещание, объявлявшее дочь наследницей всего ее состояния.
А дочь ее, Клодина, так нуждается в этих деньгах! Конечно, и я и мой брат — у нас достаточно средств для этого — могли бы о ней позаботиться, но от нас она не взяла бы и су. А жених ее, лейтенант Деляж, так же беден, как и она. К тому же она очень больна и если не переедет из Франции в Швейцарию, то, несомненно, умрет. У нее чахотка, и притом в той стадии — я не скрываю этого от вас, — когда помощь нужна немедленно.
Мистер Перли все еще держал в руке недопитый бокал.
Он верил мне, я чувствовал это. Ни кровинки не было в лице его, оно почти сливалось с кисейным жабо его белой сорочки.
— Деньги — это такая мелочь, — прошептал он, — такая мелочь…
Он, наконец, допил свой бокал.
— Вы не думаете, что я подшучиваю над вами?
— Нет, нет, — запротестовал он, — я знаю о таком случае. Тоже одна дама. Она умерла. Пожалуйста, продолжайте.
— Вчера вечером, я повторяю, мадам Тевенэ исправила содеянную ею несправедливость. Когда мосье Дюрок зашел к ней сообщить о моем приезде, она была очень взволнована и даже напугана. «Смерть приближается, — сказала она. — Предчувствие не обманывает».
Рассказывая об этом, я буквально видел перед собой, Морис, эту душную ядовито-зеленую спальню в наглухо замкнутом доме и все, что происходило в ней в этот вечер.
— Мадам предложила мосье Дюроку закрыть на задвижку дверь спальни. Она боялась Иезавели, которая где-то пряталась и молчала. Дюрок подвинул к постели секретер с двумя свечами, и два часа без устали, ничего не стыдясь и не скрывая, мадам рассказывала историю своего несчастного замужества, а мосье Дюрок тщательно и подробно записывал этот рассказ на больших пергаментных листах завещания.
Все свое состояние до последнего цента она оставляла Клодине. Старое завещание, составленное во Франции и объявлявшее наследницей эту грешницу с нечистой кожей и грязными волосами, было отменено.
Затем мосье Дюрок вышел на улицу и привел с собой двух свидетелей. Завещание было подписано, а когда свидетели удалились, Дюрок сложил листы завещания в длину и уже хотел было положить их к себе в саквояж. Вы послушайте, мистер Перли, что произошло дальше.
«Нет, нет, — возразила мадам, — оно останется со мной в эту ночь».
«Именно в эту ночь?» — удивился Дюрок.
«Я спрячу его на груди. И буду читать и перечитывать его тысячи раз. Который час теперь, мосье Дюрок?»
Дюрок извлек из кармана свой золотой хронометр и удивился. Было около часу ночи.
«Останьтесь до утра, мосье Дюрок, — попросила мадам, — не уходите».
«Мадам! — воскликнул шокированный адвокат. — Это крайне неудобно».
«У вас, наверное, много работы сегодня, мосье Дюрок?»
«Один бог знает сколько!» — прошептал Дюрок.
«Знаете что? — оживилась мадам. — Это единственная дверь из спальни. За ней — мой будуар. Поставьте этот секретер там, придвиньте его к двери, чтобы никто не мог войти сюда без вашего ведома, и работайте сколько вам нужно. Возьмите лампу и свечи. Прошу вас, — голос ее прозвучал почти умоляюще, — хотя бы ради Клодины, во имя нашей старой дружбы».
Мосье Дюрок все еще колебался.
«Она выжидает где-то поблизости, — продолжала мадам Тевенэ, прижимая бумаги к груди, — пусть! Я буду это читать, и читать, и обливаться слезами. Если мне захочется спать, — глаза ее лукаво блеснули, — я его спрячу. Не беспокойтесь. Не может же она проникнуть сквозь закрытые ставни и охраняемую дверь».
В конце концов адвокат уступил.
Он подвинул, письменный столик вплотную к дверным косякам, загородив дверь в спальню. Закрывая дверь, он увидел мадам уже в постели за зеленым пологом в тусклом свете свечи на столике у кровати.
Ну и ночка! Я так и вижу Дюрока за его секретером в этой комнатушке без воздуха и без часов, тиканье которых помогло бы скоротать ночь. Я вижу, как он снимает очки, чтобы протереть усталые глаза, как снова нагибается над бумагами и скрипит, скрипит, скрипит, пером в эти бесконечные ночные часы.
Он ничего не слышал, буквально ничего до пяти часов утра. Вот тогда он и услыхал крик, заставивший его похолодеть от ужаса, крик, похожий на мычание глухонемого.
Загороженная дверь не была заперта, и Дюрок тотчас же ворвался в спальню. Свеча на столике у кровати догорела, превратившись в крохотный кусочек воска, над которым едва теплился бледный синеватый огонек. Мадам лежала, вытянувшись в своем остроконечном ночном чепце. Пережитое вечером возбуждение, припадок раскаяния и в результате — паралич. Мосье Дюрок пытался расспросить ее, но тщетно: только глаза ее могли что-то сказать.
И тут Дюрок заметил, что завещание, которое она держала вечером, как фанатик распятие, исчезло.
«Где оно? — закричал он, забыв, что она уже не могла ответить. — Где завещание?»
Глаза мадам Тевенэ остановились на нем, затем взгляд их скользнул вниз, задержавшись на маленьком — не больше четырех дюймов — дешевом игрушечном зайце из розового плюша. Тут мадам снова взглянула на Дюрока, словно хотела подчеркнуть это. Затем глаза ее — на этот раз с тяжелым, мучительным усилием — повернулись к похожему на металлическую грелку, большому барометру, висевшему на стене возле двери. Три раза глаза ее повторили свой призыв, прежде чем пламя свечки в последний раз вспыхнуло и погасло. Завещание не было украдено, — сказал я. — Даже Иезавель не смогла бы проскользнуть сквозь закрытые ставни и дверь. Не было оно и спрятано, ведь ни один уголок в спальне не остался необысканным. И все же оно исчезло.
Я посмотрел на мистера Перли.
Выпитое бренди, как мне казалось, только успокаивало и укрепляло мои нервы. Но я бы не мог этого сказать о мистере Перли. Он слегка покраснел. Непонятное раздражение, вдруг отражавшееся в глазах и подмеченное мной еще раньше, теперь появлялось только в одном глазу, что придавало лицу его какую-то странную искривленность. Но он уже обрел прежнюю самоуверенность и хитренько улыбнулся в ответ.
Я стукнул по столу.
— Вы удостаиваете меня своим вниманием, мистер Перли?
— Какую песню пели сирены, — задумчиво сказал он, — под каким именем скрывался Ахилл среди женщин — загадки столь же необъяснимые. Для всех ли?[4]