Искатель. 1961-1991. Выпуск 3 - Страница 73

Она подвинулась, освобождая для него место, и он сел рядом с ней, а далеко внизу, подобно гигантскому перевернутому зонтику, раскинулись нижние ветви дерева и, обрамляя его убранные листьями края, словно многоцветные капли дождя, мерцали огоньки деревни. Он увидел, что дриада стала еще более хрупкой, еще бледнее и в глазах ее была грусть.

— Ты пыталась убить меня, правда? — отдышавшись, спросил он. — Ведь ты не верила, что я смогу взобраться сюда.

— Я знала, что ты с этим справишься, — сказала она. — Это завтра я убью тебя. Не сегодня.

— А как ты сделаешь это?

— Я… я не знаю.

— Но почему тебе захотелось убить меня? Есть же на свете других деревья — если не здесь, то где-нибудь в иных землях.

— Для меня существует только одно-единственное, — ответила она.

— Дриады были нашей выдумкой, шуткой, — произнес он. — Моей и остальных, И как это ни странно, никому из нас никогда не приходило в голову, что если бы они и впрямь существовали, то по логике вещей из всего населения Галактики они должны были бы ненавидеть именно нас.

— Ты ничего не понимаешь, — сказала она.

— Нет, понимаю. Ведь я могу представить, что бы я чувствовал, если б у меня был свой дом и в один прекрасный день кто-нибудь принялся разрушать его.

— Это совсем не то, — сказала она.

— Но почему же? Разве дерево — не твой дом? Ты живешь на нем одна?

— …Да, — ответила она. — Я одинока.

— Я тоже одинок, — сказал он.

— Но не сейчас, — возразила она. — Сейчас ты не одинок.

— Нет. Сейчас нет.

Лунный свет, стекая с листьев, осыпал их плечи брызгами алмазных капель. Из золотого серебряным стало Великое Пшеничное Море, и серебряной мачтой затонувшего корабля казалось видневшееся вдали мертвое дерево с голыми перекладинами мертвых ветвей, на которых когда-то вздувались паруса листвы; искрясь на солнце, они полоскались под теплыми летними ветрами, трепетали весной в порывах предрассветного бриза, дрожали осенними вечерами от холодного дыхания первых заморозков.

“Интересно, что происходит с дриадой, когда умирает ее дерево?” — подумал он.

— Она тоже умирает, — ответила она, прежде чем он успел спросить это вслух.

— А почему?

— Ты этого не поймешь.

— Прошлой ночью мне показалось, что ты мне приснилась, — помолчав немного, сказал он. — А сегодня утром, проснувшись, я уже не сомневался, что видел тебя во сне.

— Но ты ведь не мог подумать иначе, — сказала она. — И завтра ты вновь будешь думать, что я тебе приснилась еще раз.

— Нет, — возразил он.

— Да, — сказала она. — Ты опять сочтешь меня сновидением, потому что у тебя нет другого выхода. Ведь иначе ты не сможешь убить дерево. Иначе ты не выдержишь вида крови и самому себе покажешься безумцем.

— Может, ты и права.

— Я знаю, что я права, — произнесла она. — Как это ни ужасно. Завтра ты спросишь себя, а может ли вообще существовать на свете дриада, да еще такая, которая говорит по-английски, да еще такая, которая цитирует стихи, прочтя их в твоих мыслях; да еще такая, которая силой своих чар способна заставить тебя преодолеть почти пятьсот футов ствола для того только, чтобы поболтать с тобой, сидя на залитой лунным светом ветке.

— А если вдуматься, разве может быть такое на самом деле? — спросил он.

— Вот видишь? Еще не наступило утро, а ты уже сомневаешься. Тебе снова начинает казаться, что я — это всего лишь игра света на листьях и ветвях; что я — это всего лишь романтический образ, порожденный твоим одиночеством.

— Есть способ проверить это, — сказал он и, протянув руку, попытался коснуться ее. Но она выскользнула из-под его руки и отодвинулась к краю сука. Он последовал за ней и тут же почувствовал, как сук под ним согнулся.

— Не нужно, — попросила она. — Не нужно.

Она отодвинулась еще дальше, такая тонкая и бледная, что он едва мог различить ее сейчас на фоне затканной звездами небесной тьмы.

— Я знал, что ты мне только привиделась, — сказал он. — Ты не можешь быть настоящей.

Она не отозвалась. Он напряг глаза — и увидел лишь листья, и тени, и лунный свет. Он начал медленно двигаться обратно к стволу, как вдруг почувствовал, что сук под ним гнется все больше, и услышал треск ломающейся древесины. Но сук обломился не сразу. Вначале он пригнулся к дереву, и за какую-нибудь секунду до того, как сук окончательно сломался, Стронг успел обхватить руками ствол и, прильнув к нему всем телом, повис так, пока ему не удалось вонзить в дерево шипы древоботинок.

Долгое время он не шевелился. Он слышал, как постепенно замирает свист расселенного падающим суком воздуха, слышал, как далеко внизу зашелестела листва, через которую он пробивал себе дорогу, и слабый стук его падения на землю.

Наконец Стронг двинулся вниз. Спуск был каким-то совершенно нереальным. Казалось, ему не будет конца.

Он вполз в палатку и втащил за собой костер. Сонным пчелиным роем жужжала в его мозгу усталость. Он исступленно мечтал отделаться от дерева. Пропади она пропадом, эта традиция, подумал он. Он только срежет ветви, а потом пусть его сменит Сухр.

Но он знал, что бесстыдно лжет самому себе, что никогда не допустит, чтобы Сухр коснулся лучом резака хоть одной ветки. Это дерево не для обезьяны. Это дерево должен срубить человек.

Вскоре он заснул с мыслью о последней ветви.

И именно эта последняя ветвь едва не убила его.

Когда он срезал все остальные, наступил полдень, и он приостановил работу, чтобы позавтракать. Есть ему не хотелось. Ему мутило от одного вида дерева, гладкого и стройного на протяжении первых двухсот восьмидесяти семи футов, чудовищно искалеченного на протяжении следующих шестисот сорока пяти и симметричного там, где еще зеленели нетронутые девяносто футов вершины. Только мысленно представив себе, как к тем умирающим ветвям взбирается не он, а Сухр, Строиг нашел в себе силы продолжить работу. Если вашей любимой суждено быть убитой, пусть уж лучше она погибнет от вашей собственной руки: ибо если в убийстве может крыться какое-то милосердие, разве не естественно, что право даровать его в первую очередь принадлежит возлюбленному?

И вот наступило время, когда первая ветвь стала последней и ее пятьсот футов нелепо нависли над площадью и деревней.

В том месте, где он стоял, относительно небольшая толщина ветви позволила ему заглянуть через ее край. Он собрал солидную аудиторию: там внизу были, конечно, Райт, Сухр и Блюскиз, и водители транспортировщиков древесины. А на улицах, за веревочным заграждением, толпились сотни колонистов, которые, задрав головы, с жадным любопытством смотрели в его сторону. Но сейчас их присутствие почему-то не вызывало в нем того волнующего вдохновения, которое он обычно испытывал, работая на глазах у зрителей. Он вдруг поймал себя на мысли о том, что сталось бы с ними, если б оп нечаянно уронил отрезанную ветвь. Она вполне могла бы разрушить не менее двадцати домиков, а если бы ее удалось еще и подтолкнуть, число их возросло бы раза в полтора.

Внезапно осознав, что это мысли предателя, он поспешил включать передатчик:

— Поднимайте ее, мистер Райт.

Туго натянутый шнур придавал сейчас ветви сходство с висячим мостом, державшимся на одном-един­ственном тросе. Стронг направился обратно к стволу и, дойдя до него, приготовился срезать ветвь. Поднял и нацелил резак. Едва он нажал курок, из листвы на другом конце ветви выпорхнула стайка птиц-хохоту­шек.

— А теперь еще выше, мистер Райт.

Застонав, ветвь слегка приподнялась. Птицы-хохотушки трижды облетели вокруг ствола, молниеносно взмыли к вершине и исчезли из виду. Он резанул снова. Эта сторона дерева была обращена к солнцу; из образовавшейся щели выступил сок и тонкими струйками потек вниз по стволу. Стронг внутренне содрогнулся, но резанул еще.

— Не ослабляйте натяжения, мистер Райт.

Ветвь постепенно поднималась все выше, дюйм за дюймом, фут за футом, внушая ужас своим чудовищным размером. Среди ранее срезанных им ветвей попадались настоящие гиганты, но рядом с этой они выглядели карликами.